— Мама, — шепчет он. — Мам, — говорит снова и открывает глаза.

— Что мой милый? — Ком застревает у меня в горле. Макс еще ни разу не называл меня мамой. Мне даже кажется, что я ослышалась.

— Мамочка, обещаю, я больше не буду болеть, ты только не отдавай меня обратно.

— Я никому тебя не отдам. Никогда-никогда. — Ложусь рядом и крепко прижимаю его к себе. — Скоро все будет хорошо. Хочешь что-нибудь? Пить? Или есть?

— Чего-нибудь сладенького я бы съел.

— Как только выздоровеешь, будет тебе торт, обещаю. Самый вкусный.

— Хочу с клубникой. Как у Аринки на день рождения был.

— Договорились.

***

Когда Максу становится лучше, и к нему возвращается привычно хороший аппетит, я выполняю свое обещание насчет торта. Сначала хотела заказать в кондитерской, но потом мы с детьми решили, что спечь самим гораздо интереснее. Бисквит уже готов и разделен на несколько коржей. Макс режет клубнику, чтобы проложить ягоды между слоев. Я перекладываю крем в кондитерский мешок, а Аришке достается самое ответственное — собрать со стенок миски остатки взбитых сливок и съесть.

— А с какого возраста можно с девчонками целоваться? — спрашивает Макс, аккуратно утапливая ягоды в креме.

Я, конечно, не подаю вида, что меня удивляет его вопрос:

— Думаю, лет с тринадцати можно.

— А может с двенадцати? — уточняет сын.

— Может, и с двенадцати, — серьезно отвечаю, сдерживая смех. Не хочу спугнуть мальчика насмешкой. Здорово, что он наконец спрашивает о том, что его волнует, не стесняясь и не боясь.

— А если девчонка сама хочет меня поцеловать?

— Если сама хочет, то можно хоть завтра, — говорит Никита, входя к нам.

— Никита! — хохочу я.

— Чего? — смеется муж. — Главное, чтобы девчонка была не против. Все должно быть только по согласию. А зачем ты интересуешься? Собрался с кем-то целоваться?

— Нет. Я на всякий случай. Все, когда вырастают, целуются. А я ничего про это не знаю.

— Это правильно. Молодец. И не переживай, все узнаешь в свое время. Доча, вкусно? — Ник садится на стул и берет Аришку на колени.

— Да! — восторженно отвечает девочка и дает отцу облизнуть ложку.

— Наверное, это будет самый вкусный торт в моей жизни, — улыбается Ник.

Боже, мне так нравится видеть его с детьми. Он такой спокойный, кажется, ничего не может вывести из себя. А еще наш папа безотказный, в отличие от меня, и дети уже поняли, что у папы можно выпросить все что угодно. Ну и ладно, кто-то в семье должен быть «плохим полицейским» — пусть это буду я.

Не знаю, любила ли я Никиту когда-то сильнее. Даже в той нашей прошлой жизни, когда мы сходили друг по другу с ума. Это не та любовь. Сейчас я люблю его особенно. За наше прошлое и настоящее, за то, что он такой. За наших детей. За Макса, которого выбрал он, а потом нам достались двое. За мое маленькое золотоволосое чудо, у которого нос в муке и футболка в креме.

Убираем торт в холодильник, чтобы он за ночь пропитался, и отправляем детей мыться. Уложить их в кровати, когда наш десерт почти готов к употреблению, оказывается непосильной задачей. Только после обещания, что каши на завтрак не будет, дети расходятся по комнатам.

Никита выходит из душа и тихо забирается в постель. Вернее, он только хочет улечься тихо, напоминая, что у меня есть не только материнские обязанности, но натыкается на игрушечное пианино Аришки, почему-то спрятанное где-то в нашем одеяле. И оно, зараза, как запоет… не на всю спальню — на всю квартиру! Услышав вой своей игрушки вскакивает Ариша, следом несется Макс. Оба они вваливаются к нам в спальню.

— Забрался муж тихонько в кровать, — давлюсь я смехом, — к жене. Спасибо, что мы еще одеты.

Смеясь и толкая друг друга, дети устраиваются между нами.

— Как думаете, торт уже пропитался? — вдруг говорит Ник.

— Стопудова пропитался! — активизируется сын.

— Давайте проверим, — соглашаюсь я, и детей тут же словно ветром сдувает на кухню. — Вот уж не думала, что бунт на корабле поднимет папа.

— Должен же я хоть что-то сладкое получить, раз секса не случилось.

— Утром, — обещаю я, накидывая халат.

— Желательно в душе, с закрытой на замок дверью и без пианино. — Ник натягивает футболку.

На кухне горит неяркий свет, Макс и Аришка уже в предвкушении стоят перед открытой дверцей холодильника.

— Кошмар какой. На часах двенадцать ночи, а мы на кухне. — Ставлю чайник и достаю чашки.

— Ничего не кошмар. — Никита принимается за разрезание торта.

— Угу. Это не кошмар, это семья…

Эпилог

Если захочешь победить, то сможешь.

Даже подняться, когда ломают…

Никита


Весна, когда Максиму исполняется пятнадцать лет, отмечена небывалой жарой. Царит безветренное пекло. Мы с Настей страдаем от духоты, а дети наслаждаются солнцем и теплом, давным-давно сменив куртки на футболки.

Пятнадцать лет — время, когда из мальчика рождается мужчина. Время становления натуры, нелепых замыслов, провальных планов и первой влюбленности. Время первых серьезных побед.

Мы ждем, когда судья объявит следующую пару. В зале прохладно, но от напряженного ожидания у меня вспотели виски. В воздухе стоит привычный запах пыли, выбиваемой борцами из матов.

— Интересно, вылетит Макс до финала или нет. — Аринка тоже нервничает. Без конца хлещет минеральную воду и потирает ладонями о колени.

— Не должен, — убежденно говорю я и забираю у нее бутылку, чтобы тоже смочить пересохшее горло.

— Быстрее бы все закончилось. Я уже не могу смотреть, как они друг друга в узел сворачивают.

Настя больше всех волнуется. Она вообще не любит присутствовать на соревнованиях и видеть все своими глазами, но, если есть такая возможность, обязательно сидит в зале и болеет за Макса. Ее поддержка нужна ему особенно.

— Борцу не больно, борцу приятно, — усмехаюсь, вспоминая себя в годы Макса.

Сколько всего было. Тренировки, турниры, поездки. Схватка длится всего несколько минут. За это время столько эмоций и чувств переживаешь! Бывало, такой соперник попадется, что, проведя схватку, чувствуешь себя другим человеком. А бывает, и не помнишь ничего. Словно вместо тебя на ковре был кто-то другой. Каждая победа и каждый проигрыш меняют тебя навсегда.

Наконец судья объявляет:

— Леднёв и Капличников!

Я невольно задерживаю дыхание, — полуфинальная схватка все-таки, — Настя с Аришкой тоже перестают болтать, сосредотачиваясь на том, что будет происходить на ковре.

Борцы входят в центр круга, жмут друг другу руки, и после удара в гонг начинают кружить. Тут, конечно, важно знать соперника. Иногда лучше уйти в оборону, ожидая, когда он сделает ошибку, а иногда лучше атаковать первым. Мы все друг друга знали. Кто на что способен, у кого какой вес, какой любимый прием. У каждого своя «коронка». Про Капличникова я от Макса ничего не слышал. Невысокий пацан, но коренастый, деревянный, одним словом. Такого тяжело с места сдвинуть, не то что бросить. Я бы такого сразу за ноги и через себя, а иначе поймает на движении — хрен выкрутишься.

Макс атакует, хватает Капличникова за воротник, выставляя вперед левую ногу, как будто собираясь сделать подножку, но это обманный жест. Он резко проходит в ноги и, захватив второй рукой за подколенный сгиб, приподнимает его на плечах и бросает на спину. Ноги соперника подлетают вверх, описав траекторию маятника. Судья дает свисток. Публика в зале тоже ошеломленно молчит, пока не зная, как реагировать. Капличников встает на ноги, все еще не осознавая, что схватка закончилась и он проиграл. Я его прекрасно понимаю. Когда падаешь с такой высоты спиной на ковёр, мягкости не чувствуешь. Кажется, что тебя убили. Перед глазами звезды, и ты уже мертв.

— И все? — восхищается Арина.

— Все, — довольно улыбаюсь я.

Чистый бросок. Чистая победа.

Судья поднимает вверх руку Макса. Зал взрывается аплодисментами. Кажется, внутри меня тоже что-то взрывается. Гордость. Меня просто распирает изнутри от гордости за сына.

Но это еще не конец. Впереди финальная схватка. Первыми свои финалы за Первенство Москвы, как обычно, начнут самые лёгкие. По себе знаю, ожидание — это мука. Тебя бросает то в жар, то в холод. То паника нападет, то истерика, вокруг куча людей — каждый со своими эмоциями. Настроение подхватывается как вирус, и нужно уметь абстрагироваться. Хотел бы я быть рядом с Максимом и поддержать его словами. Хотя все, что я могу ему сказать, он уже не раз слышал.

Наконец Макса и его противника приглашают на ковёр. Ребята входят в круг и первое время кружат, толкаются, срывая руки друг друга с самбовок. Напряжение усиливается с каждой секундой, хоть горстями загребай.

— Ариша, дай воды.

Пока делаю глоток, отвожу взгляд от ковра и пропускаю момент, когда борцы сваливаются в партер. К счастью, удержание делает наш Макс, таким образом выигрывая несколько очков.

— Ломай! — ору, хотя знаю, что вряд ли сын меня слышит. Не оттого что я голосом слаб, а потому что на ковре как в вакууме. Бывает и собственное пыхтение не слышишь — уши от напряжения заложены. — Ломай!

После удержания хорошо бы перейти на болевой. Рука соперника как раз между ног Макса, но локоть ускользает, и полноценного болевого не получается. Судья снова поднимает борцов в стойку.