Кимберли Кейтс - Утренняя песня

– Лишь при условии, что хоронить будут вас, сэр!

– Прошел по крайней мере месяц с тех пор, как вы намеревались меня убить.

В чем дело? Он в замешательстве! Но он не ускользнет, прикрываясь улыбками и расспросами. Он подверг ее унижению. А она по глупости решила, что они пришли к взаимопониманию в ту памятную ночь, когда встретились в музыкальной комнате.

Ханна вскинула подбородок и взглянула ему в глаза.

– За те несколько недель, что вас не было, я многое поняла. Все слуги перешептываются у меня за спиной, одни игнорируют меня, другие пытаются заслужить мое расположение, надеясь... надеясь получить бог знает что благодаря моему влиянию.

– Не могу представить, чтобы вы боялись кухонных пересудов. Особенно после того, как осадили меня, когда я был в ярости. Я выясню, в чем дело.

– О, тут нет никакой особой тайны, уверяю вас. Все в Рейвенскаре знают, в каком неоплатном долгу я перед вами. Но вы плохо меня знаете!

Улыбка сбежала с его лица. Он словно окаменел.

– Платье – подарок, Ханна, – спокойно проговорил он, – а не акт благотворительности.

– Разве это не плата за оказанные услуги? Точнее, предвкушаемые услуги? Должна признать, что игрушки для Пипа – очень ловкий ход. Но ведь ему придется расстаться с ними. Об этом вы подумали?

– Они принадлежат ему.

– Какое утешение!

Она с трудом сдерживала слезы.

– Я всего лишь закреплю льва-качалку у себя на голове, когда мы отправимся в путь!

Он прищурился.

– Но вы остаетесь. Разве мы не договорились?

– Это было до того, как я поняла, насколько дешево вы меня цените.

– Дешево? Это чертовски дорогие вещи, если хотите знать. Ханна, вы говорите неразумно.

– Простите, но все это для меня так ново, великодушный сэр. Возможно, вы привыкли осыпать безделушками женщин, чтобы те подчинялись вам, но у меня свои жизненные принципы.

– Вы ошибаетесь. Я ни к чему такому не привык. Никогда не дарил женщинам подарков, разве что веер. Делал подарки только матери и сестрам.

– А, понятно. Другие ваши женщины требовали денег, а не вещей, да? Наличные по требованию.

– Я сказал именно то, что хотел сказать, Ханна. Я вообще впервые купил женщине подарок.

Он покраснел.

– К чему все это?

На мгновение она заколебалась, выведенная из равновесия ошеломленным выражением его лица. Это выражение заставило бы ее почувствовать себя виноватой, если бы не жестокая правда, которую ей выложил Уильям Аттик. Почему бы Остену Данте не посмотреть в лицо фактам, как это сделала она?

– Наверное, я повела себя безрассудно, когда позволила вам дотрагиваться до меня и целовать меня в ту ночь в музыкальной комнате. Но я предпочла бы, чтобы вы были честным и сказали мне прямо в лицо, чего вы от меня ожидали, а не выдумывали бы эту идиотскую сделку. – Она запнулась и возненавидела себя за это. – Может быть, я даже согласилась бы уступить вам, чтобы отплатить за пищу, кров и все остальное.

– Ханна, вы несете вздор.

– Сейчас объясню. Вы хотите, чтобы я спала с вами? Так и скажите! Я буду торговать телом за пищу и кров для Пипа. Но будь я проклята, если стану вашей любовницей за новое платье! Так дешево я себя не продам!

Его лицо стало белым как снег. Каждый мускул был напряжен. Он положил платье на секретер.

– Мисс Грейстон, вы ошибаетесь. Я не собираюсь делать вас или любую другую женщину своей любовницей. Ни сейчас, ни потом.

– Вы... вы что?

– Мы обменялись несколькими поцелуями, это верно. Но разве я сделал что-то, от чего у вас создалось впечатление, будто я могу потребовать, чтобы вы стали моей любовницей в обмен на полный желудок вашего ребенка?

Ханна вздрогнула, вспомнив, какое у него было выражение лица во время их первой встречи, когда он шествовал по Рейвенскар-Хаусу. Большинство мужчин вышвырнули бы изнуренную женщину с ребенком из своего поместья точно мусор. Большинство «джентльменов» даже не стали бы смотреть на них, не говоря уже о том, чтобы впустить их в дом и убедиться, что они накормлены и согреты.

У Остена Данте ужасный характер, он нетерпелив, высокомерен, упрям. Но он дал Ханне возможность увидеть в себе то, что изо всех сил старался скрыть от других. Он доверил ей свое истерзанное сердце.

– Я... Нет. Вы всегда были добры.

– Тогда откуда у вас эта вздорная мысль?

– Мистер Аттик ясно сказал, что вы хотите сделать меня своей любовницей в обмен на... Слуги тоже в это поверили.

– Ах вот в чем дело. Кухонные сплетни. Я и понятия не имел, что Аттик и слуги истолкуют единственное платье таким образом. Что они решат, будто между нами существует интрижка. Большинство из них работают у меня достаточно давно, чтобы знать, что я не позволяю себе подобных развлечений.

Амурные подвиги были главной пищей большинства дворян, обладавших молодостью и красотой, состоянием и властью.

Мало кто из них имел бы смелость сознаться в отсутствии подобных приключений кому-либо, в особенности женщине. Но, судя по взгляду Остена, в его словах сомневаться не приходилось.

– Но вы... платье... все эти игрушки... Зачем вам присылать такие вещи, если только...

Она замолчала.

Остен договорил за нее:

– ...если только я не хотел получить что-то взамен?

Она отвернулась, но отрицать правду не могла. Она не умела лгать.

– Да, – призналась она.

Он дотронулся до сапфира, спрятанного в складках шейного платка.

– Я хотел, чтобы вы почувствовали вкус счастья. Видит Бог, вам и мальчику его досталось совсем немного. Я хотел, чтобы у него были игрушки, хотел помочь прогнать тени, которые преследуют его, судя по взгляду. И я хотел, чтобы у вас было что-то красивое. Вы всегда волнуетесь о Пипе, о том, как он себя чувствует, о том, что ему нужно. В этот раз мне хотелось сделать приятное вам.

Ханна прижала руку к груди.

Всю жизнь она ждала кого-то, кто скажет ей эти слова, годами забывала о своих нуждах ради того, чтобы мать, сестры и отец ни в чем себе не отказывали. Годами ее жертвы оставались незамеченными. Даже Элизабет, понимавшая ее лучше всех, была убеждена, что Ханна довольна жизнью.

Как странно, что Остен Данте видел гораздо больше ее родных. Понимал, что она мечтает о чем-то красивом. Только скрывает это.

И чем она ему отплатила? Швырнула подарок в лицо, обвинила во всех смертных грехах, оскорбила до глубины души.

Остен, который подарил Пипу щенка спаниеля и который подарил ей бриллиантовую булавку, исчез. Остался лишь хозяин поместья Рейвенскар. Ханна ощутила эту потерю всем своим существом.

Какая же она дура! Они обменялись парочкой поцелуев. И это все! Как же она могла позволить Аттику убедить себя в том, что ее возжелал Остен Данте, да так сильно, что решил подкупить ее?! Какая нелепость!

– Простите меня. Я думала...

Он посмотрел ей в глаза.

– Я понял, мисс Грейстон, какого вы обо мне мнения. Хотя, должен признать, предпочел бы быть бесчувственным, словно камень, чем неким чудовищем, способным силой затащить женщину в постель.

– Это была ошибка! Сожалею, что неверно судила о вас. Но что еще я могла подумать?

Взгляд синих глаз проник ей в душу, и она поняла, что больно ранила его.

– Я думал, вы начинаете узнавать меня, Ханна, – спокойно произнес он.

Ее гордость, ее проклятая гордость не позволит ей отвернуться.

Иначе она расплачется.

– Я так благодарна вам за подарки для Пипа. – Голос ее дрогнул. – Но что делать с платьем?

Он пригладил волосы, и она вдруг заметила, как сильно он устал. Под глазами мешки. Широкие плечи опущены.

– Делайте что хотите. Мне все равно.

Он холодно поклонился и вышел из комнаты.

Ханна была в отчаянии. Проклятый характер! До чего же она безрассудна, жестока. Как отплатила ему за его доброту, особенно к Пипу.

Она вспомнила, каким счастливым был Пип, прижимая к себе щенка. Остен завоевал сердце ребенка, завоевал его доверие.

Ханна медленно подошла к секретеру и коснулась платья. Она представить себе не могла, что Остеном, как всегда, двигало великодушие. Что он приготовил сюрприз, желая увидеть на ее лице улыбку.

А она поверила Аттику, поверила грязным сплетням и оскорбила Остена.

«Я думал, вы начинаете узнавать меня...» Эти слова Данте, полные разочарования, всплыли у нее в памяти.

В ту ночь, когда она собиралась вернуть бриллиант, он приподнял маску владельца Рейвенскара и открыл ей частичку своей души, исполненную нежности и благородства, которую скрывал от всех.

Ханна судорожно сглотнула.

Она оскорбила его. И теперь поздно сожалеть об этом. Ханна схватила платье так, будто видела его впервые. Остен сам выбирал его. Хотел доставить ей удовольствие. Такого красивого платья у нее еще не было.

Она с нежностью сложила платье и унесла к себе в комнату, спрятав туда, где хранились локон Элизабет и дважды отреставрированная миниатюра с изображением смеющегося, любящего, беззаботного отца.

Уже горели свечи, когда Данте у себя в кабинете осушил второй бокал бренди. Он не представлял себе, сколько времени прошло после неприятного разговора, состоявшегося между ним и Ханной. Никто в доме не решался его потревожить.

Хозяин Рейвенскара часто находился в дурном расположении духа, и это надо было пережить, как ураган. Но спокойный, тихий, безмолвный Данте... Это было нечто из ряда вон выходящее, и все попрятались от страха.

Остен радовался, что никто его не беспокоит. Хорошо бы кто-нибудь из лакеев набрался смелости и просунул ему в дверь графин бренди.

Проклятие. Как это могло случиться?

Каким образом его тайные желания, в которых он самому себе не признавался, стали предметом всеобщего обсуждения?

Когда он спросил у Ханны, с чего она взяла, что он хотел сделать ее своей любовницей, она честно ответила: «Мистер Аттик мне об этом сказал. Поэтому вы и прислали подарки».