– Почему до двадцати пяти?

– Потом в связках происходят необратимые изменения. Старость, Уильям, подкрадывается незаметно.

– Да, я серьезно опоздал…

Фелиция благодарно улыбнулась ему и продолжила:

– Где-то около пяти лет мама поняла, что у меня не просто голос, а оперный голос. Она была хорошим педагогом и умела находить таланты. А еще умела заставить работать. В общем, в последний раз в куклы я играла в пять лет. Потом в моей жизни осталась только школа и занятия музыкой. И то мама исключила бы школу, если бы не опасалась санкций со стороны органов опеки.

– Она решила сделать из тебя звезду?

– Да, оперную певицу, хотела, чтобы я воплотила ее мечту. У мамы тоже был прекрасный голос, думаю, даже более сильный, чем мой, но ее карьера не сложилась, а из всех детей только одна я унаследовала ее способности.

– У тебя много братьев и сестер?

– Пятеро. – В голосе Фелиции не слышалось особенной радости или нежности.

– У вас напряженные отношения?

– А как ты думаешь? Мама все время посвящала мне и только мне. Конечно, остальным это не нравилось, но не спорить же с мамой! Попадало мне, а я была слишком гордой, чтобы жаловаться, да и ни к чему хорошему эти жалобы не привели бы. К тому же отец в глубине души был на стороне братьев и сестер. Впрочем, его тоже легко понять…

– Знаешь, мне кажется, что после такого ты должна была возненавидеть пение.

– А я и ненавидела. Боже, если бы ты знал, как я ненавидела сольфеджио, гаммы, упражнения, особенно в тринадцать лет! Мне хотелось быть как все: ходить на свидания, шушукаться в туалете о мальчишках… Что еще там делают девчонки тринадцати лет?

– Не знаю, я шушукался о девчонках, – улыбнулся Уильям.

Фелиция благодарно сжала его руку и улыбнулась в ответ.

– Почему же ты все-таки выбрала оперу? – Уильяму действительно было интересно. Он уже понял, что обречен интересоваться всем, что связано с Фелицией…

– Я пыталась бунтовать, но привычка подчиняться матери была гораздо сильнее, да и у родных я не находила поддержки, а друзей у меня не было. К тому же в восемнадцать, перед самыми выпускными экзаменами в школе, я вдруг поняла, что умею только петь. Экзамены я сдала еле-еле, даже подозреваю, что на многое педагоги закрыли глаза, понимая, что мне прямая дорога в колледж искусств. Гормоны поутихли, но злость осталась, и тогда я решила доказать всем вокруг, что мама была права, что я стану известнейшей оперной певицей…

– А дальше?

– Дальше был колледж, курсы, работа в провинциальном театре, нервные срывы, а потом мне все надоело, и я решила уехать в Нью-Йорк. Поставила себе условие: если в течение полугода у меня ничего не получится, окончу курсы и пойду к кому-нибудь секретарем или стану учителем музыки.

– Совсем как твоя мать…

– Да, я прекрасно понимала, что именно так мама и сдалась, но сил уже не было. Слава богу, я встретила Лоуренса. Как бы иногда я ни ругалась с ним или на него, он мой ангел-хранитель. Все же артист должен заниматься искусством, а всем остальным – его импресарио.

– Мама, наверное, очень гордится тобой?

– Наверное. – Фелиция пожала плечами и отвернулась. – Я не виделась с ней почти пять лет.

– Почему?! – удивился Уильям.

– Тяжело понимать, что собственная мать лишила меня детства. Знаешь, Уильям, я ведь всего один раз была в кинотеатре с ровесниками на фильме ужасов. И то потому, что бабушка заболела и мама поехала к ней, а меня с собой взять не смогла. – Фелиция помолчала. – Зато ты, наверное, прекрасный сын.

– Почему ты так решила? – Уильям улыбнулся, но как-то натянуто.

– Мне кажется, что все, что ты ни делаешь, получается великолепно.

– Очень лестно, правда, – поблагодарил ее Уильям. – Но я не могу сказать, хороший я сын или плохой. Мои родители умерли почти десять лет назад.

– Прости, я не хотела…

– Не за что извиняться, ты просто не могла знать.

– А братья или сестры?

Уильям покачал головой.

– Я единственный ребенок и сейчас ужасно завидую тебе. Всегда мечтал о старшем брате и младшей сестренке.

– Уверяю тебя, ничего хорошего! Старшие то и дело норовят отвесить тебе подзатыльник, а младшие постоянно ноют и делают мелкие пакости.

– Веселенькое детство.

– И не говори, – мрачно согласилась Фелиция.

– Может быть, сейчас, когда тебе не так просто дать подзатыльник или сделать пакость, ты попробуешь помириться со своей семьей?

– Ох, Уильям, очень тебя прошу, даже не пытайся говорить со мной на эту тему! Я как-то, когда еще общалась с мамой, попыталась поздравить старшую сестру с рождением первенца, разумеется, не только позвонила, но и послала чек, я на самом деле хотела сделать подарок племяннику!

В голосе Фелиции послышались слезы. Уильям удивленно посмотрел на нее. Ему сложно было представить, что Фелиция Лебьен умеет плакать, особенно после того, что он о ней узнал.

– А сестрица вернула мне чек и сказала, чтобы я не смела бросать ей подачки!

– Может быть, тебе стоило приехать к ней? – мягко заметил Уильям.

– Хочешь сказать, что это я во всем виновата?! – взвилась Фелиция.

– Нет, сейчас уже невозможно понять, кто виноват. Зато можно понять, кто из вас умнее и великодушнее…

– Ни за что бы не подумала, будто ты склонен к демагогии!

Уильям усмехнулся и промолчал. Он был уверен, Фелиция подумает над его словами, конечно, если он хоть чуть-чуть научился разбираться в людях.

– Как твоя голова? – поинтересовался Уильям.

– Удивительно! – воскликнула Фелиция. – Прошла!

– Мой отец считал, что мигрень – болезнь надуманная, и, как только мама требовала, чтобы все оставили ее в покое, и начинала массировать виски, папа тут же увлекал ее разговором или каким-нибудь интересным мероприятием: походом в кино, ресторан, просто прогулкой. Помогало всегда.

– Наверное, твои родители очень любили друг друга.

– Во всяком случае, мне хочется в это верить.

Фелиция внимательно посмотрела на него, вновь отмечая волевые черты лица, красивые глаза, чувственные губы.

– Послушай, почему ты до сих пор не женат?

– Откуда ты знаешь? – состроив загадочную мину, поинтересовался Уильям.

– Брось! – отмахнулась Фелиция. – Вряд ли тебя отправили бы изображать моего любовника, если бы где-нибудь в Техасе тебя ждали жена и трое ребятишек!

– Просто не нашел ту, на которой стоило бы жениться.

– Идеалист! – фыркнула она.

– Я уверен, что стоит потратить жизнь на поиски идеала, чем на выплату алиментов.

– И старый холостяк! – вынесла Фелиция окончательный приговор.

Уильям рассмеялся. Оказывается, рядом с ней может быть очень комфортно. В чем-то Фелиция была права: он искал идеал, но за последние лет десять идеальная женщина Уильям Коммитейна подрастеряла большинство ранее необходимых признаков. Уильям вдруг подумал, что пройдет еще несколько лет, и ему станет достаточно женщины, с которой просто комфортно.

– Не такой уж я и старый, – заметил он, стараясь прогнать пугающую мысль.

Фелиция предпочла не отвечать. Они и так зашли на опасную территорию. Одно дело играть в любовь, совсем другое дело…

– Послушай, только честно: что ты сделал с лицом? – спросила она, пытаясь не думать о запретном.

– То есть?

– Ну раньше ты выглядел как совершенно средний мужчина. Собирательный портрет: глаза карие, нос обычный, скулы обычные, губы обычные – ничего примечательного!

– Я и сейчас так выгляжу. Просто ты немного по-другому стала ко мне относиться.

– Не понимаю!

– Я стал тебе интересен, – растолковал Уильям. – Но как только ты потеряешь этот интерес, мое лицо вновь сотрется из твоей памяти.

– Это какая-то специальная методика?

– Нет, это мой талант, или скорее дар, которым Паркер охотно пользуется. Ты знаешь, что с некоторыми из гостей благотворительного бала я вижусь уже не в первый раз?

– Если кто-то узнал тебя, операция может быть под угрозой, – забеспокоилась Фелиция.

– Не переживай, только один человек наморщил лоб, пытаясь вспомнить, где он мог меня видеть, но так и не вспомнил. Наверное, решил, что просто как-то сталкивался в офисе, или на улице, или в ресторане… да мало ли где! Вот эта способность оставаться не запоминаемым особенно ценна для сотрудников Интерпола.

– Хочешь сказать, что совсем скоро даже я не смогу вспомнить твоего лица?

– Нет, ты сможешь, ты достаточно долго общалась со мной. А вот твои приятели через полгода после моего исчезновения из твоей жизни вряд ли смогут не только внятно описать меня, но и вообще узнать на улице. Я серый человек, Фелиция, в этом мое призвание.

– И вовсе ты не серый, – тихо сказала она и отвернулась.

Уильям понял, что лучше ничего не говорить, чтобы не спугнуть этот волнующий момент.

Чувствую себя как школьник на первом свидании, недоуменно подумал он, не решаясь поднять взгляд на Фелицию. Интересно, что сказал бы Паркер, если бы узнал об этом?

Мысль о строгом начальнике впервые в жизни не пробудила в Уильяме рабочего рвения, скорее оказалась крайне неприятной, как будто кто-то подглядывал за ним в замочную скважину.

То мое белье ворошат, то подглядывают за мной, так недалеко и до мании преследования, мрачно усмехнулся Уильям.

В следующий раз они заговорили уже в квартире Фелиции.

– Спокойной ночи, – пожелал Уильям.

– Спокойной ночи, – отозвалась Фелиция.

Утром Уильям был приятно поражен произошедшей переменой: на кухонном столе его ждала не только записка от Фелиции, но и самый настоящий завтрак! Пусть из магазинных вафель и джема, но все же лучше, чем ничего. Фелиция явно хотела сделать ему приятное. Но не успел Уильям сесть за стол, как раздался телефонный звонок.