— Позволь мне.

Она отдала ему две части, соединенные каким-то хитроумным способом, и Джарвис, повертев их в руках, повернулся к Мэдлин и поднял руки у нее над головой.

— Это украшение для волос! — воскликнула Мэдлин, широко раскрыв глаза.

— Конечно! Специально предназначенное для того, чтобы помочь совладать с твоими своенравными локонами. — Джарвис обхватил двумя руками ее пока еще не успевший растрепаться узел волос, а потом повернул маленькие винтики, чтобы плотно стянуть обе части. — Вот так.

Откинувшись назад, Джарвис некоторое время изучал результат, а потом улыбнулся, вполне довольный. Эта вещь была такой же тонкой работы и выполнена в той же розовато-золотой гамме, что и веер; теплый оттенок золота только подчеркивал великолепие блестящих волос Мэдлин, смеси светло-каштанового с оттенком красной меди.

— Восхитительно!

Они смотрели друг другу в глаза, потом Мэдлин подняла руку, взяла Джарвиса под подбородок и нежно, медленно поцеловала в губы.

— Спасибо тебе, — шепнула она, когда все-таки оторвалась от него. Она снова посмотрела на веер, раскрыла его, и они, встав, пошли обратно к дому. — Все подарили мне такие полезные, продуманные подарки.

Они вошли в гостиную и…

— О! Вот и она!.. С днем рождения, Мэдлин, дорогая!.. И еще много, много таких дней!.. — зазвенел у нее в ушах хор голосов, и, остановившись, она в изумлении увидела полную комнату гостей.

Мэдлин немедленно окружили, и ей сразу же пришлось принимать от всех добрые пожелания и отвечать на них благодарностью. Но в конце концов она добралась до Мюриэль, которая самодовольно улыбалась, стоя среди гостей.

— Как это все удалось?

Мэдлин в удивлении обвела руками гостиную.

— Твои братья решили, что пришло время устроить тебе в честь дня рождения достойный вечер, — усмехнулась Мюриэль.

— Как им удалось раньше времени отправить меня вниз? — Мэдлин, соображая, взглянула на Джарвиса, а потом через комнату посмотрела на Гарри, болтавшего с Белиндой и Аннабелл. — Часы?

— Верно. Они попросили Милсома и служанок перевести все часы в доме вперед на полчаса, пока вы будете ездить верхом.

Мэдлин покачала головой, но продолжала улыбаться.

То, что ее братья назвали «достойным вечером», началось с банкета на шестьдесят человек. Мэдлин уже не могла вспомнить, когда в последний раз использовались все стулья, а у длинного обеденного стола откидывались дополнительные крылья.

Гарри, сидящий во главе стола, произнес тост, к которому все с радостью присоединились, а затем подали угощение, сервированное на огромном серебряном подносе, которым пользовались так же редко, как и хрустальными бокалами. Над столом поплыл гул разговоров, Мэдлин, смущенная и глубоко тронутая, улыбалась и разговаривала, а потом просто расслабилась и отдыхала.

На этот вечер был открыт бальный зал, и следующие часы пролетели в безграничном удовольствии; Мэдлин дважды вальсировала с Джарвисом, а затем позже, уступив как себе, так и ему, последний вальс танцевала тоже с ним.

Весь вечер раздвижные двери на террасу оставались открытыми, и душистый вечерний воздух овевал собравшихся. Помещение было достаточно просторным, чтобы вместить без толчеи такое количество гостей, и каждый мог здесь свободно передвигаться, разговаривать то с одним, то с другим. Радостная атмосфера, казалось, вдохновляла музыкантов, и они были бы счастливы продолжать играть всю ночь.

Гости прекрасно провели время, как они уверяли Мэдлин, когда часом позже начали по одному разъезжаться. Весь вечер Джарвис не отходил от Мэдлин; и у него не оставалось ни малейшего сомнения в том, что все в округе ожидают услышать объявление об их помолвке. Но естественно, когда он стоял рядом с Мэдлин, никто не оказался настолько бестактным, чтобы заговорить об этом или даже намекнуть на это, — за что Джарвис был чрезвычайно благодарен.

В какой-то момент Джарвис увидел Гарри, прислонившегося к стене неподалеку и не спускавшего с него глаз. Поймав взгляд Джарвиса, Гарри кивнул в ту сторону холла, где темнота была более плотной.

Когда Джарвис подошел, Гарри сказал:

— Мы нашли брошь на берегу ниже линии прилива. Это означает, что она наша, не так ли?

— На каком берегу?

— На том, который севернее мыса Лоуленд, сразу за мысом. Несколько секунд Джарвис обдумывал ситуацию.

— Брошь ваша по закону, и вы имели полное право подарить ее Мэдлин. Это не сокровище грабителей — до сих пор не было слышно ни о каких кораблекрушениях в это лето, и мне известно из надежных источников, что в районе Манакла грабители не действуют.

— Значит, нам не имеет смысла искать что-нибудь еще?

— Некоторое время держи братьев подальше от поисков, — немного помолчав, ответил Джарвис. — Позволь мне еще раз проверить в Фалмуте, не зарегистрирован ли какой-нибудь корабль как опаздывающий. Если такого нет, то возможно, что у Манакла недавно произошло крушение, но только контрабандистского судна.

— А брошь… чья она может быть?

— Если она попала сюда с судном контрабандистов, то сказать невозможно, но, честно говоря, я не могу представить себе, почему бы контрабандисты могли заниматься таким товаром.

Размышляя о броши, они оба смотрели на Мэдлин.

— Говорят, если корабль терпит крушение у Манакла, то там не находят ничего — ни обломков, ни даже тел.

Гарри насупился.

— То, что никто не видел самого крушения, еще не значит, что его не было, — сказал Джарвис и заметил, что последние гости прощаются с Мэдлин, а Сибил и его сестры давно ушли. — Я побываю в Фалмуте и дам тебе знать. А до тех пор держитесь подальше от утесов и бухт.

— Мы будем ждать от вас известий, — кивнул Гарри.

Они расстались, и Джарвис вернулся к Мэдлин.

— Надеюсь, этот день вам запомнится. — Джарвис был последним, кто склонился к руке Мэдлин. — Не сомневаюсь, мы скоро увидимся.

С этими словами Джарвис повернулся и вышел в темноту, где его дожидались грумы с двуколкой.

Но домой он не поехал.

Он знал: Мэдлин ждала, чтобы он пришел к ней. У нее на губах играла едва заметная улыбка, и никогда еще она не казалась Джарвису больше похожей на обольстительную валькирию.

Джарвис пришел к Мэдлин с одной определенной целью — подарить ей эту ночь наслаждения, сделав ее по-настоящему особенной, неповторимой и волшебной, такой, в которой страсть, желание и интимность достигнут новых высот, выйдут на новые горизонты.

Он хотел увлечь ее в пучину страсти, на этот раз оставаясь верным тому сдержанному ритму медленного горения, которое возрастало, становилось все более широким, мощным и ярким благодаря их обоюдному отказу от стремительных действий, их взаимному желанию получить больше удовольствия, пока не будут испытаны все возможные ощущения от каждого упоительного прикосновения.

Он наслаждался, держа Мэдлин, нагую, в свода руках, такую трепещущую, такую пылающую — и вожделенную.

Она принадлежала ему, и он готов был бесконечное количество раз доставлять ей удовольствие — сейчас и всегда, — дарить ей все свое искусство. Мэдлин была оправданием его прошлого и его будущим.

Мэдлин не знала меры — ни границ, ни пределов. Она двигалась, подчиняясь стуку магического барабана — своего сердца, — и полностью отдавала себя Джарвису, не ограничивая себя ни в чем.

Она отдала ему все, отказалась от всего, пока не получила власть над его и своим сознанием.

Они словно двигались по лезвию ножа, словно ехали верхом по дорожке вдоль самого края утеса, и были так близки к небытию, что голова кружилась не переставая, а легкие сжимались так сильно, что едва можно было дышать. Когда все становилось чересчур рискованным, чересчур опасным, чересчур напряженным, когда не оставалось сил целовать, крепко сжимать переплетенные пальцы, переводить дыхание, они останавливались… чтобы потом можно было двигаться дальше — выше, выше и еще выше.

Все мысли исчезли давным-давно, и для них обоих существовали только ощущения — единения и абсолютного, неразделимого слияния, и это единство полностью расцвело и окрепло.

С трудом дыша и опустив веки, Мэдлин с Джарвисом, пошатываясь, делали последние шаги вверх к пику…

И внезапный восторг охватил их — сначала Мэдлин, а потом Джарвиса; яркое солнце эмоций взорвалось у них внутри, и невероятное наслаждение бешено заструилось по венам, наполняя все тело, затопляя сознание и полностью смывая его.

Изолируя их от окружающего мира, кружа и поднимая выше звезд, сияющий миг несказанного блаженства длился и не отпускал их… пока пустота, находившаяся за пределами чувств, мягко не сомкнулась вокруг них, не спрятала их и не укутала их своим покрывалом.

Они возвращались на землю… возвращались медленно.

Глава 14

— Не могу выразить, милорд, как мне приятно снова видеть вас в этих краях, на моем вечере. — Леди Фелгейт остановила пронзительный взгляд на Джарвисе, отвешивавшем ей поклон.

Выпрямившись, Джарвис ответил:

— Взаимно, леди Фелгейт. Честно говоря, в ближайшем будущем я собираюсь оставаться в имении.

— Превосходно! — просияла она и жестом указала на бальный зал.

Леди Фелгейт была своеобразным человеком, так сказать, старой каргой, с чьей эксцентричностью все мирятся просто потому, что так проще, чем сопротивляться. Бал, который она устраивала каждое лето в Фелгейт-Прайори, был непременным местным увеселительным мероприятием, которое все посещали опять же потому, что это было проще, чем уклониться от него.

А это вообще-то означало, что в этот вечер все — если говорить точно, все местные леди и джентльмены старше восемнадцати лет — будут присутствовать в ее бальном зале.

Для Джарвиса фланирование в толпе имело свои преимущества: в зале присутствовало достаточно много рослых мужчин, за которыми можно было спрятаться. Джарвис продолжал двигаться, медленно пробираясь сквозь скопление народа, принимая приветствия, обмениваясь обычными шутливыми замечаниями и одновременно поддерживая впечатление, что направляется к какому-то вполне определенному человеку. Это, как очень давно он усвоил, был лучший способ дожидаться кого-либо в таком месте, потому что всегда существовала возможность двинуться дальше.