Климова до сих пор думает, что наша с ней встреча вышла случайно. Но это не так.

Случайно мы встретились с Таей.

Климову я разыскивал намеренно.

Настя всегда была такой. С характером. Не дурным — неудобным.

Люди не любят чужую свободу. Мысли, выбора, поступков…

Настя никогда не зависела от чужого мнения. От своих собственных заморочек — да, как и все мы. От чужих — нет, что дано не каждому. Ей нравилось, и сейчас, без сомнения, нравится, рубить правду-матку в глаза и ошеломлять людей своей прямотой. Сначала я ненавидел ее за то, что она такая. Затем полюбил, потому что никогда таких больше не встречал. Рядом с ней все, кого знал, меркли.

Все испытанное мной в те годы с такой яркостью запечатлелось в памяти, что до сих пор ощущается так горячо, как если бы оно только вчера волновало мне кровь. Помнится, весь день чувствую в Настиной болтовне что-то нервное и беспокойное.

— Следующий раз на ужасы точно не пойдем. — Знаю, что скажет, и не хочу этого слышать. Не хочу.

— Следующего раза не будет, — резко, словно острым ножом, отрезает она. Не говорит — приказывает.

Пауза. Молчание. Ее решительный взгляд, устремленный на меня, и я — будто загипнотизированный этим «приказом».

— Надо было сразу сказать тебе, что у нас ничего не получится.

— Почему? — глупо переспрашиваю.

— Разве есть разница, почему именно тебе говорят «нет»? Важнее, что «нет» — это «нет!».

— Разница огромная.

— Я занята. У меня есть парень.

Слова обдают будто холодом, но я, наконец, выхожу из мертвящего оцепенения, в которое меня повергло ее заявление.

— Вуаля-бл*. Мы вспомнили, что у нас есть парень. Интересно, когда именно ты о нем вспомнила? Когда меня раздевала? Или когда мы в кино ходили? Или вчера? Настя врет, и это страшно бесит. Врет тупо, нагло и думает, что я этого не понимаю.

Но больше бесит собственная ревность. К этому «парню», которого нет. К самой мысли, что он может у нее быть.

Хватаю Климову за ворот рубашки, обнажая свои красные отметины на ее шее — не могу удержаться, чтобы не напомнить о нашем вчерашнем свидании. Вчера Настя не была такой равнодушной. Вчера нам было очень даже горячо.

— Полегче, — отбрасывает мою руку, как что-то противное и мерзкое. — Не надо так нервничать. Неужели ты думаешь, что это что-то значит? Ты интересный, симпатичный, с тобой приятно общаться, почему бы и нет? Смотри на жизнь трезвее, ты же неглупый. Девочки все такие. Мой совет. Не принимай все за чистую монету. Это убережет тебя от… ненужных страданий, — смеется она, и этот смех отдается во мне тяжелым эхом.

Меня поражает ее сухая расчетливость. Милой теплой Насти как не бывало. Вместо нее на меня смотрит злобная стерва… если не сказать хуже.

— Не расстраивайся, — усмехаясь, продолжает она, — найдешь себе другую «Настю». Уверена, с этим проблем не будет. Со мной ты только время потеряешь.

Чувствую, что своими насмешками Климова хочет заставить меня говорить, но молчу. Упорно и ожесточенно.

Затем принимаю ее ироничный тон и отвечаю спокойно, хотя внутри все клокочет:

— Я тебя понял. Не надо два раза повторять. Я с первого все понимаю.

— Хороший мальчик. Я привыкла к парням постарше и никогда не буду встречаться с малолеткой. Не могу я встречаться с малолеткой, извини… — Она впервые запнулась, и это принесло мне небольшое удовлетворение. Как и тень растерянности в ее светлых глазах. — Пока. Удачно тебе съездить на сборы.

Настя скрывается в подъезде. Сбегает от меня и нашего разговора. Но я не бросаюсь вслед — стою, чего-то жду и прислушиваюсь к ощущению пульсирующей крови в висках.

Пойти за ней мне мешает не гордость. Гордость моя раздавлена, растоптана, расплавлена огненной лавой новых ощущений. Пойти за ней мне помешало смятение. До этой минуты я даже не предполагал, что роман с Климовой кончится, не успев толком начаться.


Я никогда не страдал бессонницей — чтобы сна ни в одном глазу, — но в эту ночь не сплю. Сначала ломаю голову, стараясь найти способ приблизиться к Насте. Потом убеждаю себя, что не сдохну без нее от одиночества. Устаю от этих мыслей уже под утро, когда в разгоряченный мозг возвращается трезвая мысль и когда небо вспыхивает сполохами, будто там, за домами, кто-то варит сталь.


Трезвомыслия мне хватает ровно на три дня. Пока я вновь не сталкиваюсь с Настей в магазине. Она проходит мимо меня, небрежно и холодно кивнув головой, как старому полузабытому знакомому. Я успеваю заметить блеск ее глаз, а потом вижу уже только спину, прямую гордую. Настя удивлена, хотя постаралась этого не показать. Конечно. Я же должен быть в Анапе. Но на сборы я не еду, отказавшись от поездки практически в последний момент. Мама в недоумении. Папа недовольно и настойчиво пытается выяснить, в чем причина такого спонтанного решения, но бросает это дело, так ничего не добившись. Я же стою на своем: расхотелось. Имею право остаток каникул хоть раз побездельничать, а не рвать жилы на тренировках. Потом отец неожиданно ломает руку. Я вожу его в больницу, переживаю за него, успокаиваю мать… К слову, самостоятельно ездить за рулем мне еще нельзя, мне же еще нет восемнадцати. Но разве кто хоть слово скажет Валерию Николаевичу? Он у нас большой начальник.

Я даже радуюсь этой внезапно накатившей суете, потому что она отвлекает меня от мучительного беспокойства во мне самом. Правда, длится это недолго.

Вечер следующего дня — и я у Климовой.

Хочу поговорить спокойно. Хочу договорить. Нам есть что выяснить между собой.

— Никита! Я тебе все сказала! Что ты хочешь от меня? — с порога набрасывается она на меня, лишая надежды на мирный разговор.

— Много чего хочу. Тебе все озвучить?

— Не надо сюда ходить. Это бессмысленно, — смотрит на меня ясно, твердо, не мигая.

Понятно, что лучшая защита — нападение. Вот только это далеко не лучшая тактика в отношении меня.

— А ты привыкла, что все происходит, только как ты хочешь? Отвыкай. Со мной так не будет.

Мы перебрасываемся громкими фразами, постепенно вступая в жесткую перепалку.

В самбо есть тактика изматывания противника обороной. С этого момента именно в таком ключе складывается наше общение с Климовой. Настя нападает — я обороняюсь, изматывая ее собой. Своим присутствием в ее жизни. Своим в ее жизнь вмешательством. Буквально преследую, не даю прохода. Спасибо Тае — знаю про Климову все. Куда она уходит, откуда приходит, чем занимается на выходных и в будни.

Меня сводит с ума то, что она разыгрывает передо мной полное равнодушие.

Меня сводит с ума, как она его разыгрывает, но ее холодность имеет надо мной какую-то особую власть. Каждый раз я поражаюсь железной, чисто мужской решимости в ней и демонической силе воли. В какой именно момент чувства к Насте полностью подчиняют меня себе, я и сам не знаю. Все происходит неуловимо. Незаметно. Сначала она раздражает меня, волнует, не выходит из головы. Я часто думаю о ней, а потом проходит время — и вот уже бешено ревную, хочу, чтобы она всегда была рядом… и просто хочу ее… до безумия…

Так, с каждой новой встречей я все больше теряю способность управлять своими эмоциями. Но самое страшное, способность управлять своими поступками я теряю тоже и при ясном осознании, как бессмысленно все это, не нахожу сил, чтобы остановиться.

Как одержимый, я бегу вперед, видя перед собой только одну цель.

Мне нужна Настя.

Когда смотрю на нее или думаю о ней, у меня начинают дрожать пальцы. Мелко, почти незаметно. Больше внутренней, чем внешней дрожью.

Когда вижу ее с кем-то, меня охватывает бессильная тоска вместе со жгучей ревностью.

Страстное желание победить ее гордость не дает мне покоя. Своим сопротивлением она каждый раз будит во мне все подавленное и скрытое. Я даже бью кому-то рожу из-за нее, хотя до этого дня ни разу не дрался вне стен спортзала. В сущности, сейчас это тоже с трудом можно назвать дракой, — хватаю этого дебила за шкирку и забрасываю за живую изгородь, около которой он стоит с Настей. Хватка у меня дай боже, не зря десять лет пацанов за самбовки таскаю.

Не знаю, что за перец. Мне насрать. Важно, чтобы его не было рядом с Климовой.

Пока он, матерясь, барахтается в кустах, тащу Настю в сторону дома. Она, конечно, упирается, неистово верещит и пытается оттолкнуть меня от себя.

— Леднёв, ты придурок! Ты ненормальный, ей-богу! Какого черта ты лезешь в мою жизнь!

Верещи. Я за месяц и не такого наслушался.

Кстати, кавалер так в кизильнике и потерялся, за нами не пошел. Разумно. Второй раз я бы не обошелся с ним столь гуманно.

— Климова не позорься. Не ори, как полоумная. Тебе не идет. Только сверчков распугаешь своим визгом да бабок с первого этажа. Посидеть потом спокойно на лавке не дадут.

Настя натужно замолкает. Пытается взять влево, чтобы свернуть к своему дому, но понимает, что я не дам. Идет прямо и потом направо — к детской площадке. Садится на скамейку напротив песочницы и обхватывает себя руками.

— Ник, ты меня замучил. Вот серьезно, — тянет, будто собирается заплакать. Но это не про нее. Климова не умеет плакать.

— Неправда, ты еще полна сил.

— Я таких тупорылых малолеток никогда не встречала! — рявкает она.

— А я никогда не встречал таких тупорылых блондинок.

— Давай перемирие, а? — смеется, снова выпрямляет спину и садится, скрестив руки на груди.

— Чем будем скреплять наше перемирие? — Присаживаюсь перед ней на корточки и беру за руки. Ладони у нее горячие. Я впитываю этот жар, чувствуя, как кровь начинает бурлить в венах.