Дженна закрыла лицо руками.

– Они не успокоятся, пока не покончат со мной, не так ли? Сэр Томас, вы должны поверить, что я неповинна в возникновении пожара и последовавших за ним смертях.

Пугающе спокойным тоном он переспросил:

– Должен поверить? Почему? Дженна Мист, по твоему собственному признанию, ты прибегала к ворожбе, чтобы добиться недозволенной любви. Почему я должен верить, что ты не могла пойти на более серьезное преступление? Я недоволен твоими ответами. Ты будешь заключена под стражу, и остаток этого дня и ночь проведешь в доме констебля. Завтра я поговорю с остальными свидетелями, а потом вновь допрошу тебя.

Дженна бросила на него взгляд, исполненный непередаваемой душевной муки.

– А как же мой ребенок? Кто его накормит?

– Не бойся, о нем позаботятся.

– Но я боюсь! Боюсь клубка лжи, который все туже затягивается вокруг меня. Я боюсь за свою жизнь, если мои враги будут продолжать клеветать на меня.

Сэр Томас встал.

– Самое лучшее для тебя – честно признаться в своих преступлениях. Помни об этом, когда завтра я снова буду тебя допрашивать. Констебль! Уведите ее.

Увидев, как констебль и его помощник выводят Дженну из дворца, Бенджамин едва не заплакал от отчаяния. Он был уверен, что даже если ситуация сложится не лучшим для Дженны образом, ее вес равно отпустят домой. Все это время, в ожидании слоняясь вокруг дворца, он ни на минуту не предполагал, что ее могут взять под стражу, как преступницу.

Бенджамин бросился вдогонку, чтобы поговорить с женой, но наткнулся на резкое:

– Бенджамин Мист, тебе не дозволяется говорить с задержанной.

– Но она моя жена!

– Тем более.

Он побрел вслед за стражниками, выкрикивая:

– Но наш ребенок нуждается в еде! Ведь она кормит его грудью. Разрешите мне, по крайней мере, принести его, чтобы он не умер с голоду!

Констебль обменялся взглядом с помощником.

– Ну ладно, но только один раз. Завтра тебе придется найти ему кормилицу.

– Зачем? Как долго она пробудет в заключении?

– Об этом спроси у сэра Томаса Мэя.

Как безумный, Бенджамин помчался домой, выхватил сына из рук соседки и поспешил назад, к дому констебля. Там ему удалось обменяться с женой несколькими фразами.

Когда она села, обнажив свои красивые полные груди, чтобы по очереди приложить к каждой из них ребенка, жена констебля ненадолго вышла из комнаты, и Дженна с Бенджамином остались наедине.

– Боже мой, что случилось? – хриплым от волнения шепотом спросил он.

– Сэр Томас обвинил меня в том, что я с помощью колдовства недозволенными способами приворожила тебя, и в том, что я вызвала смерть Деборы и ее ребенка.

– А что ты ответила?

– Что я приворожила тебя. И это правда. О Бенджамин, прости мне этот грех.

Бенджамин нетерпеливо отмахнулся.

– Я уже давным-давно простил тебя.

– Ты знал?!

– Конечно, знал, но сейчас это не имеет значения. Тебе не следовало ничего говорить. Нужно было молчать.

– Но тогда меня могли посадить в тюрьму за отказ давать показания. Сэр Томас пообещал, что если я буду откровенна, то со мной обойдутся по-хорошему. Вот я и призналась.

Из-за двери послышались шаги жены констебля.

– Ох, Бенджамин, что же мне делать?

Дверь открылась, и они не могли продолжать разговор. Дженна осторожно вытащила сосок из ротика уснувшего младенца.

– Кто же будет его кормить?

Жена констебля, женщина в общем-то добрая, посоветовала.

– Попробуйте обратиться к Юфори Гудсби. Она недавно опять родила.

– А кто же будет за ним присматривать?

– Я отнесу его к Агнес и Даниэлю. Они помогут.

Дженна горько улыбнулась.

– Передай им мою любовь. Это единственное, что у меня осталось – и еще моя любовь к тебе.

Наклонившись, чтобы взять ребенка, Бенджамин, не обращая внимания на наблюдавшую за ними женщину, крепко поцеловал Дженну в губы.

– Я люблю тебя. Я всегда буду с тобой, что бы ни случилось.

На секунду они обнялись, но тут вошел констебль и оторвал их друг от друга.

– Уходите, Мист, – распорядился он. – Мне не нужны неприятности. И не беспокойте нас.

– Ну, уж нет, – отозвался Бенджамин. – Я обещаю вам беспокойство и неприятности каждую минуту до тех пор, пока моя жена не окажется на свободе.

Но, выходя из комнаты с ребенком на руках, он выглядел маленьким, беззащитным и растерянным.


Как только Том Мэй прочитал письмо от матери, то понял, что должен возвратиться в Мэгфилд. Под предлогом тяжелой семейной утраты он покинул Кембридж и вернулся в бурлящую, как растревоженный улей, суссекскую деревушку. Тут и там стояли оживленно разговаривающие группки людей и, проезжая по центральному тракту, Том чувствовал на себе их пристальные взгляды. Сворачивая под арку ко дворцу, юноша недовольно пробормотал. «Сукины дети!», но все-таки помахал им украшенной пером шляпой перед тем, как скрыться из виду.

Во дворце царила необычная тишина, и молодой человек сразу же догадался, что его родители поссорились. Увидев заплаканную, с опухшими глазами мать, он понял, что размолвка гораздо серьезнее, чем он предполагал.

Она поспешила обнять его, а затем, отстранившись и оглядев сына, со свойственной матерям гордостью подумала, что он не мог бы быть более красивым, даже если бы захотел.

– Очень печальные новости, Том, – наконец заговорила леди Мэй. – Твой отец три раза допрашивал Дженну Мист, и она призналась, что приворожила Бенджамина, но отрицала, что вызвала пожар и последовавшие за ним смерти. Он, однако, считает, что Дженна должна предстать перед судом, и отправил ее в Хоршемскую тюрьму.

– О, Господи, – промолвил Том, усаживаясь рядом с матерью. – Что же нам делать?

Им все сильнее овладевала мысль, что он должен способствовать освобождению Дженны, чтобы иску пить какую-то давнюю вину.

– Том, я думаю, что ты единственный, кто в состоянии убедить Мауд изменить показания. Старая сплетница всегда питала к тебе слабость, и я думаю, что ты мог бы уговорить ее отступиться.

– Ты действительно так думаешь?

– Попытка не пытка. Нужно делать все возможное. Что говорить, я так обеспокоена, что даже подумываю обратиться за помощью к Роберту Морли.

Том задумчиво поглядел на мать и покачал головой.

– Я не уверен, что он тот человек, к которому следует обращаться.

– Почему ты так говоришь?

– Мама, у меня всегда было чувство, что в этой женщине, Деборе Мейнард, есть что-то дьявольское. Я не верю, что она могла так долго прожить в Глинде и не стать любовницей господина Морли.

– Том, нельзя говорить такие вещи! Это клевета!

– Тем не менее, представь, однажды я солгал ради этой девушки. Она упросила меня сказать ее родителям, будто из-за несчастного случая провела ночь во дворце. Я в жизни не был в более дурацком положении. Конечно, я тут же начал заикаться, и папаша Вестон смотрел на меня так, будто это я совратил его проклятую дочь.

Даже при воспоминании о той сцене речь Тома стала более затрудненной, и матери приходилось делать усилие, чтобы понять его.

– Да, но и Мейнард, и Кэсслоу – арендаторы господина Морли, и я думаю, мы должны поставить его в известность о случившемся.

– Хорошо. Если ты настаиваешь, я съезжу к нему.

– Да, прошу тебя, Том, будь так любезен.

– А что же Мейнард? Ты ничего не сказала о нем.

При упоминании этого имени леди Мэй вздрогнула и побледнела.

– Не приближайся к этому человеку, в нем есть что-то ужасное. Мне кажется, Том, что он сам устроил пожар, а потом взвалил вину на Дженну. Я думаю, что он сумасшедший.

– Но если то, о чем ты говоришь, верно, то он не настолько безумен, чтобы не суметь сообразить, как безнаказанно уничтожить двух женщин.

Леди Мэй тяжело вздохнула, вдруг показавшись сыну постаревшей.

– Судьба против Дженны, Том. Боюсь, что все наши попытки помочь ей обречены на провал.

– А что думает ее муж?

– Бенджамин? Я не знаю. С тех пор, как Дженну увезли в Хоршем, он исчез.

– О-о, моя дорогая, – покачал головой Том, – хотелось бы мне знать, что он собирается делать. Боюсь, что он замышляет что-то недоброе.

– Кто знает? – еще раз вздохнула леди Мэй. – Кто знает?


Приоткрыв рот, Ричард Мейнард дремал, сидя возле очага. Из накренившегося стакана, который он держал в руках, лилась тонкая струйка вина, стекая по его ногам. В нем с трудом можно было узнать того человека, каким он был еще год назад. Тогда, если бы не мертвенно бледная кожа и не чересчур красные губы, он мог сойти за интересного мужчину, но теперь изменился до неузнаваемости. В выпученных глазах появился тусклый стеклянный блеск, на полуоткрытых оттопыренных губах пузырилась слюна, светлые волосы свалялись и превратились в грязную паклю. От Ричарда за версту несло отвратительной смесью пота, мочи и немытого тела, а одежда выглядела так, будто он спал в ней уже год.

Огонь начал угасать. Ричард заснул крепче. Ему снилось, что он женат на Смуглой Леди, но любит другую, – другую, с серебристо-светлыми волосами и яркими, как лесные колокольчики, синими глазами. Во сне Ричард мчался, преследуя ее, по лесам и лугам колдовской долины. Вдруг послышался звук инетрумента, похожего на лютню, и Ричард поймал себя на том, что бормочет: «Черт бы побрал этого идиота. Вечно он тут как тут». Музыка продолжалась, аккомпанируя его неустанному бегу, и вот Ричард устремился в чащу в надежде наконец настигнуть предмет своей любви.

Перед ним была золотая, залитая солнцем поляна, посреди которой стояла девушка. Ричард ринулся к ней. Она стояла неподвижно, и ему показалось, что она улыбается, но черты ее были полускрыты тенью листвы и упавшей на лицо прядью. Ричард простер к ней руки. «Я люблю тебя», – вымолвил он и наклонился, чтобы поцеловать ее, но лицо, которое смотрело на него, оказалось лицом Бенджамина Миста, и Ричард в ужасе отпрянул назад. Прекрасная убегающая девушка и плотник оказались одним и тем же существом. Сладкая греза превратилась в ночной кошмар.