– Это ты, конечно, умница и красавица, – проворчал Вершинин и отчитал: – Но зачем ты кинулась его защищать, когда он был в неадеквате? Он мог броситься на тебя и поранить, нанести травму, испугать!

– Да ничего бы со мной не случилось, – спокойно возразила Марьяна. – Ты был рядом, да и группа захвата, вы бы не позволили ему нанести мне вред.

– За каким фигом ты так рисковала? – нервничал и заводился Вершинин.

– Потому что у каждого человека в жизни случаются моменты, когда ему необходимо утешение. Простое человеческое утешение, даже если он злодейский злодей, – улыбнувшись какой-то небесно-мудрой грустной улыбкой, объяснила она. – А Виталию было очень плохо, ему требовалась помощь.

– Ты странная, ты это знаешь? Другая. Уж очень сильно непохожая на обыкновенных девушек, – помолчав, внимательно всматриваясь в ее лицо, сказал пораженный тем, что сейчас открыл и понял в ней, Вершинин.

– Ты не первый, кто мне это говорит, – ровно ответила девушка и указала рукой ему за спину. – Так вернись к нормальным, у тебя их там целая усадьба. А мне некогда больше с тобой разговоры вести. Мне очиститься, отпустить из себя гневливость и обвинения хочется, избавиться от грязи всех этих разоблачений. А то я в дом зайти не могу, чтобы не нести туда всю эту ерунду и не нарушать его благости, намоленной в работе. Так что ты иди, – махнула она рукой, выпроваживая. – А я баню пойду дальше топить и к обряду готовиться.

– Я же говорю, странная. Ведунья какая-то, – вздохнул несколько наигранно Григорий.

– Да ничего такого! – возразила эмоционально Марьяна. – Просто небольшая молитва над водой, травки определенные и обычное омовение, – и поднялась с места, немного нервно, явно стушевавшись всего, что наговорила ему. – Все, Григорий, спокойной ночи. До свидания.

– Ну, до свидания, – допив чай, поднялся неспешно и он.

А Марьяна развернулась, не став дожидаться, когда гость выйдет со двора, и торопливо направилась в баню.

Зайдя в прихожую, девушка захлопнула за собой дверь, привалилась к ней спиной, закрыла глаза. Зачем она наговорила Григорию про намоленный дом и про обряд, и про то, что очиститься надо? Он и так-то посчитал ее странной, а теперь, наверное, решит, что она совсем ку-ку, какая-нибудь забубенная сектантка или фанатичка с переклином в старину.

Ладно, вздохнула она, что решит, то и решит, его дело!

Но Господи, Господи, кажется, она совсем пропала в любви к нему! Не во влюбленности – растаяла та легкая, наполненная светом и солнцем влюбленность в далекого и неизвестного ей мужчину, почти эпического героя, уступив место вот этому нелегкому чувству.

А тут это разоблачение, будь оно неладно!

Может, лучше бы было, чтобы Григорий Вершинин оставался для нее далеким, незнакомым странником, вызывая лишь светлые теплые чувства, так оживлявшие ее творчество, и более никем и ничем?..

Ладно, снова сказала она себе, пытаясь успокоиться, надо таки провести обряд. Прошла через предбанник в небольшую комнатку, в которой расположилась часть банного котла с дверцей в топку и поленница заготовленных дров. Подкинув пару небольших поленьев, проверила температуру – еще минут десять, и можно идти париться – и направилась в предбанник заваривать травки для ополаскивания и для специального чая.

И услышала стук во входную дверь.

Марья постояла, задумчиво, почти уверенная в том, что знает, кто стучится к ней, все же пошла открывать.

– Мне тоже очень хочется очиститься от чего там… – сказал, усмехнувшись, Вершинин, когда она распахнула дверь. – От негатива и гневливости? Ну, вот от них в том числе. – И спросил, глядя ей в глаза: – Пустишь?

Они стояли, разделенные порогом – он с той стороны, где уже властвующую во всю темень ночи все еще разбивал свет одинокого светильника над столом, на который слетелась суетливо-бестолковая мошкара, а она с той, где было светло, уютно и пахло нагретым добрым банным духом, распаренными вениками и травами.

Она смотрела на Вершинина большими темно-голубыми глазами и решала в эту минуту нечто очень важное для них двоих, и оба понимали, что от этого ее решения сейчас зависит все дальнейшее, может, и вся их жизнь…

Да, точно, вся жизнь – ведь что бы она ни решила, это останется с ними навсегда и навсегда наложит отпечаток на их судьбы…

– В бане люди голые, а в этом обряде не должно быть сексуальности и эротики, он очищающий, – произнесла тихо Марьяна.

– Приставать не буду, а все остальное гарантировать не могу, – усмехнулся Вершинин. – Ты эротична в любой одежде, а уж голенькая, подозреваю, так и вообще Афродита и чистый искус. Но обещаю стойко терпеть.

Она все еще не решила. Он видел и понимал.

– Заходи, – решилась, наконец, Марьяна.

Вершинин переступил порог и вдруг притянул ее к себе и обнял нежно, но крепко, прижавшись щекой к голове девушки.

– Ты что? – отчего-то шепотом спросила она.

– Утешаю тебя, ты тоже в этом нуждаешься, – улыбнулся Вершинин. – Немножечко постоим, и ты скажешь, что надо делать.

И Марья вдруг почувствовала, как в нее перетекает его сила, спокойствие и уверенность и как чудесным образом она и на самом деле успокаивается, расслабляется первый раз за весь сегодняшний многотрудный день, а может, и за все три непростых дня.

– Ну, во-о-от, – довольно протянул Вершинин, почувствовав перемену ее душевного состояния.

Выяснилось, что ничего особенного делать не требуется, кроме обычных хозяйственных хлопот – принести из беседки чайник с чаем и выключить там свет, «заварить» веники в бадье, проверить температуру и посмотреть, прогорели ли дрова – простые банные дела. Григорий наполнил холодной водой переворачивающуюся кадушку для обливания после парилки.

Спросил Марьяну, почему это устройство на улице, не в самой бане, и девушка объяснила:

– Специально, чтобы вся негативная энергия в землю уходила и чтобы обливаться, когда захочется, а не только в банные дни.

А вот когда он разделся в отдельной удобной «гардеробной» комнате и, обмотав бедра выданной ему Марьяной простыней, вышел в предбанник, вот тогда она ему пояснила, что вообще подразумевалось под этим загадочным обрядом.

– Сейчас зайду в парилку и прочитаю молитву над водой и здесь над баком с холодной водой. Мы их будем смешивать, кому какая больше нравится по температуре, и обливаться после парилки. Семь раз: париться-обливаться. Помыться можно или до парилки, или после этих семи раз. А в конце обольемся на улице из кадки, и почти все. Ну и чай из травок успокоительный пьем и беседы ровные, душевные ведем, вот и весь обряд, – и добавила, скорее для себя, как понял Вершинин: – Можем по очереди в парилку ходить.

– А веничками пройтись как же? – напомнил он и спросил: – Ты парить умеешь?

– Умею, – кивнула девушка.

– Тогда давай начнем, – бодро предложил Григорий.

Ох и парилочка у них тут оказалась! Знатная! Хороша!!

Вершинин даже пожалел, что сейчас не зима и нет возможности выскочить на трескучий морозец да в прорубь сигануть. Но и водица колодезная из выведенного в баньку небольшого, но глубокого колодца, леденющая, тоже была хороша.

От души напарился! От души!

И старательно выполнял данное хозяйке слово – с большим трудом и внутренним окриком, но справлялся.

Марьяна оказалась так хороша, такой ладушкой, и полностью в его вкусе, что держаться от нее подальше вышло тяжелейшим испытанием для Григория, чуть глаза не сломал, постоянно косясь на эти прелести, хоть и скромно прикрываемые ею простыней!

А уж когда прохаживался по ней веничками, так думал, крышей съедет от запретной недоступности этой красоты.

Такая вся беленькая, шелковая, гладенькая – грудь обалденной формы: высокая, налитая, талия, животик, попка, ножки стройные!

Но сам напросился! – хмыкал про себя Григорий, волевым усилием справляясь с очередным тяжелым «приступом» желания. Впрочем, надо отдать должное, Марьяна старалась закутываться в банную простынь чуть не до подбородка и строго следила, чтобы не провоцировать его лишний раз.

Но… ладно, проехали.

Они парились, выскакивали из парилки и обливались водой, разморенно сидели за столом, попивали чаек на травках с медком и клюквой, перетертой с медом же – вкусно и в самый раз. Разговаривали, Марьяна расспрашивала Вершинина о его туристических походах, о тех местах, где он побывал и как ему там жилось. И про трудности, и про достижения.

Словом, выдался вечер бенефиса Вершинина – так она чутко выспрашивала и так, оказалось, умела слушать, распахнув свои глазищи от интереса и восторженного удивления, что он и не заметил, как многое ей поведал, даже то, что и не собирался рассказывать не только ей, а никому вообще-то.

Так они и пропарились положенные семь раз, что Вершинин в непрестанной борьбе с горячим желанием и в повествованиях о себе замечательном и не заметил, как пролетело почти мгновенно время.

Даже отругал себя мысленно – разболтался тут!

Марьяна тем временем стала торопить с обливанием из кадушки. Ничего нет проще – встал прямо под бадьей, резко дернул за веревку, и на тебя обрушивается вся масса воды – классное ощущение! И всегда неожиданное, особенно если вода холодная.

В их случае она была чуть не ледяная!

Марьяна облилась первой и тут же закуталась в простыню, хоть в темнотище ночной, резко разбитой световой щелью из открытой двери, ничего вообще не было видно. Затем и Григорий встал под кадку окатиться ледяной водицей.

И Марьяна схватила его за руку, едва он успел обернуть бедра полотенцем, и потащила за собой.

– Что, еще что-то очищающее? – усмехнувшись, полюбопытствовал Григорий.

Но она была серьезна, сосредоточенна, провела его назад в баню, усадила на лавку у дверей парилки и призвала к тишине, приложив пальчик к губам: