Оксана Сергеева - Узел

— Господи, парень все для нее готов сделать, а она нос воротит.

— Мама, мне он не нравится, — еще чуть-чуть и я окончательно выйду из себя. Замучилась повторять одно и то же и родителям, и Демьяну. — Этого не достаточно? Какие еще нужны аргументы?

— А кто тебе вообще нравится?! Тебе все не нравятся, тебе всё не так!

— Да, мне всё не так, и я не считаю, что это плохо. Я не собираюсь продаваться, и мне пофиг, на что Демьян ради меня готов.

— Мне уже неудобно перед ним!

— Зато ему удобно.

— И тебе! Удобно! Очень удобно рассуждать, когда пальто твое стоит столько, сколько некоторые за месяц получают, а в кармане этого пальто ключи от машины. Сейчас папа еще квартиру купит и вообще отлично.

Наверное, сейчас стоило бы замолчать, но я уже не могу.

— Мне сейчас должно быть за это стыдно? И за пальто и за машину? Еще за что? Зачем вы тогда покупаете такие вещи, если потом упрекаете? Подарили бы книжку вместо машины и пару носков вместо пальто!

— Потому что легко рассуждать о самостоятельности, когда сама еще палец о палец не ударила, живешь на всем готовом!

Вот теперь я молчу. Дар речи пропадает. Честно, от ярости язык к небу присох. Впрочем, оно и понятно, что отвечать что-то — бесполезно. Выхожу из гостиной, хватаю с вешалки пальто и, вернувшись, швыряю на колени матери ключи от машины.

— Ой, я умоляю, Настя, вот только не надо этих сцен. Ты же не сможешь без машины, через неделю сама прибежишь.

— Не прибегу. Пальто оставить? Я б и его сняла, да на улице холодно. Что еще вернуть?

— Тогда и золото оставляй, — смеется мать.

— Золото? Без проблем. — Я снимаю с себя серьги, кольцо, цепочку, но на этом не останавливаюсь.

Вот вам ваше пальто, стоящее столько, сколько некоторые за месяц получают!

Вот часики золотые!

Вот браслет!

Все это дорогущее барахло я демонстративно бросаю на диван и делаю то, что обещала никогда не делать. Как говорится, никогда не говори «никогда». Звоню Плесовских и прошу отвезти меня домой. Холодновато на метро в тонюсенькой кофточке и юбке, которая едва прикрывает зад. Зато не зря так вырядилась, Дёмке понравится. Он удивлен такой неожиданной просьбе, но радостно пытается это скрыть и обещает прибыть с минуты на минуту.

Мама снова усмехается:

— А говорила, что тебе ничего от него не надо. Видишь, как быстро все меняется. — Нет, она уже открыто насмехается надо мной, и меня до глубины души задевает ее язвительность.

Черт возьми, она же моя мать, откуда столько агрессии?

— А ты хочешь, чтобы я пошла раздетая? Ничего, что на улице ноябрь?

— Ну почему ты все время пытаешься что-то кому-то доказать? Даже сейчас. Хотя все просто. Нужно отступить, не строить из себя железную леди там, где это не нужно. И все.

— Отступить от чего? — Я не понимаю, чего она от меня хочет. Не понимаю, что делаю не так.

Мне вдруг вспоминаются слова Никиты, будто я всегда пытаюсь уличить его в чем-то неблаговидном. Меня тоже часто беспокоят эти же ощущения. Я ведь не делаю ничего плохого. Не вмешиваюсь в чужую жизнь, не обманываю, не предаю, не пытаюсь что-то получить за чей-то счет. Я еще много чего не делаю, но почему-то мне все время пытаются навязать ощущение, словно я в чем-то виновата и живу как-то не так.

— Может, в этом вся проблема? Что у меня получается это доказать? Что я не отступаю? Не даю себя сломить?

Это были мысли вслух, высказанные спокойным тоном, но оттого, какое впечатление они производят на мать, у меня замирает дыхание. Не хочу даже думать, что попала в точку. Даже предполагать не желаю, что для матери я не дочь, а… соперница?

Слава богу, звонок в дверь прерывает этот поток мыслей. Я хочу выбросить все из головы. Ссора с матерью… пассивное согласие сестры…

Это моя семья. Все пройдет.

— Что случилось? — встревоженно спрашивает Демьян. — Машина сломалась?

— Можно и так сказать, — глухо отвечаю я и, натянув сапоги, без промедления выхожу из квартиры.

Демьян выходит за мной, смотрит на дверь, на меня…

— Дём, поехали скорее, — тороплю его взглядом и вызываю лифт. Он благородно стаскивает с себя пальто и накидывает мне на плечи. Я мигом согреваюсь от его тепла, однако на улице холод все равно сковывает меня с головы до ног.

Это не физическое ощущение, это ощущение полной пустоты в душе.

День угас. Я бездумно смотрю на дорогу, держа взглядом какую-то неопределенную точку. Плесовских молчит, лишь изредка на меня поглядывая. Может быть, все дело в том, что мне отчаянно его навязывают? Может, если бы он не работал с моим отцом, если бы его бесконечно ко мне не сватали, а мы общались с ним где-то в своем кругу, без расспросов и постоянного давления, у нас что-то получилось? Он всегда внимателен ко мне и даже заботлив. Надо признать, недурен собой. Знает толк в одежде, в еде, где и как отдохнуть, куда съездить, впрочем, наверное, как и любой другой человек, у которого есть деньги.

— Не холодно? — обеспокоенно касается моей ладони.

Смотрю на его руки: нет, не получилось бы. От него за версту прет дорогим парфюмом, и я рада, что он начисто перебивает его собственный запах, потому что мне не хочется его вдыхать. Я не желаю ощущать на себе тепло его рук, не хочу прижиматься к нему… тем более голой.

Конечно, перед глазами тут же всплывает Леднёв. Не помню аромат его туалетной воды, но хорошо помню горячий влажный запах его кожи. Тогда, когда он разгоряченный таскал нам в квартиру мебель, а потом собирал комод. Помню его руки, шершавые от постоянных тренировок, его грубоватые нахально-собственнические прикосновения. До него я не знала, что такое настоящее влечение и откуда оно рождается. Теперь знаю: это что-то первобытное, необъяснимое. Неконтролируемое, потому опасное. Ты слепнешь, глохнешь и становишься зависимой от объекта своего вожделения.

Машина плавно тормозит у подъезда, и Демьян с сожалением вздыхает: приехали, пора расставаться. Сегодня мне хочется быть по-человечески ему благодарной, он все-таки очень меня выручил, сорвался с места, не спросив, что и зачем. Чашку кофе Плесовских точно заслужил.

Мы поднимаемся в квартиру, и я предлагаю ему пройти в гостиную. Черт знает, что там на кухне. Тоська имеет обыкновение оставлять в раковине грязную посуду.

— Дём, включи телевизор.

Приношу кофе и печенье.

— А где подруга? — спрашивает Дёма. Его мало интересует Тоська и ее похождения, но надо же о чем-то разговаривать.

— Не знаю, гуляет где-то.

— Так и не скажешь, что случилось?

— Не бери в голову, — отмахиваюсь я, — как всегда… поругалась.

— Протестуешь?

— Пытаюсь установить новый режим правления. Но пока безуспешно.

Мы молча допиваем кофе. Спрашивать про работу не хочу, какой смысл — Плесовских работает с отцом, у них общие дела, которые, честно говоря, мне не интересны. А больше говорить не о чем. Вот и смотрим чаще в телевизор, чем друг на друга.

— Сам-то замерз, наверное?

— Нет, — улыбается он.

— Ты очень выручил меня, правда.

— Не благодари.

Тыльной стороной ладони Дёма легко касается моего лица, я, не замечая этого жеста, ставлю чашку на столик и тянусь к лежащему около него пульту от телевизора. То ли Дёмку перемкнуло, то ли мое движение было воспринято как рывок навстречу, но он хватает меня за лицо и целует в губы. От удивления я даже не сопротивляюсь, и лишь когда оказываюсь опрокинутой на спину, понимаю, что Плесовских не собирается останавливаться. Его руки шарят по моему телу, губы все крепче прижимаются к моим губам.

— Демьян! — вскрикиваю я, а он еще судорожней стискивает меня. — Плесовских! — яростно толкаю его в грудь.

Он, приходя в себя, разжимает руки, его глаза проясняются, и их тут же заволакивает виноватое выражение.

— Кофе тебе показалось мало? — Я отползаю от него в угол дивана и поправляю на себе одежду. Одергиваю задранную юбку и собравшуюся на груди кофту.

— Настя прости…

— Плевала я на твое прости. Ты совсем спятил?

— Я не хотел…

— Еще как хотел! Уходи… — Мой голос обрывается на высокой точке, и я замолкаю: щелкают дверные замки. Тося вернулась, и она не одна. Меня обдает жаром, когда я слышу в прихожей знакомый голос.

— Давай поговорим, — умоляет Плесовских.

— Наговорились уже.

— Настён? — В комнату заглядывает Таисия и, увидев Демьяна, приходит в легкое замешательство. Я пребываю в таком же — кого-кого, а Леднёва встретить сегодня я точно не ожидала.

— Тебе нужно уйти, — говорю я Дёмке и решительно подталкиваю его в прихожую, где сую ему в руки пальто.

— Давай поговорим, — тихо просит он. — Ты же все понимаешь, я бы никогда…

— Понимаю. Все нормально. Иди. Тебе пора.

— Настя! — он поднимает голос, бессильно хватая меня за руки.

Стоящий в дверях кухни Никита оборачивается. Демьяну пофиг, он не смотрит на него, он смотрит только на меня, в глазах почти ужас, паника, знает же, что я больше никогда его к себе не подпущу. Но Леднёв сверлит его пронзительным взглядом, замечая и золотые часы, и дорогущее пальто. Он признает в нем одного из тех «ухажоров постарше», про которых я ему говорила. А еще Леднёв… смеется! Это раньше он на любого, кто проявлял ко мне какое-то внимание, кидался. Сейчас ему все равно. Он забавляется, глядя на нелепую сцену, разыгравшуюся у него на глазах. Его смешит, как растерянно Дёмка хватает меня за руки, как тщетно пытается что-то втолковать. Мне ничего не остается, кроме как выпихнуть Плесовских на площадку. Не устраивать же сцен при Никите, он и так достаточно увидел. Мне стыдно. Я и сама не знаю почему. Но мне ужасно стыдно.