– Не сильно-то у них что изменилось, – заметила на это Поленька. – Как ходили одни с красного входа, а другие с черного, так и теперь ходят. Только лица поменялись.

В девятнадцатом году у Акима с Поленькой родился сын Петр, а в двадцать первом Акима Лукича назначили в особую комиссию, решавшую судьбу имевшихся ценностей, проводившую оценку и распределявшую их по заказникам и музеям. Состояла эта комиссия из специалистов Эрмитажа, Исторического музея, Академии наук, в нее вошли и несколько хороших знакомых Вершинина.

В этой комиссии он и проработал несколько лет, а в двадцать шестом году был назначен руководителем одного из направлений в Гохране, а именно в отделение по русскому искусству.

Надо сказать, что в дневниках Акима Лукича начиная с двадцать пятого, и все более заметно к двадцать седьмому году, начинает меняться тон повествования, принимая частенько ироничный оттенок, хотя и тревожного в них тоже хватало. Но его смешила повальная страсть к сокращениям названий, устройство неисчислимых наркоматов всего чего не попадя, а вместе с тем звучало и восхищение народом, его стойкостью и здоровой психикой, не позволившей сойти с ума от кровавого месива Гражданской войны, от голода и миллионных смертей, от сиротства и нищеты, а взяться и упорно начать строить что-то новое, уникальное, свое.

Не правителями и новой властью восхищался он, нет, а именно народом, а еще новыми поэтами, писателями…

К сожалению, ах, к какому великому сожалению, Аким Лукич слишком рано погиб!

Этот неординарный человек, обладающий силой характера, волей, целеустремленностью, любовью к Отчизне и невероятнейшими знаниями, – как же до обидного мало он прожил!

Но это было неизбежно.

Он был слишком ярок для этой власти. Не ужились бы они.

Да что там не ужились, какое будущее время? Аким Лукич знал и видел, что все идет к его аресту, даже удивлялся, что поздновато, думал, что это произойдет раньше. Но погиб он так же неординарно, как и жил, умудрившись даже своей смертью защитить свою семью.

Всем, чем мог.

Тридцать второй год, ему сорок три. Поленька снова беременна, долгожданно и необычайно радостно, уж и не чаяли, Петеньке тринадцать лет, умнейший мальчик растет, с великой тягой к знаниям. Да не по отцовской профессии, все больше к инженерии всякого рода тяготеет, особо к моторным агрегатам, уже и разбирается кое в чем.

А в стране началась волна арестов. Пока не повально и почти незаметно, но борьба с засланными врагами и империалистическими наймитами стала раскручивать свой неумолимый маховик.

Аким все понимал. Не просто понимал, видел и предрекал усиление репрессий и, разумеется, осознавал неотвратимость того, что эта беда не минует и их с Полиной.

Да что там не минует! Они с ней первые в этой очереди – одни из лучших кандидатов: из «бывших», так еще у обоих родня за границей. Это уже приговор сам по себе! А он к тому же и свидетель для власти этой лишний – уж слишком многое видел, колеся по стране с летучим отрядом, и знал доподлинно слишком много того, за что уже полетели в небеса, а скорее, в преисподнюю, некоторые бывшие красные лихие командиры Гражданской, унося с собой свои страшные знания и свою причастность к тому, как и на чем строилась эта новая власть. И никакие мандаты, подписанные Лениным, уже не спасут и не защитят.

Страшнее всего то, что Аким Лукич осознавал, какая участь ждет его любимую Поленьку и сына, когда его арестуют. Он каждую минуту только об этом думал и усиленно искал выход. Он перестал вести подробные записи в дневниках – так, только о рутинной работе и домашних делах, спрятав за болтовней свои истинные мысли, страхи, намерения.

Долго искать не пришлось – выход, страшный и неотвратимый, нашел себя сам.

Если вы думаете, что все эти повальные аресты тридцатых годов НКВД лишь прикрывали ширмой борьбы с иностранными агентами и шпионами, то вы сильно ошибаетесь. Были и агенты, и шпионы, действительно засланные и ведущие подрывную деятельность! Еще как были! И чего только не творили – и взрывали, и саботировали, и подкупали, и агитировали – все, как и положено.

Другое дело, что под эту статью попадали миллионы невинных советских людей, но это отдельная тема.

Михаил Золотарев, человек, который сделал Акиму Лукичу некое предложение, не был иностранным агентом. Когда-то они вместе учились в университете, никогда не дружили и даже не приятельствовали, просто были однокашниками. Теперь, волею судьбы, Михаил работал под руководством Вершинина в отделе русского искусства, а вот человек, который руководил и направлял этого Золотарева, – как раз и был самым что ни на есть иностранным агентом.

Сначала намеками, как бы прощупывая почву, однокашник начал все чаще говорить о своих родных за границей, об их бедственном положении, будто переживая о близких. Через пару дней вспомнил и о родителях Акима Лукича, спросив, не бедствуют ли те, и, получив ответ, что тот не поддерживает связь с родственниками, посетовал. А через денек радостным заговорщицким шепотом сообщил, что может устроить так, что Аким Лукич получит весточку от родителей.

Аким Лукич просек все его маневры и прощупывания в самом начале, когда Золотарев только начал искать возможности чаще оставаться с ним наедине. Понял, просчитал этого человека и принялся действовать, тут же придумав, как использовать ситуацию.

Первым делом, подключив все свои связи, знакомства и возможности, он подтвердил еще раз документально статус своей коллекции, как частной собственности. Вторым делом было обустройство жизни Поленьки и Петруши.

В двадцать шестом году Полина Георгиевна закончила исторический факультет университета, а вместе с ним и архивное отделение, став историком-архивистом, и поступила работать в Центральный архив, который тогда именовался Архив Октябрьской революции (АОР), а год назад стал именоваться Центральным архивом Октябрьской революции.

Снова обратившись к своим старым связям, Аким Лукич очень осторожно и осмотрительно поменял несколько тех самых золотых пластин и драгоценных камней, что купил у ювелира в семнадцатом году, на современные ассигнации и отдал их Поленьке с наказом тратить средства осмотрительно, но на нуждах и необходимостях житейских не экономить.

А она как чувствовала, что с ним что-то может случиться и старалась быть все время рядом и по сто раз тревожно спрашивала, что происходит. Он успокаивал, как мог, но и сам, по всей видимости, чувствовал, что надвигается нечто фатальное. Поэтому и пытался подстраховать во всем жену, подолгу уединялся с сыном в кабинете и учил его жизни, наставлял на будущее и давал советы.

Аким Лукич ждал решительного разговора, к которому явно уже созрел его сослуживец, и собирался и Михаила, и агента, курировавшего его, сдать органам безопасности без всякого зазрения совести.

Вернее, зазрения эти у него были, но иного рода – он винил себя, что взял на работу этого гнилого человечка, поддавшись на уговоры одного их общего знакомого из прошлой жизни. Гнилым однокашник был всегда, и как только не убежал за границу в семнадцатом? Непонятно. Но не суть! Важно, что сейчас эта его «деятельность» по вербовке Акиму Лукичу была как нельзя на руку.

Решительный разговор состоялся, подчиненный прошел в кабинет к Акиму Лукичу, тщательно закрыл за собой дверь и предложил ему связь с родителями, а также возможность хорошо заработать, начав выносить некоторые художественные полотна и передавать их нужным людям. Через полгода, обещал бывший однокашник, Вершинина с семьей переправят через границу, и он получит возможность соединиться с родственниками.

– То есть вы предлагаете мне поторговать достоянием страны? – спокойно спросил Аким Лукич и тем же ровным тоном отказался. – Вынужден отклонить ваше предложение, я богатством России не торгую и вам не советую, – и строго распорядился: – Вот бумага и перо, пишите заявление об увольнении.

Золотарев перепугался страшно. Он понял, что неправильно просчитал бывшего однокашника, и только сейчас осознал до конца все последствия этой роковой ошибки. Кровь отхлынула у него от лица, руки затряслись, но он все же написал заявление и, ссутулившись, вышел из кабинета.

Аким Лукич составил заявление в органы, в котором подробно описал все разговоры с Золотаревым, а также дал описание внешности гражданина, которого дважды видел в компании Мишки. Один экземпляр заявления убрал в сейф, второй же положил в портфель, намереваясь сегодня же вечером отнести его в НКВД и начать свою игру.

Но он сделал фатальную ошибку – упустил время! Упустил время, дав таким образом возможность врагам перехватить инициативу! Ему надо было сразу же после разговора с Золотаревым звонить, вызывать органы или идти самому в Комитет, а он остался заканчивать дела. Уволенный Михаил сразу же покинул место теперь уже бывшей работы и побежал связываться с куратором. Ну а тот, в свою очередь, поняв, чем им грозит отказ Вершинина, да еще и сделанный в жесткой форме, предпринял некоторые шаги.

На Акима Лукича напали в подворотне, когда он вышел с работы, направляясь в сторону Лубянки. Ничего не говоря и не требуя, три тени окружили его, несколько раз пырнули ножом, забрали портфель и неслышно растворились в темноте.

На него почти сразу же наткнулся дворник и, засвистев в тревожный свисток, подозвал наряд милиции, проходивший неподалеку. А те вызвали «Скорую помощь». Аким Лукич был еще жив и в сознании и успел объяснить одному из милиционеров, кто он и зачем шел на Лубянку, что в его кабинете, в сейфе, лежит копия заявления с описанием возможного вражеского агента, которого он видел в компании своего подчиненного, и что следует действовать очень быстро. Срочно сообщить в органы!

Старший патруля оказался мужчиной неглупым, записал все, что сказал пострадавший, и тут же связался с комитетчиками.

Аким Лукич умер по дороге в больницу в карете «Скорой помощи».