– Кого ты имеешь в виду? – забеспокоился артист.

– Да ходит тут один, из бизнесменов…

– Не связывайся. С пьющим пропадешь! – философски заметил мой друг.

– А лучше давай выпьем. Хрен с ними – их много, а мы одни, – видимо, вспомнив о звездном статусе, произнес певец.

– Где справедливость? – рассуждал он дальше, выставляя на стол разные вкусности. – Вот говорит чья-нибудь жена: «Муж пьет – разведусь!», но ведь не станут же они бросать матерей, отцов пьющих, будут сначала их лечить, сколько сил хватит, а муж такой же родственник, самый что ни на есть родной, за него всю жизнь бороться надо, а не разводиться! – последние слова Женя уже выкрикивал от возбуждения.

Домой я вернулась в четыре утра в твердой уверенности бороться за Роберта – чужого мужа-алкоголика.


Гастроли в Крыму на несколько дней отодвинули назревавший роман. Когда живешь в гуще быстротекущих событий, нет времени на эфемерные фантазии.

Роберт остался в далекой хмурой Москве, а я в компании друзей-артистов колесила по Симферополю, Бахчисараю и Ялте.

Гастроли – как наркотик. Подсаживаешься и хрен так просто соскочишь. Жутко тянет каждый раз снова испытать всю прелесть внимания к своей персоне, суету переездов, терки ни о чем в ожидании самолета или поезда, хохмы и приколы любимого коллектива. Рядом твой директор – «папа-мама». Он решит все проблемы. Тебе остается только хорошо выглядеть и отлично отработать. Если без неприятных сюрпризов, то все обычно проходит на ура. Почти довольного собой артиста после концерта погружают в авто и перевозят в шикарный номер отеля. Там уже одни, лежа на диване, смотрят ТВ и отсыпаются, а те, что покрепче и помоложе, глушат всю ночь веселые напитки и пускаются во все тяжкие. Ночь удалась, если мебель в номере перебита, был секс, а гитарист N, как всегда, потерялся.

Среди артистов ходила байка про одного о-о-очень известного рокера. Будучи на гастролях, он напился до того, что не мог найти дверь. Так ему кричали в замочную скважину: «Ползи на стук!» Недавно видела его на одной пафосной акции – видать, все-таки выполз…

Гастроли в Крыму сулили свежие ощущения, поскольку проходили в рамках дней культуры, и собралось много коллективов, в том числе и театральных.

В главной роли спектакля по пьесе Ф. Фицджеральда был секс-символ Дмитрий Шевцов. Атлетический красавец с грустными глазами сражал сердца девушек наповал. Когда он появился в кафе, где все артисты ужинали после концерта, на его руках висели по четыре актрисы и позади волочился шлейф из воздыхательниц.

В этот день нам, нескольким артистам, присвоили звания заслуженных. Это было приятно. Народ в кафе бурно отмечал событие, тем более что причина уважительная.

Дима подошел ко мне и поздравил. У меня что-то дернулось внутри. Мне редко кто-то нравится с первого взгляда. А тут – поглупела в секунду. Типаж мой. Темноволосый, печальный взгляд и интеллект в глазах.

Пошли всей гурьбой к нему в номер. Я чувствовала, что нравлюсь ему. В номере через полчаса стало нечем дышать от биополей похотливых девушек. Каждая хотела остаться в номере последней. Осталась последней я.

…Он потер виски красивыми руками и произнес:

– Что-то я сегодня перебрал, по-моему.

«Не алкоголик, – догадалась я, – те хрен признаются, что нажрались».

– Пойду приму душ. – И он удалился в ванную.

Я убрала пустые бутылки, вытряхнула пепельницу, протерла стол и вдруг поняла, что между нами ничего не будет. При всем его великолепии (парадокс!) он был абсолютно несексуален. Мне хотелось его приласкать, пожалеть, позаботиться о нем, как о сыне, но не более.

Он вышел из ванной и тут же юркнул в кровать. Лег… и закрыл глаза.

Я была не нужна ему. А он не был нужен мне.

Я присела рядом с ним на кровать, зачем-то натянула ему до подбородка одеяло, потом провела пальчиком по его бровям, выключила настольную лампу и закрыла за собой дверь.

«Это был короткий роман» – как в песне. Только не роман – гастрольный эпизод. Но я его хорошо запомнила. Почему? Наутро, когда мы улетали, он подошел, с благодарностью посмотрел мне в глаза и сказал: «Спасибо…»

* * *

Погода в Москве преподносила сюрпризы. Дождь шел непрерывно: то накрапывал, то усиливался в непроницаемую стену. Когда идет дождь, мне хочется любви. Хочется бежать друг к другу под проливными струями и с разбегу ударяться о любимое тело, прятаться в сильных руках и так стоять, застыв от счастья.

Бывает, состояние любви приходит, когда предмета любви еще нет. Просто любишь и мечтаешь о Нем. А когда призрак мечты вдруг материализуется, ты соединяешь мечту и реального героя в одно целое и свято веришь, что нашла наконец свою половину.

В отличие от меня Люся верила, что дождется Единственного. Мы дружили еще со школы, но были полярно противоположны. Поэтому никогда не ссорились. Поссориться с Люсей было невозможно. Она была тиха, спокойна и бесконфликтна. Весь ее внутренний бунт к несправедливой женской доле проявлялся в том, что иногда она звонила жене проклятого Жучинского и говорила ей, что ждет ребенка. Подлый Сергей Сергеевич никак не выполнял обещание жениться, данное… восемнадцать лет назад! За эти годы Люся успела родить от него очаровательную Светланку, закончить два института, поработать и администратором кафе, и управляющей крупной компанией. В выходные дни Люська писала стихи и плакала. Потом звонила мне и плакала, читая свои стихи.

Вопреки всем теориям о наследственном невезении (если мать одинокая, то и дочь будет маяться) у Люси была образцовая семья. Мать и отец любили друг друга безумно. Прожили сорок лет вместе без единой ссоры. Отец был ректором гуманитарного института, а мать – доктором наук и просто замечательной женщиной. У Люськи все должно было сложиться, как в сказке: блестящее образование, замужество, трое детей, обеспеченный быт и счастливые глаза.

Где, когда и в какой проклятый момент она встретила этого трусливого скунса Жучинского, сейчас уже не вспомню, но думаю, это был самый плохой день ее жизни.

Самое парадоксальное, что Люська со мной не согласна. Восемнадцать с лишним лет этот подлец не устает каждый день обещать, что завтра настанет час «X» и он уйдет к «своему родному Лисенку» навсегда. Восемнадцать с лишним лет она свято верит, что так и будет.

– Дура! – кричу я ей в трубку в силу темперамента.

– Ты знаешь, может, я и дура, но мне никто другой не нужен, – тихо отвечает она и жалобно плачет.

Люська – заноза в моем сердце. Ей я звоню спросить совета, нужен ли мне Роберт.

Ее советы такие же, как уголки губ, – горестно опущенные.

– Не нужен тебе Роберт. Женатые из семьи редко уходят. Тем более собака есть.

Люська была знакома с теорией «полного комплекта».

– Уйдет. Просто не нужно этого ждать. Установка такая: уйдет – хорошо, не уйдет – ну и фиг с ним.

– Молодец – умеешь. Я так не могу, – констатировала собственное бессилие подруга. – А ты Жанне звонила? Что она говорит?

Жанна была вечерней подругой. Ей я звонила после двенадцати ночи.

Жизненная гладь безмятежного Жанкиного счастья настраивала меня совсем на другой лад. Жанна была замужем уже тринадцать лет. Муж – хорошо известный в узких кругах певец – жил по принципу «чтобы завидовали». Рос сын – очень музыкальный паренек. Жанночка была рассудительной, доброжелательной и до тошноты справедливой. К ней я приезжала примерить на себя эту сладко-приторную атмосферу благополучия. Заряжалась, но местами жало и чувствовалось легкое удушье. Меня не покидало ощущение, что так хорошо просто не бывает, что, если порыться, из какого-нибудь шкафа обязательно выпадет скелет, да не один. Но Жанна умела молчать о своем личном, а я не любила расспрашивать. Словом, Жанночка в нашей компании была самой положительной героиней – образцовая верная жена, заботливая мамочка и умная советчица.

Мы договорились встретиться – Люська, я и Жанна – у нее дома, на выходных.


В гостях у Жанночкиного мужа был поэт Симон.

Мы с ним были хорошо знакомы, даже однажды сотрудничали над одной песней. И мог бы родиться «плевок в вечность», как многие артисты называют песни-хиты, но угораздило Симу сунуть в пасть моему домашнему любимцу – крокодилу Феде свой поэтический перст – тот его и тяпнул. Сима не растерялся и тут же сочинил стих «Не кусайся, Федя, не кусайся». Свое творение поэт оценил в такую сумму, что я спросила: «А если без укуса – тогда сколько?» На что Сима философски заметил, что травмы на производстве оцениваются по двойному тарифу. Я же, в свою очередь, заметила, что неизвестно, кто больше пострадал, Сима или мой любимый гладколобый кайман, который, вкусив плоть великого творца, теперь отказывается от пищи.

Сима перестал со мной разговаривать.

…Мы с девчонками удалились на кухню, чтобы не мешать мужчинам. Вкратце изложив суть вопроса, мы с Людмилой выжидательно уставились на Жанну.

– Быть или не быть Роберту? – подруга задумалась. – С одной стороны, на чужом несчастье своего счастья не построишь…

Я засопротивлялась:

– Минуточку! Я же не увожу его из семьи, не ловлю на пузо, не развешиваю свои волосы на его пиджаке! Все честно. Это решение должен принимать только сам мужчина – уходить ему или нет.

– Но с другой стороны, – переждав мою тираду, продолжила Жанна, – нельзя лишать человека возможности стать счастливым. Может, вы нашли друг друга в этом жестоком и бездушном мире?

Присутствие поэта в соседней комнате сделало ее речь высокопарной.

– Ну хорошо, станете вы жить вместе. Но ведь ты же артистка – сможет ли он понять тот мир, в котором ты живешь? Отъезды, воздыхатели… Смены настроения и депрессии в отсутствие отъездов и воздыхателей… Он ревнив?

– Не знаю, пока что он только переключил канал TV, когда я смотрела фильм с Бандерасом. Сказал, что у него такие шоферами работают.