Несколько дней я вынашивала мысль о приемном ребенке, обдумывала, как начать разговор. В итоге просто огорошила Никиту за ужином.

— Ник, мы же можем усыновить ребенка? Ты не думал об этом?

— Думал. Я о многом думал. Об этом тоже. Но ты же понимаешь, что это очень серьезное решение, мы не должны принимать его вот так, с ходу.

— Естественно, нет! Давай просто обсудим, я же не говорю, что завтра надо срочно что-то делать и куда-то бежать. — Мне становится и радостно, и страшно одновременно.

— Конечно, — соглашается он, и мы замолкаем.

Мне не хочется давить на мужа, но удержаться уже не могу:

— А ты кого хочешь? Мальчика или девочку?

Ник пожимает плечами:

— Я не знаю. Мальчика, наверное.

— А я девочку.

Когда сама беременеешь, разговоры о том, кто кого хочет — всего лишь игры, ничего не меняющие по сути. Зачатие произошло, природа уже все решила, и от наших желаний ничего не зависит. Но в нашем случае такие разговоры имеют смысл. Каждая такая мелочь приобретает другой оттенок.

— А возраст?

— Не знаю. А ты? — технично переадресует вопрос мне.

— Я не верю, что ты не знаешь. Ты сам сказал, что думал об этом. Леднёв, все ты знаешь.

Он улыбается, но в этой улыбке мне видится не ответ, а желание промолчать.

— Малыша, — говорю я, вспоминая о своей племяшке и тут же представляя, как по нашему огромному ковру в гостиной тоже ползает пухленький малыш.

— Как у Польки, да? Чтобы размазывала по дивану детское питание, вытряхивала из комода вещи, рассыпала по кухне муку…

— Да! Именно это нам нужно.

— У нас как-то была прокурорская проверка в одном из детских домов. Можем туда съездить. Поговорим с директором, узнаем из первых уст про больших и маленьких, про мальчиков и девочек.

— Давай. Это будет отлично.


Мысль об усыновлении поглощает меня целиком. Только об этом и думаю, мне даже что-то такое снилось. Кто-то лезет в интернет, на форумы, а я первым делом решаю обсудить это с подругой. Как только выдается свободное время, заваливаюсь к ней.

Тоська требует у родных тишины, плотно прикрывает дверь в кухню и разливает чай. Протестует против пирожных, но, как по мне, самое время зарядиться сладеньким.

Я с сомнением смотрю в свою чашку.

— Не то? В самом деле, чего это я… — отзывается подруга и достает коньяк. — С тех пор, как ты вышла за Леднёва, ведешь себя так прилично, аж тошно. Не звонишь, в трубку не рыдаешь, никуда не срываешь меня в выходные, не приезжаешь ночью пить коньяк, невозможно так жить. Я перестала чувствовать, что у меня есть подруга.

— Хорошо, давай помянем мою неустроенность, — смеюсь и выпиваю.

— Давай. За разгильдяйство. Совсем правильно жить — это скучно.

— Угу.

— Что-то случилось? Ты сто лет ко мне вот так спонтанно не приезжала.

— Случилось, — киваю, готовясь к откровениям.

— Ты изменила Нику?

— Нет.

— Тебя уволили?

— Нет.

— Ты проиграла миллион в казино?

— Нет.

— Ты выиграла миллион в казино?

— Нет. Я решила… мы решили усыновить ребенка. Чего молчишь?

— Я вроде должна тебя поддержать, но ты таким тоном это сказала, что я и не поняла, что ты сама чувствуешь.

— Вот именно в таких случаях ты меня жутко бесишь, ты это знаешь?

— О, да-а-а, — смеется подруга. — Молодцы, что я могу сказать. Я бы тоже усыновила. Если б я не могла иметь детей, я бы обязательно взяла приемного. Я бы не смогла без детей. Возраст? Пол? Вы это обсуждали?

— Не окончательно. Наверное, маленького хотим. Пол не знаю.

— Я бы взяла такого, кто уже осознавал, кто он и откуда. Чтобы потом не пришлось объяснять про то, что он не родной и его усыновили, — рассудительно говорит Таисия, и в этом есть резон.

— Кстати, да, — соглашаюсь я.

— Потому что с этим может быть много проблем.

— Я знаю. Проблем будет много в любом случае. Я прекрасно осознаю, на что мы идем.

— Вы справитесь. Я уверена, что у вас все получится.

— Я не привыкла к этой мысли, я не знаю, как все будет.

— Это нормально. Ты ж человек. Смущаться, сомневаться — нормально. Вы же не котенка берете, вы хотите ребенка взять. Это серьезно, проблемно и это на всю жизнь. Слушай, ты меня знаешь. Я ненавижу эти вопли-сопли про вопиющее всепоглощающее счастье. Дети — это не только счастье, это проблемы, заботы, болезни, стрессы. Вот об этом нужно думать, если ты нормальный трезвомыслящий человек. — Тося перестает взмахивать руками и успокаивается.

— Все нормально? — заглядывает к нам Славик.

— Да! — орем хором.

— В общем, завтра поедем в детский дом. Никита уже договорился.

— Здорово. Боишься?

— Я в ужасе.

— Все будет хорошо, ты же не одна. Если споткнешься, тебя поддержат. У тебя есть Ник. И мы.

Мне становится легче от разговора. Она определенно права. Страдать за себя — нормально, даже за Ника пострадать — легко, мы с ним одно целое, но я не знаю, готова ли страдать за кого-то другого. Вдруг это все обрушиться на меня, а я не готова. Вдруг я не выдержу, не смогу. Я всегда держала себя и свою жизнь под контролем, управляла своими эмоциями, но с ребенком так нельзя. Ему нужно тепло, забота и ласка, надежность, ребенок не потерпит фальши и полумер.

— Точно. Я не одна…

***

Я не хотел другого отца. Я хотел, чтобы мой отец был другим…

Никита


— Слушай, надень что-нибудь попроще.

— Куда уж проще. Без жемчугов и бриллиантов, просто в костюме, — ворчит Настя, но смирно идет переодеваться.

— Я не против жемчугов, я против этого костюма. Ты в нем какая-то бездушная железная леди, а мы идем к детям.

— Ты сам говорил, что сегодня детей нам не покажут, мы просто поговорим с директором.

— Говорил. Но все равно оденься как мама.

— Как мама — это в плюшевые треники? Леднёв, не беси меня.

— Я тоже так могу сказать. Леднёва, не беси меня.

— Так нормально? — Прикладывает к себе черную водолазку, кашемировый жилет и джинсы.

— Так отлично. Только вот… — подхожу и выдергиваю из волос все шпильки.

— А с волосами что не так?

— Все хорошо с волосами, просто я люблю, когда они распущенны.

Обнимаю жену за плечи, чувствую в них напряжение и не верю в ее напускное спокойствие. За этим спокойствием угадывалась нервозность, которую она тщетно пытается скрыть. От кого-то — возможно. Но не от меня.

— Не волнуйся, все будет хорошо.

— Я не волнуюсь.

— Врешь.

— Я никогда не вру.

— Я бы так не сказал, — мягко усмехаюсь.

— Может, Климова тебе и врала, но Леднёва точно не врет. В этом нет смысла. Да и жить так гораздо проще. Даже чисто гипотетически не могу представить ситуацию, зачем бы мне пришлось тебе соврать.

— Тогда я спокоен.

— А до этого момента ты переживал и в чем-то сомневался? — смеется она.

— Нет, — прижимаю ее к себе крепче.

С минуту мы молча стоим. Вскоре она отстраняется, чтобы переодеться.

Стремление к правде и прямоте делает Настю уязвимой. Больше, чем даже она сама готова признать. Я знаю, она способна на огромные чувства, и в этом главный ее страх.

Собираясь стать отцом, часто думаю о своем отце. О нашей семье.

Мои взаимоотношения с ним не испортились в один момент, их не разрушил один единственный поступок. Наши отношения гнили и разрушались медленно. Толком не помню, в какой момент, но я стал ощущать какую-то несправедливость. Нехватку. Стал понимать, что чего-то между нами недостает. Наверное, любви. Отец не поднимал на меня руку. Меня не били, не втаптывали в землю, не мучили, не унижали. Мой отец просто был. И все. И он считал этого достаточным. Папа перепутал нас со своими подчиненными. Он жил, работал, ставил задачи нам, выполнял что-то сам и ждал полного послушания. Ссоры возникали, когда сталкивались наши интересы, вернее, когда они расходились. Ведь папа и представить себе не мог, что я — его сын, его плоть и кровь, — могу жить другими мыслями. Могу думать по-другому, хотеть другого. Нет, иногда он вспоминал, что он отец и что должен меня воспитывать. Обычно, когда был выпивший. Тогда в нем просыпался хозяин жизни и глава семьи. Захлебываясь слюной, он пытался вбить в меня правду этого жестокого мира и не понимал, почему я не придаю его словам значимости. Мне было тошно. Тошно и противно в такие дни. Тем сильнее я зажимал себя изнутри. Чтобы никогда не быть похожим на него.

Он не заметил, как я вырос.

Когда я влюбился в Настю, мой взгляд прояснился, и я был шокирован свалившимся на меня осознанием. Другими глазами я смотрел на своих родителей и задавался вопросом, почему они живут вместе. Я не видел, как они обнимаются и целуются. Не чувствовал душевного между ними тепла. Не чувствовал того, во что сам был погружен. Иногда ловил взгляды матери, видел, как она смотрит на отца. Я бы не вынес такого взгляда от Насти. Я болел Климовой, хотел быть с ней рядом, хотел заботиться о ней, делать ей приятно. Но мой мир вскоре тоже рухнул…

Как-то, улучив удобный момент и набравшись смелости, спросил у матери, зачем они живут вместе. Мать никогда мне не врала. Не соврала и тогда.

«Потому что сын не должен расти без отца», — ответила она. «Я уже вырос, мама. Разведись», — сказал я.