– Но, мам, – растерянно протянула Алевтина, – у тебя же есть деньги?

– Откуда? – спросила тем же жестким тоном ее мать. – Вам же полный расклад по деньгам дал наш адвокат в день прочтения завещания. И вы все знали, что у меня нет средств, и все равно наезжали толпой и долбили мне голову: давай продадим коллекцию, давай продадим! Все по очереди и каждый в отдельности. Так кто из нас вменяемый тут? Дети, которых не интересует жизнь матери, или она, реально смотрящая на них?

– Вы могли бы сказать нам, что вы нуждаетесь, – заметил муж Алевтины Андрей.

– А я должна об этом говорить? – посмотрела на него хозяйка пронзительным суровым взглядом. – Деньги выпрашивать? При том, что я точно знаю, что вы ответите: «Продай коллекцию и отдай деньги нам».

– Ба, ну можно было сказать, объяснить, – подхватил Костик. – Мы бы, конечно, помогли и без всякой коллекции!

– А зачем мне вам что-то говорить, когда у меня есть родные люди, которым ничего говорить не требуется? Все эти годы Павел с Лизой снабжали меня овощами, крупами, макаронами и другими продуктами, всегда на зиму все закупали и заполняли мою кладовку, ничего не спрашивая и не требуя продажи коллекции. Для них почему-то это кажется нормальным.

– Ну, дядь Павел мог бы и нам сказать, что у тебя тяжело с деньгами, – отчитал ее младший внук Игорь.

– А у меня не тяжело с деньгами, – усмехнулась Глафира Сергеевна. – Потому что все эти двенадцать лет каждый месяц мне переводит деньги мой внук Григорий. По своей личной инициативе, обойдясь без моих просьб и жалоб.

– Это он вину свою заглаживает! – выкрикнул Виталий, снова вскочил и, ткнув в сторону Григория пальцем, продолжил обличать: – Это он так откупается от тебя! Оплачивает свое деяние! – И, обведя всех сидевших за столом сверкающим от негодования взглядом, потребовал: – Давно надо было с этим разобраться до конца и в полицию сообщить о наших подозрениях и выводах, и провести заново все расследование и наказать его в конце концов! Вы же видите, что он сделал! Он ей деньги шлет и, конечно, заработал ее полную любовь! Она точно ему все отпишет, вот увидите!

– Ну, а если это не он? – раздался вдруг ровный спокойный голос.

И начинавшие уже бурлить страсти в поддержку выступления Виталия с одной стороны и возмущение их оппозиции с другой вдруг разом стихли, повисла напряженная тишина, и все как один уставились на Марьяну, задавшую этот вопрос. А она медленно промокнула губы льняной салфеткой, положила ее рядом со своей тарелкой, оглядела присутствующих, оторопело следивших за ней, и спросила еще раз:

– А если это действительно не он? Вы когда-нибудь задумывались над этим? – И, увидев растерянность на некоторых лицах, усмехнулась: – Как-то освежает такая мысль, не правда ли?

– Это не ваше дело! – первой пришла в себя Алевтина. – Вы вообще тут не должны находиться, это наше семейное дело! Ваша неожиданная нежная дружба с мамой весьма настораживает!

– Да заткнулась бы ты, Аля, – сказала вдруг Глафира Сергеевна. – Достала уже.

– Мама! – ахнула от неожиданности Алевтина Петровна.

– Что – мама? – скривилась та. – Ты, что ли, у моей кровати сидела и подтирала за мной, когда я тут с приступом лежала? Ты дежурила возле меня ночами? – И махнула на нее рукой: – Сиди уже, не выступай! – И объявила: – Все, дети и внуки мои, обед закончен за полным непониманием сторон, не достигших консенсуса. А теперь уезжайте! – И пояснила: – Не прогоняю совсем уж. В пятницу на юбилей приезжайте, отметим. И давайте уже без этого затянувшегося противостояния, пора всем нормально общаться. – Затем, протянув Григорию руку, резко потерявшим силу голосом попросила: – Проводи меня в мою спальную, устала я что-то.

Григорий проводил бабулю, помог лечь, разув и осторожно подняв, переложил ей ноги на кровать.

– Спасибо, милый, – поблагодарила она. – Отдохну. А ты иди, попроси Марьяну показать тебе ее мануфактуру. Пусть экскурсию проведет, тебе определенно понравится. Удивишься.

– Что-что показать? – недопонял он.

– Увидишь, – махнула она рукой. И когда он выходил, попросила: – Прости ты их всех, не ведают, что творят. Все от глупой жадности, миллионы им глаза застят, слишком уж близко перед ними висят, да не ухватишь. Прости.

– Давно простил, – твердо заверил он.

Марьяну Вершинин нашел стоявшей у окна в гостиной. Девушка смотрела на веранду, из которой доносился звон хрусталя и посуды, что убирала со стола Женя-Женуария.

Весь обед Вершинин чувствовал Марьяну правым боком рядом и все посматривал в ее сторону. Приглядывался. Там, у нее во дворе в большой стильной беседке, где еще дышала остывающим жаром настоящая печь, а от хлеба распространялся умопомрачительный запах свежей доброй выпечки, он наконец смог подробно рассмотреть девушку и словно получил легкий удар под дых, сбивший на мгновение дыхание.

Глаза остались прежними – большими, даже детскими какими-то, темно-синими, с длинными черными, естественными, а не крашенными ресницами, а веснушки исчезли. Он даже испытал укол мимолетного разочарования от того, что их не увидел, а потом решил, что природа права – на такой белоснежной коже они были лишними.

Но главное, что шибануло Григория, это не ее внешняя привлекательность, хотя и она, разумеется, но некая мощная энергия, что-то неясное, что исходило от девушки. Он точно знал, что наличие ауры – давно доказанный факт, даже сам проводил некоторые эксперименты, связанные с биополями.

Да бог с ним – поле, не поле, что-то было в этой девушке такое, что ему захотелось подойти ближе, вдохнуть ее запах, прижать к себе и так и стоять, не выпуская из объятий и… Ну и совсем мужское. Нежное, теплое, податливое и в то же время сильно влекущее – в ней; и все мужское, захватывающее – в нем.

Вот и шагнул, провоцировал. Не удержался. Да и не хотел удерживаться.

А когда сила нагнетенного напряжения над обеденным столом взорвалась выступлением Витали, отчего-то Григория в тот момент интересовало только одно – как отреагирует на эти обвинения девушка Марьяна и что подумает.

А она смотрела во все свои темно-голубые глазищи на исходящего возмущением его двоюродного брата, чуть склонив по привычке голову, и выражение ее лица казалось удивленным и каким-то задумчивым, словно она сделала некое небывалое открытие.

«Смотри, смотри! – отчего-то вдруг разозлился Вершинин. – Вот так это происходит! Вот так обвиняют и отрекаются от близких людей! Это не романтическая история, а обыкновенная бытовая грязь! А ты думала, они по углам тихонько шушукаются? Нет! Это вот так, наотмашь! Смотри!»

И так же быстро остыл в своем возмущении, как и завелся, не очень-то и поняв, чего, собственно, он на нее тут мысленно выступает. Уж кто-кто, а Марьяна-то в этой истории точно ни при чем, так, сторонний наблюдатель. Не более.

– Глаша рекомендовала напроситься к тебе на экскурсию, – подойдя к ней сзади, сказал Вершинин.

Девушка резко развернулась, видимо, застигнутая врасплох его появлением, явно вся погруженная в свои мысли.

– А? – растерянно переспросила она.

– Я говорю, бабуля рекомендовала посетить твой дом, упоминая какую-то мануфактуру, – повторил он.

– Ах, да, – улыбнулась девушка. – Она так называет мою работу. – И задумчиво прищурилась, что-то продолжая обдумывать. – Давай чуть позже. Мне сейчас надо с ней поговорить.

– Она отдыхает, – напомнил Вершинин.

– Да, я знаю, – кивнула она. – Но это важно.

Собственно, она не спрашивала у него разрешения на общение с бабушкой, а поставила в известность. И, обойдя по дуге не сдвинувшегося с места Григория, пошла в сторону спальной комнаты Глафиры Сергеевны. А он остался, чувствуя себя несколько растерянно в «непонятках», как нынче говорит молодежь – так состоится посещение соседского дома и когда это «позже»? И вообще, она снова произнесла нечто неопределенное и исчезла, как утром на чердаке.

Похоже, что оставлять его в недоумении и исчезать уже входит у нее в привычку!

Он хмыкнул, покачал головой и решил, что пора осмотреть дом и… и окончательно справиться со своими демонами, зайдя, наконец, в кабинет деда.

Вспомнить все и побыть там с ним. Наедине.

До ужина Григорий не видел ни бабушку, ни Марьяну, поспешившую уйти сразу после недолгого разговора с Глафирой Сергеевной. Ходил по дому, сделал поразившие его открытия – например, то, что практически в каждой комнате висели на стенах в дорогих рамках фотографии, которые он пересылал бабуле на компьютер в течение всех этих лет. В основном панорамные, но кое-где и с его присутствием на каком-нибудь потрясающем фоне природы.

Удивиться-то удивился, но честно – было приятно, даже что-то сжалось тихонько в груди, так он расчувствовался вниманию бабули к его увлечению. Хоть Вершинин и не был профессионалом, но как каждый нормальный мужчина стремился во всем, за что брался, быть первым, ну пусть не первым, но достойным, может, не всегда и осознанно, на уровне инстинктов. А сейчас смотрел развешанные в комнатах фото, некоторые так совсем давние, еще с Камчатки, с первых его проб снимать профессиональной аппаратурой, и честно признавался самому себе, что ему нравятся его работы.

Да, здорово сделано-то!

А еще он увидел на стенах несколько новых полотен в рамах. Сначала ему показалось, что картины, еще удивился: на какие деньги бабуля могла их приобрести, а присмотревшись, удивился еще больше – это оказались тканевые картины и гобелены. Удивительные работы – очень тонкие, до мельчайших деталей, до еле уловимых полутонов красок.

Поразился – честно, никогда бы не подумал, что можно сделать столь филигранную тканую работу. И красота, между прочим, настоящее искусство, ведь передана и атмосфера, и некое особое состояние, и энергия, присущие только настоящим произведениям искусства.