Мы гонимся за призрачной мечтой быть свободными от чужих предрассудков, но в этой гонке мы неизбежно что-то теряем.

Мы теряем друг друга… себя…

— Сходи к нему.

Я вздрагиваю и поднимаю помутневший от слез взгляд. Так задумалась, что не заметила, как ко мне подошла Ольга Ильинична. Она присела рядом и сжала мою руку.

— Все хорошо, все обошлось.

— А могло не обойтись… — всхлипываю.

— Я не люблю нагнетать. Зачем делать ситуацию хуже, чем она есть. Слезы мало что решают. Надо радоваться, что все хорошо, а не плакать, что чуть не стало плохо.

— Я пока не в состоянии разделить ваш оптимизм.

— Жаль, что нам пришлось познакомиться при таких обстоятельствах. Сколько раз говорила Никите, чтобы пришли в гости.

— Это из-за меня… Мне было неудобно, я все время отказывалась.

— Я так и думала, хотя Никита не говорил. Чего именно ты стеснялась? Обычно девочкам это нравится, они сразу чувствуют важность отношений. Если парень знакомит девочку с родителями, это что-то значит.

— Наверное, я не обычная девочка.

— В этом я уверена. Я же знаю своего сына, — скупо улыбается она.

У нее светлые коротко стриженные волосы, красиво изогнутые брови и нос, присыпанный едва заметными веснушками. Как и у Никиты.

— Валерий Николаевич запретил приближаться к нему.

— Другого я от него и не ожидала. Это типично для его характера: просто оборвать все к чертям, не разбираясь.

— Возможно, это самый лучший вариант…

— Это уж вы с Никитой между собой сами решайте, но сейчас он тебя ждет, ему это нужно.

Пока мы беседуем с Ольгой Ильиничной, Тоська проскальзывает в палату к Леднёву. Подходя, слышу их смех, но легче от этого не становится. Вижу Ника на больничной койке, и в груди снова образовывается холодок. Я сажусь около кровати и стискиваю его руку в своих руках. Она теплая, мне так нужно это тепло.

— Климова, злобная ты стерва, только попробуй меня бросить, — тихо говорит он, будто читая мои мысли, а мне даже ответить на это нечего. — Поцелуй меня.

Я горько смеюсь, смахиваю слезу и, пригнувшись, крепко целую его в губы.

— Теперь точно жить буду, — усмехается он.

— Тебя чуть не убили.

— Теперь я с гордостью могу заявить, что меня так просто не убьешь.

— Идиот, — снова всхлипываю я.

— Прикинь, какое приключение. Как только встану на ноги начну всем мстить.

— Я надеюсь, про месть ты пошутил,

— Нет. Я надеюсь, твои мысли о расставании тоже шутка.

— Ты выздоравливай, с этим мы потом разберемся.

— Нет, потом мы не разберемся.

— Никита… мне кажется, нам пора остановиться, пока не произошло что-то более страшное… — шепчу я, набравшись мужества. — Хоть на время…

— Только попробуй. Я тебя предупредил. Мне хреново, поэтому я не шучу. Как только выберусь отсюда, надаю тебе по заднице так, что сидеть не сможешь.

— Ты видел, кто это был?

— Темно было. Я еще под кайфом, все в голове перемешалось. Может, потом все четко вспомню. Напали сзади… я почувствовал удар… думал, что это просто удар. Потом у меня закружилась голова, я мало что понимал. Только то, что мне надо дойти до дома. И я пошел домой. К тебе… И вообще, ты должна рыдать у меня на груди, говорить, как ты меня любишь и как тебе было страшно, что я чуть не помер, а не обзывать идиотом.

— Идиот, — шепчу я, с трудом глотая ком в горле.

Придвинувшись ближе, утыкаюсь ему в шею и начинаю плакать. Говорю, как я его люблю и как мне страшно.

Не знаю, расслышал ли он что-нибудь сквозь мой рев…

Глава 22

Если устало тело, можно отдохнуть и отоспаться.

Но что делать, когда устала душа?

Настя


Знаю, что обидела Филиппа. Но совесть моя трепещет по поэтому поводу лишь до момента, пока не оказываюсь в постели с Никитой. Филипп чудесный, самый лучший, но мне не нужен лучший, мне нужен мой Леднёв. Он совсем не идеальный, временами сухой и нетерпимый, но именно с ним ощущаю себя цельной. Рядом с ним у меня есть руки, ноги, голова, а главное, сердце. Мое сердце на месте, и я, наконец, могу жить полноценной жизнью. Если много лет назад я не понимала, почему именно Леднёв, то сейчас понимаю точно: Никита всегда принимал меня такой, какая я есть. Его не коробит мой дерзкий характер. С ним не нужно притворяться, быть лучше или хуже, не нужно подстраиваться или оправдываться.

— Настя, я хочу знать, — непреклонным тоном подталкивает Ник к разговору.

— Я думала, что секс тебя отвлечет, — усмехаюсь, придумывая, как сказать обо всем коротко и ясно.

— Отвлек, — улыбается Леднёв, — но я хочу поговорить.

Он хочет свою правду. Ту, которую не знал и которую от него скрыли.

Страшно не только признаваться, страшно вдвойне, что объяснения покажутся ему ничтожными и глупыми.

— Я же тебе сказала, она сделала мне укол. Вколола какую-то дрянь, потом у меня началось кровотечение, и случился выкидыш. Все было стремительно… больно… это нельзя было остановить…

Чувствую себя голой. Да так, собственно, и есть. Лежу голая в постели, а Леднёв требует откровенности. Я злюсь. Хочется накинуть на себя что-нибудь, чтобы прикрыться. Слишком больно переживать все заново. Есть боль, которую ничем не заглушишь, любые такие попытки лишь усугубляют состояние. Хочется уйти или чуть отдалиться. Бесконечное множество раз я готова пережить каждый момент прошлого, в котором присутствовал Никита, но только не тот день, когда потеряла его ребенка. По глупости.

Но разве дочь не имеет право на такую глупость, как доверие к собственной матери?

Я просто не знала, что эта попытка обернется для меня личной катастрофой. Не представляла глубины ее бесчеловечности. Нападение на Никиту подорвало меня, а выкидыш уничтожил окончательно.

***

Ник в больнице. На следующий день снова прихожу к нему, хотя понимаю, что если решила взять паузу, то начинать надо прямо сейчас, но не могу оставить его в таком состоянии.

Попытки спокойно поговорить о расставании Никита отвергает, любой намек даже на временный разрыв воспринимая в штыки. Мне этот разговор тоже неприятен, но надо решить, что делать и как быть. Почему-то у нас не получается жить без оглядки на других. Не получается не реагировать…

— Настюш, все будет нормально, — в очередной раз слышу от него затертые до бессмысленности слова. Мне они надоели до тошноты, но без них нельзя. Однако верить в них, как раньше, тоже не получается.

Кстати о тошноте, она меня так и не отпускает. Утором снова не смогла нормально поесть. И теперь во мне укрепляется совершенно неожиданная и пугающая мысль о возможной беременности. Хотелось бы с уверенностью отвергнуть это предположение, но как раз уверенность во мне и нет.

— Что случилось? — спрашивает Ник, словно читая что-то на моем лице, а я в это время вспоминаю, когда у меня были последние месячные и пытаюсь посчитать задержку.

— Ты в больнице. Вот, что случилось. — Не хочу пугать его раньше времени, сначала сделаю тест на беременность.

Господи, а если — да. Мы, конечно, часто смеялись, что вместе до гробовой доски, но о детях не говорили. Честно говоря, о детях я и сама не думала. Не представляла, как, когда и с кем буду ждать заветные две полоски.

Появление Ольги Ильиничны служит хорошим предлогом, чтобы уйти. Нужно поскорее рассеять свои сомнения. Купив в аптеке несколько тестов, я еду домой.

Тоська плещется в душе, так что поделиться подозрениями мне не удается. Терпения ждать до утра нет тем более — захлестывает тревожное возбуждение, поэтому уже через пять минут долблюсь к ней в ванную с криком:

— Тоська, я беременна!

— Чего? — сначала лениво кричит подруга.

— Беременная я, говорю!

— Чего?!

Что-то громыхает, по-видимому, валятся с полок бутылочки и баночки, Тося тут же вылетает из ванной комнаты, завернувшись в полотенце.

— Ты серьезно?

— Думаешь, самое время шутить?

— О, боже… — вздыхает она благоговейно. — И что теперь?

— Не знаю…

Все внутри меня переворачивается, почва уходит из-под ног. Начинаю ходить туда-сюда по квартире, словно пытаясь найти потерянную твердыню. Устав от метаний, опускаюсь на кровать у себя в спальне.

— Никите скажешь? — робко интересуется Тося, следуя за мной по пятам. Даже она в легком замешательстве.

— Конечно, скажу. Он же папа.

Григорьева тащит мне сотовый и с выжидательным выражением на лице усаживается рядом:

— Если у тебя голос дрогнет, я договорю за тебя.

Меня пробивает истерический смех, и я заваливаюсь на спину. Успокоившись, лежу пару минут молча, сложив руки на животе. Прислушиваюсь к себе, пытаюсь осознать, что в действительности значат те самые две полоски.

Все изменится. Все будет не так, как сейчас.

— Неважно, что скажет Леднёв, аборт я делать не буду. Ни за что.

— Слава богу! — с облегчением вздыхает Тося. — А то я боялась…

— Мне бы успеть диплом защитить.

— Защитишь, другие же как-то защищаются.

— Угу, — бессильно подтверждаю я, все так же глядя в белый потолок.