– Ну-ну, Бенджамин, все в порядке? Моя дочь говорила с тобой?

Плотник теребил шляпу.

– Извините, дядюшка Вестон, но мы с Деборой пришли к соглашению, что не можем пожениться. Наша помолвка расторгнута.

Вильям побагровел.

– Но почему? Что случилось? Или моя дочь окончательно лишилась рассудка из-за этой своей таинственной болезни?

– Нет, я думаю, болезнь здесь не при чем.

Бенджамин переминался с ноги на ногу.

– Я думаю, просто она меня больше не любит.

– Что?! Это мы еще посмотрим! Бенджамин, не падай духом. Я заставлю ее сменить гнев на милость.

Смертельно побледнев, Бенджамин тем не менее твердо возразил:

– Я не хочу этого, сэр. Мы с Деборой обо всем договорились. Мы оба больше не хотим жениться.

– Тогда катись отсюда подобру-поздорову, Мист. Если не умеешь вправить мозги девушке, никогда не станешь хорошим мужем. Будь здоров.

Бенджамин чувствовал себя последним негодяем. Он мог бы остаться и рассказать Вестону правду – что он влюбился в Дженну Кэсслоу и собирается скоро на ней жениться, но благоразумие еще раз взяло верх.

– До свидания, дядюшка Вестон. Постарайтесь простить меня.

Но отец Деборы уже его не слушал: он уставился на дверь своего дома с таким разъяренным видом, будто готов был сию минуту ее вышибить. Потом он ринулся внутрь, и Бенджамин услышал его рев:

– Что ты наделала, Дебора? Я хочу услышать твое объяснение! Немедленно! Сейчас!

Плотник помедлил еще минуту, ожидая, что услышит плач несчастного создания, но все было тихо, и, желая лишь поскорее забыть о тяжелой сцене и вернуться к Дженне, Бенджамин погнал свою старую кобылку к Бэйндену.

В то самое время, когда плотник выезжал из Кокин-Милл, Ричард Мейнард, свистнув своим собакам, пошел прогуляться вдоль реки Розер. В послед нее время он чувствовал себя очень уставшим и все чаще мечтал о том, чтобы Смуглая Леди оставила его в покое и чтобы вся его жизнь пошла по-другому.

С недавних пор ему стало казаться, что весь мир настроен против него. Видение Дженны Кэсслоу, прекрасной и обнаженной, возвращающейся с какого-то сатанинского ритуала – а в том, что речь шла о служении нечистой силе, его никто не смог бы переубедить – неотвязно будоражило Ричарда. Воспоминание об этой упругой, волнующей плоти стало для него источником непрерывных мучений, кошма ром, от которого он не в силах был избавиться. Ночь за ночью он ворочался в постели, крича от безысходности и блуждая руками по собственному телу.

Как будто прознав о его мучениях, Смуглая Леди появлялась все чаще и чаще. Не проходило дня, чтобы Ричард не слышал ее рыданий, не замечал ее скорбного силуэта, не ощущал ледяного дуновения, означавшего, что она где-то поблизости. Ричард чувствовал, что не в силах больше это выдерживать, но не мог найти выхода. Он был арендатором Бэйндена, эти поля и пастбища давали ему средства к существованию; он был пленником этого места.

Фермер вдруг осознал, что ноги сами несут его к той части его владений, которая больше других притягивала и страшила Ричарда – к безмолвному лесу, который в эту пору весны переливался всеми оттенками синего. Ричард, против воли захваченный сверхъестественной красотой этого места, присел возле небольшого тихого пруда, над которым так грациозно склонились ивы.

Ричард закрыл глаза и, должно быть, задремал, потому что вновь увидел Смуглую Леди, сидящую на берегу пруда и рассматривающую вытащенное из воды старинное, необычной формы, бронзовое кольцо.

Испугавшись чего-то, Ричард внезапно проснулся и облегченно вздохнул. Перед ним стояло не привидение, а девушка из плоти и крови, и пристально смотрела на него. Ошеломленный Ричард с трудом узнал Дебору Вестон: это была совсем не та спокойная, уравновешенная, скромная девушка, которую он несколько раз видел в деревне. Вместо нее перед Ричардом оказалась женщина с искаженным похотью лицом.

– Господи спаси, что ты здесь делаешь? – потрясенно спросил он.

Она молча опустилась на траву рядом с ним, и лишь тогда он услышал шокирующий ответ:

– Я пришла, чтобы стать твоей здесь, сейчас. И если тебе понравится то, что ты во мне найдешь, то можешь на мне жениться. Мне все равно. Отец вышвырнул меня за дверь за то, что я потеряла жениха. Посмотрим, кто, в конце концов, останется в выигрыше.

Несмотря на испуг, Ричардом овладело желание, во рту у него сразу пересохло.

– Но, Дебора…

– Не нужно никаких «но», Ричард. Возьми меня.

В голове Мейнарда воцарился сумбур, мысли путались и наскакивали друг на друга. Девчонка явно не в себе; она хуже последней шлюхи; она горяча, как огонь, он умрет, если немедленно не овладеет ею.

– О-о, Боже мой, Боже, – простонал он. – Никогда не думал, что это может быть так хорошо. Ах ты сладкая, красивая штучка! Что я должен делать?

– Возьми меня, – ответила она, соблазнительно засмеявшись. – Я больше не помолвлена с Бенджамином Мистом. Если ты женишься на мне, Ричард Мейнард, каждая твоя ночь будет такой, как сейчас.

И когда она еще раз довела его до неописуемого, невероятного блаженства, он понял, что больше не сможет без нее жить.


Двойное оглашение, сделанное викарием Витфилдом – «Дженна Кэсслоу, девица, и Бенджамин Мист, холостяк, оба – жители этого прихода; Дебора Вестон и Ричард Мейнард – то же самое», – наделало в Мэгфилде немало шума. Что случилось, спрашивали все, что могло вызвать такие внезапные перемены? Что заставило Бенджамина Миста отказаться от прелестнейшей в округе девушки ради смуглой долговязой уродины? Родители Деборы Вестон отмалчивались, ограничиваясь намеками на то, что плотник надоел их дочери, и она предпочла куда более зажиточного арендатора Бэйндена. Но не все в это верили, и когда старуха Мауд, наконец, обнародовала свое мнение, многие решили, что она права. Устрсмив на собеседника тяжелый многозначительный взгляд, Мауд шептала:

– Здесь не обошлось без нечистой силы. Вспомните Алису Кэсслоу…

То, что колдовство могло вызвать разрыв между Мистом и Деборой, казалось вполне правдоподобным, и хотя версия эта еще не стала предметом гласности, ее потихоньку обсуждали за закрытыми дверями Мэгфилда. Говорили, что Дженна пошла по стопам своей тетки и стала ведьмой. Правда, пока что не произошло ничего, что подтверждало бы это: никто из детей или взрослых не умер при подозрительных обстоятельствах, не пострадали ничьи коровы или овцы. Если Дженну можно было в чем-то обвинить, так только в том, что она приворожила Бенджамина Миста, но он отнюдь не казался этим недовольным.

Наоборот, глядя на Миста, в лучшей одежде стоящего у алтаря Мэгфилдской церкви в ожидании своей нареченной, мамаша Мауд вынуждена была признать, что молодой плотник выглядит лучше, чем когда бы то ни было. Бенджамин просто излучал счастье. Кумушка вдруг вспомнила недавний сон: будто бы у нее появился жених, смуглый молодой красавец с блестящими черными глазами, очень похожий на юного господина Тома. Но все подробности сна стерлись, и, как Мауд ни старалась, больше ничего не могла вспомнить, испытав лишь чувство мимолетного возбуждения при мысли о брачной ночи – событии, которого ей не довелось пережить в действительности.

Мауд оглянулась. Следующая невеста, Дебора Вестон, уткнувшись глазами в пол, тихо, словно мышка, сидела вместе со своими родителями. Рядом с ней виднелись светлые прилизанные кудри и бледное лицо Ричарда Мейнарда, одетого в повседневный коричневый костюм.

– Уж этот, ясное дело, бережет свое лучшее платье для собственной свадьбы, – усмехнулась про себя Мауд.

Но даже она не могла сдержать восхищения при виде появившейся в этот момент в дверях невесты.

Дженна была в белом платье (один из двух возможных цветов свадебного наряда в то время), сшитом из материала, подаренного неизменно щедрой леди Мэй. Изящный покрой позволял заметить красоту фигуры девушки, обычно скрывавшуюся под простой рабочей одеждой. К рукавам Дженна прикрепила банты в виде сплетенных брачных колец, которые потом, во время свадебного пира, начнут оспаривать друг у друга молодые парни.

Простая деревенская девушка, Дженна приложила все усилия, чтобы выглядеть в этот день красиво и необычно. В свои длинные, свободно ниспадающие ниже талии темные волосы она вплела гирлянды свежих цветов, одна из которых изящно свешивалась ей на лоб. Рядом с невестой вышагивали двое нарядно одетых красивых мальчиков, племянники Даниэля, а позади шла сияющая Агнес со свадебным пирогом и гирляндами позолоченных листьев.

Это было самое грандиозное венчание за несколько последних лет, и очевидное покровительство леди Мэй, вплывшей в церковь чуть позже и занявшей свое место на особой скамье, придало ему особую торжественность. Присутствующим оставалось только гадать, какими именно бальзамами и настоями Дженна заслужила такие из ряда вон выходящие милости. Но у зрителей не осталось времени на перешептывания – клятвы были произнесены, обручальное кольцо скользнуло на тонкий палец невесты, и чета обменялась поцелуем и взглядами, которые говорили о редкостной любви – острой и сладостной, неистовой и нежной, прекрасной и неукротимой.

После этого жених и невеста, держась за руки, вышли из церкви, а за ними потянулись все остальные. Под звон колоколов процессия направилась к просторному сараю, где были накрыты столы на всю деревню. Вприпрыжку бежали дети, кое-как переваливались старухи, степенно вышагивали фермеры и работники. Уставившись на небывалое угощение, люди еще раз удивились щедрости леди Мэй: половина быка, баран, паштет из оленины, ячменный и ржаной хлеб, круги свежего сыра. Были там пиво и эль, испанское и рейнское – напитки аристократии, которую здесь представляла леди Мэй вместе со своим сыном Томом, позднее присоединившиеся к пирующим.

– Уж не думаешь ли ты, что Дженна и ее приворожила? – поинтересовалась у тетушки Мауд некая язвительная особа, мотнув головой в сторону владелицы поместья.