— Нет!

— Жмотяра!

Яковлев тоже басовито хохочет откуда-то из прихожей.

— Подожди, я их провожу и поговорим спокойно.

Таисия ставит свой бокал на маленький столик из спила дерева и на некоторое время оставляет меня одну. Я жду, пока она проводит мужа и дочь. Слава должен отвезти Иринку к своим родителям на выходные. У самого же наметилась какая-то встреча с друзьями, а Тося, как обычно, участвовать в этом отказалась. Она давно не напрягается, что муж ходит куда-то без нее.

— И что? — снова спрашивает Григорьева-Яковлева, вернувшись ко мне с двумя чашками крепкого кофе.

Вино мы допьем позже, после кофе. У нас с Тоськой свои привычки, и нам все равно, даже если кому-то наши вкусы покажутся дикостью.

— И ничего, — повторяю я.

— Неужели Леднёв потерял квалификацию? Он же олимпийский чемпион по укладыванию Климовой в постель.

— Угу, можно сказать, единственный призер, — стараюсь перевести все в шутку, но почему-то у меня начинают гореть щеки. Огонь распаляет меня изнутри, и мне это не нравится. Мне не нужна буря. У меня есть мой якорь. Филипп. Он мое спокойствие, мое постоянство, моя уверенность. Мне не нужна буря…

— Вообще ничего? Никак? Даже не поцеловались?

— Поцеловались. При встрече.

— А-а-а, ну слава богу, а то ты меня прям напугала. Все. Прощай, Филя.

— Совсем ты Филю не жалеешь.

— А с чего мне его жалеть? Он, что, счастье свое зубами выгрызал? Ему сорок… сколько там? Он разведен, самостоятелен, у него двое детей. А еще у него охеренная баба, которая никоим образом не претендует на его свободу и не зависит от него материально! Ему в жизни ни черта больше не надо. С чего ради его жалеть? И не спорь! Не рассказывай мне, что он долго тебя добивался. Не хочу слушать этот бред. Ничего он не добивался, просто Настя решила, что Филя ей подходит, поэтому Филя с ней.

И не думаю спорить. Мы с Филиппом не живем вместе, а только встречаемся, потому что я искренне не понимаю, зачем нам жить вместе. Замуж за него я не собираюсь, о детях речи нет. У меня работа, довольно плотный график, бешеный ритм жизни, свои привычки, и я ненавижу готовить для кого-то завтрак. Мы не устраиваем друг другу глупых сцен ревности и легко можем обо всем договориться. Я называю это зрелыми отношениями, а Тося почему-то похеризмом.

— О чем беседовали?

— Обо всем понемногу. Обсудили моего Филю и его Сашулю. Поржали. У них там что-то не ладится.

Смеется и Тоська. Тоже ржет во весь голос, запрокинув голову.

— И ничего не ёкнуло?

— А что у меня должно было ёкнуть? Ты про ревность? После стольких лет про ревность говорить глупо.

— Глупо ждать, что ты заревнуешь Фильку. Леднёв — другое дело. Мы же помним, сколько слез было из-за него пролито, сколько соплей на кулак намотано. — Тося изобразила красочный рев: — А-а-а-а-а! Ледн-ё-ё-ё-ё-в!

— Так что ж мне еще делать было? Молодо-зелено. Только в подушку плакать да сопли размазывать, — пытаюсь отпираться, но быстро сдаюсь: — Ладно. Коротнуло. Не без этого. Немножко. Совсем чуть-чуть.

Коротнуло. Прошибло. Прошли годы, и мы изменились. Но у нас осталась память. От нее никуда не деться. Память воскрешает не только картинки прошлого, она воскрешает и чувства.

Пока жива память — есть чувства.

— И что ж ты ему посоветовала?

— Вернуть девочку. Она скоро все поймет и успокоится, молодая еще.

— Ты в это веришь?

— Конечно. Иначе я бы ему этого не говорила.

Не верю я в это. Не успокоится его Сашуля. Она не понимает его и не поймет. Чтобы понять Никиту, нужно знать того Леднёва. Другого. Моего. А моего Леднёва больше нет, я его убила. Сама. Я наблюдала смерть его души. Как сейчас помню его лицо. Тогда он смотрел на меня и мечтал услышать ложь. Мой борец за правду требовал, чтобы я ему солгала. Помню его серо-зеленые глаза. Они от боли всегда темнели…

— Еще скажи, что твоя мама была права, — фыркает подруга.

— Выходит, что так. Она же сказала: когда тебе будет тридцать пять, он будет трахать восемнадцатилетних. А Сашуле, я так поняла, лет двадцать.

— Иди рот с мылом помой, — говорит Тося, проявляя высшую степень своего гнева. — Мне теперь еще весь балкон надо святой водой вымыть после этих слов. Слушай,

я так хочу с ним увидеться. Давай позвоним, а? Если что, Яковлеву сразу скажем, что это твой новый мужик, чтобы не бесился.

— Угу, мой новый старый мужик… У меня нет его номера.

— Как это нет? — удивляется Тося.

— Вот так. Мы не обменялись номерами. Он мой не просил, я его тем более. Посидели, поговорили, на этом и распрощались.

Тося молчит, задумчиво перебирая волосы на затылке.

— Не нужно нам видеться, — говорю твердо. — Ничего серьезного у нас не выйдет, а легкая интрижка с Леднёвым для меня будет слишком болезненной, ты же знаешь. Мне уже не двадцать, слезами не полечишься.

— Угу, — вздыхает Таисия, — слезами не полечишься. Сильные люди не плачут, сильные люди тихо сходят с ума…

***

…Когда мы с Леднёвым познакомились, мне шел двадцать второй год.

Родители Таси и мои разрешили нам жить отдельно и сняли квартиру, наградив таким образом за примерное поведение и хорошие оценки. Тасины родители риэлторы, поэтому очень постарались: нашли нам классную двушку со стильным ремонтом и почти со всей нужной мебелью. Но главным достоинством этой квартиры было то, что ее хозяева жили за границей.

Позади сессия, впереди большие перемены. Мы чувствовали себя взрослыми, но радовались как дети и были уверены, что скоро весь мир будет у наших ног. Вот такое в нас горело наивное желание, разбавленное романтическими оговорками и отдельными размышлениями…


Вчера мой отец привез холодильник, комод, стол и стулья. Комод, кстати, в разобранном состоянии, его надо еще собрать. Сегодня припрут диван, посуду и еще кое-какие мелочи. Правда, позвонила тетя Лиза и сказала, что отец Таси сорвал спину, но они пришлют нам в помощь мальчика. Мы с Григорьевой любим поспать, но этим утром вскочили рано. Хотелось побыстрее закончить с уборкой и привести все в порядок. Подруга натирает плитку в ванной, я разбираю сумки с вещами.

— Настя, открой дверь, это, наверное, Ник пришел!

Бросив свое занятие, иду открывать дверь.

Открыв, стою как вкопанная и думаю: может, я не того впустила?

Мальчик? Вот этот лбина ростом не ниже ста восьмидесяти мальчик Никита?

Никита тоже стоит, не пытаясь протиснуться в квартиру. Стоит и смотрит на меня широченными глазами. От такого взгляда невозможно спрятаться, его нельзя проигнорировать. Стою и пялюсь на него, будто к месту приросшая.

— А-а-а! Леднёв, привет! — выглядывает Таська в прихожую, сбивая с нас секундную оторопь. — Чего застыл на пороге? Проходи!

— Привет. Меня мама прислала. Сказала, тетя Лиза просила вам помочь.

— Да, сейчас диван привезут и еще всякий хлам…

Я развешиваю в шкафу плечики с одеждой и слышу, как Таська трепется с Леднёвым. Они непринужденно беседуют и смеются о чем-то своем. Общаются, как давно знающие друг друга люди. С Тасей мы дружим с первого курса, познакомились на вступительных экзаменах. Я общаюсь с ее родителями, часто бываю у них в гостях, но Леднёва ни разу не видела. Ну да, чего Таське со мной своих соседей обсуждать.

— Как подружку зовут? — спрашивает Леднёв и смотрит на меня в зеркальную дверцу шкафа.

— Настя, — отвечает за меня Тася.

— А Настя немая? — усмехается Ник.

— А ты горишь желанием со мной пообщаться? — говорю я с излишней раздражительностью.

Ник, конечно, замечает мою реакцию и улыбается.

— Вы теперь тут будете жить? — Осматривается в гостиной.

— Ага, — довольно подтверждает Григорьева.

— Хорошая квартира. — Потом он идет на кухню, после заглядывая в ванную и спальню. — А спите вы вместе?

— Конечно, вместе, — смеется Таська. — Пока что. Но, может, я потом перееду поближе к телевизору.

Спальня небольшая, обставлена донельзя минималистично. В ней только высокая кровать на подиуме, в котором находятся ящики для белья, и больше ничего. Я хочу поставить в комнату комод, чтобы сложить кое-какие вещи и белье. Не представляю, как буду бегать за каждой шмоткой к шкафу в гостиной.

— Под одним одеялом? — не унимается Ник.

— Под разными! — рявкаю я, и Леднёв снова расцветает в улыбке. — Классно тут у вас. Буду теперь к вам в гости приходить.

— Не будешь, — разбиваю вдребезги его надежды.

— Почему это?

— Нам родители условие поставили: парней не водить. Это закон.

— Кажется, я уже вне закона, — смеется он.

Я вру. Родители не ставили нам никаких условий, они нам доверяют. Мы сами с Тасей договорились соблюдать осторожность.

— Никита, хватит пялиться на Наськину задницу, — поддевает его Тася, проходя мимо. Периодически она бегает к окну, выглядывая машину с вещами.

— Так Настя задом стоит, куда мне еще смотреть. Будет передом стоять, буду на грудь смотреть, — ничуть не смущаясь, парирует Никита.

Я возмущенно оборачиваюсь:

— А ничего, что я здесь?

— Ничего, — отвечает он. — Не отвлекайся, не обращай на нас внимания.

— Леднёв, у тебя че опять недотрах? — ржет Григорьева.

— Это мое перманентное состояние, — ухмыляется он, — у меня их три. Недотрах, недожор и недосып.

Покончив с завалом из собственных шмоток, я смотрю на верхнюю полку встроенного шкафа. За стулом идти неохота…