— Вот она и развлекается. Я ей в этом не мешаю. Ругаемся мы не из-за этого.

— А из-за чего?

— Саша смотрит на мир глазами обиженного ребенка, а я не ее игрушка, и никогда ею не буду.

— Никита, всегда в жизни наступает момент, когда нужно что-то менять. Тебе в твоей жизни пора что-то менять.

— Мам, не начинай.

— Да я не начинаю… так… ворчу просто, — улыбается она, сглаживая неловкий момент.

— Не ворчи, у меня все хорошо.

— Вот это меня и пугает. Если мой сын пытается меня убедить, что все хорошо, значит, это не так.

Я смеюсь. Отвечаю только смехом, замечая ее внимательный, немного нерешительный взгляд. Я знаю этот взгляд. И я, наверное, знаю, что она сейчас скажет. Эта попытка, как и все другие, будет тщетной.

— Никита, позвони отцу. Он просил.

— Какому отцу? У меня есть отец?

— У него какие-то проблемы.

— Все свои проблемы он может решить без моей помощи, — отрезаю и замолкаю, не желая развивать эту тему. Не желая поднимать память.

Мама хочет каких-то изменений в моей жизни. Она хочет спокойствия, уверенности. Для себя. Мы видим и ощущаем эти моменты по-разному. Я знаю, что женитьба на Саше не будет означать стабильность. Внешние изменения — это всегда только следствие изменений внутренних, а я не чувствую толчка, не ощущаю этой зудящей внутри точки, которая обычно тянет за собой какие-то метаморфозы.

Какие уж тут метаморфозы… Сижу у матери на кухне, смотрю на глянцевую гладь остывшего кофе и снова слушаю в трубке длинные гудки. Моя Сашенька где-то с кем-то гуляет, не соизволив сообщить, где и с кем. Хочет, чтобы я искал ее и беспокоился. Очень хочет вывести меня из себя.

Сашенька тоже ждет каких-то перемен.

Самое дерьмовое, что каждые пятнадцать минут мне звонит ее мать: вот кто по-настоящему беспокоится.

Ситуация начинает изрядно меня подбешивать, и я поднимаюсь со стула, оставляя кофе нетронутым.

— Пока, Алексеич, — заглядываю к мужу матери, который в компании с пледом и телевизором борется с сезонной простудой.

— Пока, сынок, потом как-нибудь поговорим, а то свалился я.


Сашенька у меня смелая, но ее смелость простирается до определенных границ: веселится девочка там, где я могу легко ее найти, поэтому искать долго не приходится. Даже не знаю, нравится мне это или нет. Играла бы тогда уж по-крупному, а не разводила по мелочам.

— Лёнь, я свою заберу, — бросаю у входа знакомому охраннику.

— Ага, давай, — без вопросов пропускает меня.

Нахожу свою мадам у барной стойки, рычу в ухо «домой» и тащу ее к выходу. Она и не сопротивляется, это же то, чего ей хотелось.

— Неужели Леднёв, наконец, ревнует? — довольно улыбается, цепляясь за мою руку.

— Что? Ревную? — не верю своим ушам. Заталкиваю ее в машину и из множества веселых вопросов, теснившихся в моем сознании, выбираю самый серьезный: — У тебя с головой все нормально?

— Забеспокоился же, что я где-то без тебя затусила, примчался.

Бабская логика все-таки штука непостижимая. Даже моя мать думает, что я ревную. Но это не ревность, это другое.

Вздохнув, с трудом нахожу цензурные слова.

— Ты знаешь, с кем сегодня была?

— С кем? — хмурится она.

— Это я тебя спрашиваю — с кем? Ты их знаешь?

— Знакомые моей подружки. Она их знает.

— Знакомые? Если отбросить мои возможности, где бы я тебя потом искал? В ближайшем от клуба мусорном контейнере? Или в лесу за городом?

— Ой, Леднёв, оставь свои замашки! — нетрезво смеется.

В молчании мы доезжаем до дома.

Дома Сашенька раздевается до белья и в томной позе заваливается на диван. Она ждет эффектных разборок с не менее эффектным окончанием.

Дорогая, всегда пожалуйста…

— Сначала вы выпьете в клубе. Потом, когда всем станет весело, вы переберетесь на какую-нибудь квартиру. И даже если ты не собиралась, тебя уговорят, поверь. Это легко. А потом на этой квартире тебя пустят по кругу. Утром выпрут в подъезд. Хорошо, если одетую. Ты вернешься домой, но маме ничего не скажешь. Просто будешь ночами плакать в подушку. А потом от безнадеги начнешь медленно и верно просирать свою жизнь.

— Можно подумать, у нас всех подряд всегда убивают или насилуют!

— Нет, не всех и не всегда. Когда я работал следователем по особо важным, знаешь, какое было одно из первых моих дел?

— Какое? — замирает она с интересом.

Это единичный случай, когда я рассказываю о работе. О работе я никогда с ней не говорил, отмахивался, что бумажной волокиты там гораздо больше, чем следственной романтики, и на самом деле все совсем не так, как показывают в кино.

— Девушку нашли с многочисленными телесными повреждениями. Начиная с ножевых порезов и заканчивая ожогами от сигарет. Нет, ее не изнасиловали… традиционным, в твоем понимании, способом… но во влагалище у нее был ёршик… рыбка такая… шипастая… Чтобы эту рыбку из нее достать, врачи ее вдоль и поперек разрезали. А потом ее мама сидела у меня в кабинете и плакала…

Саша усаживается на диван, поджав под себя ноги. Взгляд уходит в никуда, румяное лицо бледнеет. Даже щеки, кажется, западают от услышанного.

— Сколько раз твоя мама тебе сегодня звонила? Она даже мне звонила. Скажи, что с тобой все в порядке. А потом договорим. — Даю свой мобильный. — С моего. Чтобы она точно знала, что ты со мной и не врешь.

Саша звонит матери и сообщает, что находится дома и с ней все хорошо.

— Ты добилась, чего хотела. Хотела вывести меня из себя? Я вне себя. Я в таком бешенстве, что самое меньшее, на что способен, это засунуть тебя в ледяной душ, чтобы ты протрезвела, — цежу сквозь зубы. — И что ты теперь будешь со всем этим делать? Ну?

— Прости меня. Я погорячилась, признаю. Просто… просто мне хотелось сдвинуть наши отношения с мертвой точкой, — с отчаянием признается она.

— Ты сдвинула. Только не в ту сторону.

— Просто ты не видишь, как мне трудно. Ты этого не признаешь!

— Я признаю то, что доказуемо.

— Ой, не говори, как законник!

— Я и есть законник. Не трудно тебе, Саша. У тебя нет трудностей. Ты не знаешь, что такое трудности. Твои родители обеспеченные люди. У тебя есть квартира и машина, ты учишься. А когда окончишь университет, у тебя будет работа, которую найдет тебе твой папа. Ты не знаешь, что такое трудности, — веско произношу я, и под давлением моих слов Саша глубже вдавливается в диван.

— Ты так говоришь, будто это плохо!

— Нет, это прекрасно. У тебя все есть. Но ты не умеешь ценить то, что имеешь. Я в твои годы уже во всю пахал. Я не работал — я жил на работе. Или ты думаешь, я просто так в тридцать лет в прокурорское кресло сел? Повезло мне? Везением тут и не пахнет. Если только отчасти. Ты вот любишь в кофейне позавтракать. А я, знаешь, где частенько завтракал? У судмедэкспертов! Иди собирайся, я отвезу тебя домой.

— Почему?

— Потому что, если ты сама еще не в состоянии нести за себя ответственность, пусть за тебя ее несут твои родители. Мне не нужны эти ночные гонки.

— А что я маме скажу? Про нас…

— Что хочешь, то и говори. Можешь сказать, что я, скотина, тебе изменил, и ты меня бросила.

— Я так и скажу.

— Я не сомневаюсь.

— Мама сразу изменит о тебе свое мнение.

— Поверь, мне на это глубоко наплевать.

— Верю. Таких пофигистов, как ты, я еще никогда в жизни не встречала.

Мне смешно. Это не пофигизм. Это опыт. Фундамент, на котором строилось мое «я».

Я научился отвечать оскалом на улыбки и преодолевать брезгливость. Я перестал быть впечатлительным и уже не так легко поддаюсь сиюминутным сменам настроения. Слова для меня не просто дыхание, а бездействие — тоже поступок.

— Ну и найди себе какую-нибудь серую мышь! Тебе именно такая нужна! Чтобы молчала и не рыпалась! И делала все, что ты хочешь! — Саша понимает, что это конец, но все равно кусается.

— Нет, — усмехаюсь, — такая мне не нужна. Мне нужен характер. У тебя он тоже есть, и мне он нравится. Проблема в другом.

— Мой характер? Тебе он нравится? — удивляется. — Тебя он бесит!

— Меня он не бесит, я с твоим характером справляюсь. Проблема в другом.

— В чем тогда?

— В том, что, заваривая какую-нибудь кашу, ты никогда не знаешь, как ее разгрести. Разгребать ее всегда приходится кому-нибудь другому. В нашем случае — мне. Ты не умеешь скандалить красиво. Ты идешь на уничтожение и никогда не выходишь в плюс.

Она не понимает, о чем я говорю. А я не знаю, как ей это объяснить.

— Леднёв, ты не много на себя берешь? Устроил мне тут разнос… с воспитательной лекцией… — не очень уверенно, но все же продолжает кусать меня Саша.

— А ты возьми на себя столько, сколько я взял. Вывезешь, не сломаешься — тогда и поговорим.

Глава 3

…если хочешь соврать — говори правду…

Настя


Господи, как я ненавижу эти сборища. Может, для кого-то и в кайф рожей посветить лишний раз на таком мероприятии, но только не для меня. Форум предпринимателей, который снова отнял у меня драгоценную субботу, проводится под эгидой мэра, поэтому для меня это не развлечение, а работа.

— Настя, ты сегодня особенно красивая, — улыбается Филипп.