Когда, быстро оглянувшись назад, Джарвис неожиданно повернул за угол, она в изумлении остановилась. Казалось, что в конце террасы находится тупик, но в действительности она загибалась за угол и образовывала площадку у еще одной ведущей вниз лестницы.

Теперь они стояли на площадке, невидимые остальным, собравшимся у дверей гостиной, и также скрытые от тех, кто решил спуститься на лужайку.

— Прекрасно, — улыбнулась Мэдлин и, повернувшись к Джарвису, шагнула в его объятия.

Его руки уже ждали, готовые принять ее, как и его губы, ожидавшие встречи с ее губами. Мэдлин прижалась к Джарвису, и ее мгновенно охватило теперь знакомое состояние предвкушения, полное нарастающего возбуждения, подавляемого голода, кипящей, едва сдерживаемой страсти. Мэдлин отдалась ему — этому жару, этому моменту и тому, что произойдет потом, тому, чего она хотела.

Желание, словно жгучий ветер, поднялось и окутало ее. Оно налетело на нее, подхватило, закружило и бросило в море неосознанной потребности. Мэдлин погрузила пальцы в волосы Джарвиса, вцепилась в него и вернула ему поцелуй — со всем огнем, горение которого она внезапно открыла в себе.

Джарвис зашатался под таким бешеным натиском, оказавшись смытым в море жара, в море пламени, жадно лизавшего ему тело — вслед за прикосновением ее рук.

Молча выругавшись, он хотел схватить их, прекратить мучения до того, как они начались; но это означало бы отпустить Мэдлин, разжать объятия, убрать руки с изгибов ее тела, отказаться от алчного, лихорадочного исследования, которое вдруг, неожиданно, превратилось во взаимное, — а этого Джарвис не мог сделать.

Он не мог не откликнуться на ее пылкое приглашение, на откровенное заманивание посредством губ, языка и соблазнительного тела. Мэдлин пошевелилась, вжалась в него, и самообладание Джарвиса — то, что от него еще оставалось, — дрогнуло.

Он ожидал, что ему придется уговаривать ее, использовать свою тактику убеждения, что Мэдлин будет все еще настороженной, во всяком случае, нерешительной, что ему придется обхаживать ее… А вместо этого Джарвису оставалось только, пошатываясь, идти у нее на поводу.

Он не предполагал, что Мэдлин так легко уступит, сдастся… Но когда ее язык дерзко напал на его язык, когда Джарвис ощутил, как ее руки скользят у него по груди под сюртуком, он понял, что все совсем не так. Мэдлин не сдалась — она передумала. Она не собиралась принимать его тактику, а следовала своей собственной — она решила, что хочет его.

Что-то сродни хору ангелов триумфально зазвучало у Джарвиса в голове, но у него не было времени упиваться победой — этот момент еще не настал…

С каких это пор им начало управлять желание?

Находиться в подчинении у желания, быть подвластным ему — это слабость. Слабость, которой Джарвис никогда не поддавался. Его всегда отличала холодная рассудочность, а особенно в любовных делах. Еще никогда за всю его многоопытную жизнь желание удовлетворить сексуальные потребности — укротить этого внутреннего зверя, — связавшее его с Мэдлин, не воздействовало на него с такой болезненной силой; никогда Джарвис не сталкивался с необходимостью побороть стремление просто выпустить из рук поводья и овладеть женщиной — взять ее и утолить свой голод.

Осознание того, как он близок к этому, в какой опасности он находится, теряя самообладание, потрясло Джарвиса до глубины души.

Открыв глаза, Мэдлин смотрела в упор на него, и Джарвис позволил ее рукам опуститься, но как только они оказались внизу, он не смог устоять и сплел пальцы своей руки с ее пальцами, как бы сохраняя и дальше обладание ею.

Даже в тусклом свете он разглядел ее недовольное лицо с подчеркнутым изломом идеальных дуг бровей.

— Ну? — с неповторимой повелительностью произнесла Мэдлин, облизнув губы.

Не прячась от ее взгляда, ощущая жар, который еще продолжал тлеть за этим словом, и чувствуя, как сильно он влечет его, Джарвис заставил себя в ответ поднять брови.

— Что — ну?

Если бы он не призвал на помощь холодное здравомыслие, Мэдлин уже принадлежала бы ему.

— Разве вы не собираетесь…

Еще сильнее нахмурившись, она бессильно провела свободной рукой между ними.

— Я же сказал — не здесь и не сейчас.

Попятившись, Джарвис еще увеличил расстояние между ними; его брови оставались поднятыми, но в остальном выражение сохранялось бесстрастным.

— Где? — Она дерзко задрала подбородок. — И когда?

Ее тон был столь же холодным и четким, как и его.

— Завтра в два часа дня. — Он не улыбнулся, и Мэдлин не почувствовала в его тоне ни малейшего намека на злорадное торжество. — Я буду ждать там, где дорожка вдоль утесов сходится с тропинкой, идущей вниз к замку Коув.

— Прекрасно, — после секундного размышления кивнула Мэдлин.

Уже подходя к группе гостей у дверей в гостиную, Джарвис тихим, низким голосом, полным греховного обещания, пробормотал:

— Я буду ждать.

Стараясь справиться с чувственной дрожью, которую вызвал не только его тон, но и слова, Мэдлин примирилась с поражением и крепко сжала губы.

Глава 8

В два часа следующего дня Джарвис уже сидел на плоском камне у начала тропинки, ведущей вниз к замку Коув. Поводья Крестоносца он свободно держал в руке, и большой серый конь щипал неподалеку низкую траву.

Джарвис смотрел на море, на медленные волны, которые накатывались и мягко омывали песок, в этот день приглушив свой рев до тихого плеска, и пытался не думать ни о том, что ожидало его сейчас, ни о безотчетной боязни того, что произойдет, если Мэдлин не изменит своего решения.

До него донесся стук копыт, равномерный и отчетливый, и Джарвис, оборачиваясь, чтобы посмотреть, кто приближается, напомнил себе, как много людей каждый день проезжает верхом по скалистой тропе.

Но это была Мэдлин.

На ней была надета длинная широкая юбка для верховой езды поверх брюк и жакет поверх накрахмаленной льняной блузки; как обычно, пряди изумительных медно-рыжих волос выбились из прически и обрамляли ее лицо.

— Я не был уверен, что вы придете.

— Это я просила… о свидании. — Она спустилась с высокого седла и пристально посмотрела на него. — Вы думали, я откажусь?

— Я думал, вы можете передумать.

Развернув Крестоносца, чтобы он был рядом с ее гнедым, Джарвис указал на тропинку и прошел вперед.

— Что ж, я здесь. — Тихо усмехнувшись, Мэдлин последовала за ним. — Куда мы идем?

Не оборачиваясь, Джарвис указал на крутую тропинку.

Мэдлин взглянула вперед и только тогда вспомнила о принадлежащем имению сарае для хранения лодок, который был почти таким же старым, как и сам замок. Выстроенный из такого же грубо обтесанного камня, он стоял на выступе естественной скальной платформы, которая тянулась от утеса и находилась немного выше уровня высокой приливной воды. В отличие от большинства лодочных сараев этот был двухэтажным. Нижний этаж имел выходящие к морю двустворчатые двери, как у конюшни, и крепкие перекладины вверху, на которых была подвешена лебедка, предназначенная для того, чтобы поднимать лодки из воды, переворачивать их, а потом снова опускать. На верхнем этаже красовался балкон, сооруженный над балками, на которых висела лебедка. Наружной лестницы, ведущей наверх, не было, и если на нижнем этаже окна совсем отсутствовали, то на верхнем было много окон с деревянными рамами, выходивших на балкон и на все остальные стороны. Задняя часть постройки была обращена к утесу.

Сарай оказался совсем недалеко; они сошли с тропинки на край уступа и привязали лошадей в закрытом месте между строением и утесом. Когда Мэдлин повернулась, закрепив поводья Артура, Джарвис взял ее за руку и повел к двери в боковой стене. Дверь была заперта, но у него на цепочке был ключ; широко распахнув дверь, Джарвис провел Мэдлин внутрь и закрыл за ними дверь.

На первом этаже было уныло и при всех закрытых дверях совсем темно, так как свет падал только сверху через лестничный проем.

Оглянувшись, Мэдлин увидела подвешенные на блоках четыре лодки разного размера и свисающие сверху шкивы и веревки, а у самых дверей, выходящих к морю, еще две весельные лодки.

— Когда я с вашими братьями выходил в море, мы брали парусную лодку, — сказал Джарвис, заметив ее любопытный взгляд. — Вон ту, с голубым корпусом.

Мэдлин посмотрела на одну из больших лодок, у которой были мачта, сейчас убранная, и паруса.

— Поднимаются здесь. — Джарвис потянул ее за руку к лестнице, которая находилась в одном из задних углов комнаты, и, бросив на Мэдлин быстрый взгляд, пошел вверх. — Эта комната всегда служила своеобразным местом отдыха. Мой отец отделал ее для матери — многие годы она принадлежала ей, была ее местом отдыха.

Поднявшись вслед за ним по лестнице, Мэдлин ступила на отполированные до блеска доски и огляделась с немалым удивлением. Комната оказалась совсем не такой, как она ожидала. Освободив пальцы из руки Джарвиса, она медленно прошлась по комнате и приблизилась к широким окнам, обращенным к морю.

Словно почувствовав ее невысказанный вопрос, Джарвис продолжил:

— Моя мать была художницей-акварелистом. Она любила писать морские пейзажи.

В комнате на полу лежал дорогой ковер, темная дубовая мебель была великолепного качества и отделана со вкусом. Там были как уютные кресла, так и стулья с прямыми спинками и мягкими сиденьями; у стены стоял буфет, на котором лежали небрежно брошенные три книги, словно кто-то принес их в это пристанище, собираясь читать; в углу у смотрящих на море окон был прислонен к стене сложенный деревянный мольберт, покрытый заляпанной красками тканью. В центре комнаты стояла широкая тахта с толстым матрасом и массой подушек, обращенная своим изножьем к окнам. А рядом с ней на столике возвышалась ваза с фруктами и графин с притертой пробкой, наполненный медового цвета вином.