Оксана Сергеева - Узел

— Какой сюрприз, — непритворно удивляюсь. — Чего не позвонила?

— Вот уж не думала, что должна просить разрешения прийти к собственной дочери в гости. Мы как-то отдалились друг от друга, и мне хотелось бы это исправить.

— Настюш, я чайник поставила, сама нальешь. Здрасьте, Вера Михайловна, — выходя из кухни, выдает Тося на одном дыхании.

— Привет, Тая. Как дела? Как настроение? — любезно спрашивает мать.

— Отлично, — растягивается в милой улыбке подруга. — Не буду вам мешать, мне надо к семинару готовиться.

— А Насте не надо готовиться? — не менее мило улыбается мать.

— А Настя уже все выучила, — весело отзывается Тося и прикрывает дверь в свою комнату. Врет она про семинар. Чует, назревает что-то недоброе, и не хочет при этом присутствовать. Читая нам свои воспитательные лекции, моя мать часто призывает ее на свою сторону, а Тоська не желает быть между двух огней.

— Что нового?

— Ничего, — пожимая плечами, наливаю чай и достаю из холодильника пирожные.

Мы усаживаемся за стол, словно закадычные подружки, собирающиеся посекретничать.

— Ничего мне сказать не хочешь? — важно допытывается мать.

— Нет. — Чувствую себя как обвиняемая на допросе.

Мама нетерпеливо вздыхает и сверлит меня острым взглядом.

— Ладно, перестань. Я в курсе твоей интрижки.

— И что? — переспрашиваю с ухмылкой, хотя режет слух, что мои нежные любовные отношения с Никитой были позорно названы интрижкой.

Конечно, мамуля в курсе. Недавно Полька была у нас, пробыла весь день, задавала кучу вопросов. А мне все равно. Не стыдно. И скрывать нечего. Рассказала все как есть.

Удивительно, что родительница на следующий же день не примчалась.

— Кто этот мальчик?

— Какая разница?

— Настя, что за тайны?

— Никаких тайн. Просто последние несколько месяцев ты не сильно интересовалась моей жизнью.

— Я тебе доверяла, и это было большой ошибкой. Ты сразу бросилась совершать глупости.

— Перестань, мама. У меня своя жизнь. Да, я встречаюсь с парнем, нам хорошо вместе, и я не буду за это оправдываться. Стесняться мне нечего.

— Пусть ростом он со взрослого мужчину, но он все равно еще мальчишка!

— Это мое дело. Мне нравится именно этот мальчишка.

— Ему восемнадцать, очнись! — Недолго мать сохраняла невозмутимость.

— Я очень рада впасть с ним в беспамятство и в ближайшее время в себя приходить не собираюсь, — отбиваюсь саркастической усмешкой.

— Я же о тебе беспокоюсь. О чем ты думаешь? Ты достойна лучшего, — сыпет мать пустыми словами.

— Спасибо. В этом я с тобой согласна. Теперь я точно уверена, что сделала правильный выбор.

— Господи, Настя, связаться с никчемным малолеткой, — возмущенно фыркает она.

— С чего ты взяла, что он никчемный? Это по каким таким меркам? По твоим? — срываюсь на крик. Знаю, что нельзя давать слабину, показывать эмоции. Но уже не могу себя контролировать.

— У него ничего нет.

— Есть. У него есть самое главное. Чувства ко мне. И они настоящие.

— Чувства? Какие? — усмехается она.

— Любовь, мама. Мы любим друг друга.

— Настя, причем тут любовь, у вас обоих гормоны бушуют. Я тоже была в вашем возрасте, мне все это прекрасно известно. Ты далеко не единственная, кто решил, что первая любовь это навсегда. Все так думают. У всех голову сносит.

— А вдруг я счастливое исключение из правил? Леднёв совершенно нормальный парень! Адекватный, воспитанный, учится на юрфаке, занимается спортом, и папа у него влиятельный, если это тебя так сильно волнует. — Злюсь не только на нее, но и на себя. Обещала не оправдываться, но именно это и делаю. Мне хочется защитить себя, Никиту, наши чувства. Любовь сделала меня уязвимой, каждое плохое слово про него бьет меня изнутри.

— Знаю я этих папиных сынков! Только и способны, что деньги родителей проматывать! Алкоголь, наркотики и так далее…

— К твоему сведению, Никита не пьет, не курит и уж тем более он не наркоман. В чем проблема?

— В том, что вы можете натворить глупостей! То, о чем в будущем пожалеете! А если ты забеременеешь? Кто тебя будет содержать? Кто вас будет содержать — тебя и ребенка? Твой мальчик? А не сбежит ли он, когда ты покажешь ему две заветные полоски? — обрушивается она на меня.

— Не сбежит!

— Откуда такая уверенность?

— А ты уже переживаешь, что я у вас помощи попрошу? Не попрошу, не беспокойся! Сами справимся! — У нас не разговор, у нас бой. Мы обмениваемся репликами как ударами. И почему-то я уверена, что мне больнее.

— Я переживаю, чтобы ты себе жизнь не испортила из-за своего дурацкого увлечения! Посмотрите на нее, вырвалась девочка на волю! А потом, когда неизменно наступит разочарование, куда ты пойдешь? К маме! — с грохотом ставит на стол чашку, расплескивая чай.

В своей правоте, в своей непоколебимой истине, мать утратила умение слышать и понимать. Я тяжело втягиваю в себя воздух, пытаясь прогнать ломоту в груди.

Когда становится свободнее дышать, говорю спокойно:

— Тебе не нравится Леднёв. Мне плевать. Ты его не знаешь, он ничего еще не сделал, но уже недостоин вашей высокоблагородной семейки. Так вот, позволь тебе напомнить, мама, что при этом ты сама замужем за уголовником.

Мать не любит говорить об отцовском прошлом. Это удар ниже пояса, но едва ли меня будет мучить совесть.

— Я замужем за уголовником, потому что я забеременела тобой, — тихо и четко проговаривает она.

— И ты боишься, что, если такое же случится со мной, я буду счастлива? Вдруг мне повезет, да?

— Думай, что говоришь! Не боюсь! Для любой матери счастье ребенка на первом месте!

— Вот и вспомни об этом. Польку воспитывай, а меня оставь в покое. Это моя жизнь, ты не будешь решать, кого мне любить, с кем мне жить.

— Тогда с этого момента пусть тебя твой мальчик и содержит, — зло бросает она и поднимается, сочась удовольствием, что последнее слово остается за ней.

— Это не проблема. — Леднёв широким жестом распахивает дверь и застывает на пороге.

Все внутри меня сворачивается в тугой узел. Я так увлеклась ссорой, что не заметила, как Ник пришел домой, и не знаю, как долго он находится в квартире. Много ли слышал из того, что мы успели наговорить. Одно радует: мать тоже немного смущена.

— Вам пора. Я провожу, — говорит он, и тут я замечаю, что в руках у него плащ матери.

— Я смотрю, ты тут совсем освоился, — пытается язвить она, но сует руки в рукава и нервно застегивает пуговицы.

— Стараюсь, — снова невозмутимо отзывается Ник.

В который раз восхищаясь его выдержкой, я подскакиваю со стула и иду в прихожую. На мать не смотрю, не прощаюсь — молча захлопываю за ней дверь и прислоняюсь к ней спиной, потеряв возможность двигаться. Меня будто парализовало.

— Климова, только не вздумай реветь, — предупреждает Ник, но почему-то после этих слов именно это и хочется сделать — разреветься. — Не вздумай, слышишь! — подхватывает меня на руки, закидывает на плечо и тащит в спальню.

— А что делать? — всхлипываю я, хватаясь за его спину.

— Я скажу тебе, что делать, — выдыхает он и сбрасывает меня на кровать.

Я смеюсь, мне хорошо и плохо одновременно. Плакать хочется, но радостно, что Леднёв у меня такой. Непробиваемый.

— Пойдешь к родителям и заберешь свои вещи…

— Нет! — обрываю его на полуслове. Даже думать об этом противно.

— Пойдешь! — настаивает он. — Забери все, в чем ты нуждаешься. Машину, дорогие шмотки, золото, шубу. Все, что ты тогда оставила.

— Обойдусь! — упрямо твержу я. — Ни за что! Я не собираюсь уступать!

— Ты уже уступила.

— Почему это?

— Потому что мать тупо манипулирует тобой. Она тебя на слабо взяла, а ты поддалась и отказалась от своего. Я бы свое не отдал. И насрать, что они там себе думают.

— Ты не понимаешь…

— Слушай меня! — обрывает мой скулеж. — Ты должна пойти и забрать свое. И не надо извиняться или объясняться. Не надо оправдываться. Забери свое, и все. Не надо доказывать свою инакость. Человек пытается доказать, что он «не такой», либо когда не уверен в своих словах и ему нужно убедить в этом себя… либо когда ему нужно убедить в этом остальных. Но в обоих случаях это просто смешно. Смысл, знаешь, в чем? В том, что твоя мать никогда не скажет: «Нет, я ошибалась, Настя хорошая». Она так не скажет никогда! Ты всегда будешь плохой. Хоть пешком, хоть на машине…

Может быть, Леднёв прав. Может быть… Ему легко говорить, это же не его семья. Не его отец, не его мать, не его сестра. Они ему никто, и он не испытывает к ним ничего, кроме неприязни. Судить просто, когда лично тебя это не касается. Но мне, чтобы пойти и забрать свое, приходится делать над собой невероятное усилие. Этот шаг показывает, как далеко мы зашли. Все мы. Никто не хочет понимать другого, но каждый готов доказывать свою правоту.

Я вынуждена буквально переступать через себя, чтобы переступить порог собственного дома. Буря чувств раздирает меня. И обида, и разочарование, и надежда. Неужели ничего нельзя изменить? Никто не знает, как этот конфликт разъедает меня изнутри. Никому я не могу объяснить, что каждая стычка с родственниками убивает частичку меня. Потому что семья — не пустой звук. Семья — это то, с чем я росла. Семья — это то, где я росла.