Долго сидел Сергей на скамье и смотрел на дверь. Лиза так и не пришла. Пар потихоньку уходил в замут­невшее окошко, в широкую щель под дверью. Негромко потрескивали остывающие камни. Чуть не зацепив голо­вой фонарь, Сергей шагнул к порогу и распахнул дверь: в предбаннике никого не было. В открытую настежь дверь через порог перешагнул неширокий лунный луч и разлегся на усыпанном сухими березовыми листьями полу. В притолоку с лёту ударился невидимый жук и, упав на землю, зашуршал в траве. Низко, над самой крышей, просвистели крыльями утки и тут же одна за другой плюхнулись в воду где-то совсем рядом.

Закрыв дверь, Сергей поставил таз ребром на низ­кий подоконник так, чтобы он дном закрыл окошко, и подбросил в каменку несколько ковшиков горячей воды. Когда пар взвился к потолку и дышать стало трудно, улёгся на полок и с остервенением принялся нахлёсты­вать себя веником,


2


Проплывая мимо острова, где две недели назад обнаружил перемёт, Сергей заглушил мотор, снова опустил за корму «кошку» и стал медленно грести. И по­чти на том же самом месте заарканил новенький перемёт с несметным количеством крючков. Поставлен он был, очевидно, с вечера, потому что пойманная рыба была ещё живая. Осторожно снимая с крючков судаков, ле­щей и угрей и выпуская их на волю, Сергей не мог из­бавиться от ощущения, что за ним, как и в прошлый раз, наблюдают. Но сколько он ни вертел головой, всма­триваясь в прибрежные кусты, никого не заметил. Берег, как и всегда в этот ранний час, был пустынным. Над озером гулял ветер, воду рябило. Вдалеке чернели две лодки. Это отдыхающие из «Голубых озер» пожаловали сюда на моторках. Одна лодка стояла на якоре, и было видно, как две человеческие фигурки изредка взмахи­вают удочками. Со второй лодки бросали спиннинг.

Живую, не пораненную рыбу Сергей метил и выпускал обратно в озеро, погибшую бросал на дно лодки. Больше всего попалось судаков. По-видимому, здесь был ход рыбы, раз браконьеры опять поставили перемёт на ста­рое место. Судаков, щук, лещей было легко снимать с крючка, а вот угри заглатывали наживку так глубоко, что, не искалечив рыбину, вытащить крючок было не­возможно. И потом, змеевидные угри были скользкими, подвижными. Пока вытаскиваешь крючок, весь слизью измажешься. Угри были живучими тварями, и поэтому Сергей выпускал на волю даже пораненных. По его под­счётам, на перемёте сидело не меньше трех пудов рыбы. Зачем им столько? Ненависть к браконьерам перепол­няла его. Готовы вычерпать всё озеро? Давятся они этой рыбой, что ли? На базаре не продашь — инспекция на­кроет. Куда же они её тогда сбывают? Сейчас лето. К вечеру снулая рыба начнёт портиться. Вряд ли они успели бы реализовать весь улов. Пока ночью сняли бы с крючков, пока довезли до города — холодильника-то у них с собой нет, — рыба испортилась бы, а тухлую не продашь. Вот и выходит, что большая часть улова будет выброшена. Ни себе, ни людям.

В мрачном настроении возвращался Сергей домой. Килограммов двадцать ценной рыбы погибло, и он сдал её под расписку на рыбзавод, который находился на другом конце озера. Пару крупных угрей оставил для Лизы. Он пытался дать ей деньги за молоко, но она не взяла. Может, рыбу возьмёт.

За дальним островом густо синело, но ветер дул в противоположную сторону, и можно было не опасаться шторма. В бурю с Большим Иваном шутки плохи! Как только на вздымающихся волнах закипят белые гребешки, немедленно греби к берегу или к острову. Разбушевавшееся озеро в два счета может подхватить, закружить и опрокинуть моторку. Такие случаи бывали, и не один незадачливый рыбак нашёл свою смерть на дне озера.

Ветер гнал над озером облака, волны становились круче и с тяжелым всплеском ударяли в киль. Мелкие брызги летели в лицо. Обе лодки с рыбаками снялись с якоря и поспешили к берегу. Густая выпуклая синева вспучилась над островом. Хотя ветер и дул в обратную сторону, туча разрасталась. У самой кромки воды она была мрачного свинцового цвета, а выше меняла оттенки от нежно-синего до бледно-зелёного.

Вытаскивая лодку на берег, Сергей испытал какое-то смутное беспокойство. Эта способность чувствовать опасность пришла к нему после ножевой раны. Что-то неуловимо вдруг изменилось. Не прибежал встречать Дружок. Ещё не было случая, чтобы он, издалека услышав шум моторной лодки, не лаял и не ждал у самой кромки воды. Иногда даже пускался навстречу вплавь. Неужели спит под соснами?

Верный Дружок не спал. Волоча перебитую ногу, он с трудом подковылял и, задрав умную морду, тоскливо уставился на хозяина. Забывшись, коснулся безвольно болтающейся лапой земли и, взвизгнув, неловко улёгся у ног. Голову положил на передние лапы. Перебита была правая нога. Сергей осторожно ощупал её: кость сломана пополам.

— Кто тебя так, Дружок? — с тревогой спросил Сергей.

Пес взглянул ему в глаза и поелозил по земле хвостом.

Сергей бросился к дому и тут, у крыльца, увидел здоровенную палку, которой, по-видимому, ударили Дружка. На ступеньках капли крови. Щеколда и щепка, засунутая в скобу, на месте. В дом никто не входил. Видно, Дружок стоял насмерть. Озираясь с крыльца, Сергей наткнулся взглядом на «Москвич». Машина стояла на прежнем месте, и всё же что-то с ней произо­шло. Не так она стояла, как обычно, вроде бы пониже ростом стала. Сергей подошел ближе и всё понял: четыре ската были грубо проколоты ножом. Обода расплющили серые покрышки, выпиравшие из-под них толстыми некрасивыми складками. На капоте трепещет на ветру бу­мажка, придавленная обломком кирпича. Сергей от­швырнул кирпич и прочитал нацарапанные печатными буквами каракули: «Не трожь нашу снасть, не то твою телегу спалим!»

И всё, больше ни слова. Коротко и ясно. Вот они, первые ощутимые плоды его деятельности на новом поприще. Покрышки и камеры нужно снимать и отдавать вулканизировать. А вернее, всего, выбросить. Разрезан корд, и тут никакая вулканизация не поможет.

Когда же они успели? Наверное, как увидели, что он зацепил перемёт, — и сразу сюда. Показали, значит, ре­бята зубы. Вологжанин толковал, что надо как-нибудь в город приехать и получить оружие. На этом участке инспектору положен пистолет. Правда, применять его можно лишь в самых критических случаях. И один бог знает, когда наступает этот критический случай. Бра­коньеры предпочитают расправляться с инспектором из-за угла.

Сергей услышал жалобный лай, вернее повизгивание, и обернулся: нахальные воробьи облепили чашку с по­хлебкой и, не обращая внимание на собаку, азартно кле­вали из неё. Дружок попытался встать, но из этого ни­чего не получилось, и он с ворчанием снова улегся. Сер­гей шуганул воробьев и поставил чашку перед носом собаки. Дружок, даже не взглянув на неё, посмотрел долгим немигающим взглядом в глаза хозяина. И взгляд его был виноватый и вместе с тем требовательный. Со­баке было больно, и она просила помощи.

Сергей опустился на корточки и, погрузив руку в густую собачью шерсть, задумался. Вот уже который раз в своей жизни он сталкивался с человеческой подлостью, жестокостью, предательством. Какой отвратительный осадок остается в душе от каждой такой встречи, будь то измена жены, предательство Лобанова или вот это варварство браконьеров.

Небо за островом наливалось густой синевой, набухало, грозило вот-вот прорваться молниями и громом. Ветер изменился, и теперь волны с тяжёлым шумом на­бегали на покатый берег, слизывая и заново принося чистый коричневый песок и ракушки. Над головой уже давно монотонно шумели сосны, пощёлкивала на крыше серая дранка, посвистывало в квадратном чердачном окошке. Одна половина неба над разбушевавшимся озе­ром была мрачной и грозовой, вторая же, над сосновым бугром и хутором, безмятежно голубела, заливая холмы и овраги тёплым солнцем.

Сергей спустился к воде и вытащил лодку подальше на берег. Под резиновым сапогом хрустнула пустая ра­ковина. Пенистая волна, расплющившаяся на мокром песке, облизала подошвы, оставив на сапоге клочок пены, и мягко откатилась назад, увлекая за собой песчинки, которые негромко и мелодично зашуршали.

Вернувшись, Сергей осторожно, как ребенка, взял со­баку на руки и зашагал по тропинке в деревню Елизаветинку, скрывшуюся за холмистым ярко-жёлтым пшенич­ным полем.


Гроза так и не разразилась над озером. В тёмно-свинцовом боку тучи, закрывавшей полнеба, стали появ­ляться голубые промоины, потом она раскололась на несколько частей и расползлась. Через озеро перекину­лись сразу две радуги. Одна большая, ярко-зелёная с оранжевым, а вторая узкая и бледная. Ближняя дуга радуги воткнулась в беспокойную воду сразу за остро­вом, а вторая — далеко в лесу. Добродушно погрохотал гром, и стало тихо. Волны еще вздымались, но уже чув­ствовалось, что всё идет на спад. Солнечная половина неба яростно напирала на разгромленную тучу, застав­ляя её отступать всё дальше. Узкое коромысло радуги исчезло, а большое ещё долго висело над озером, посте­пенно бледнея.

Сергей «разувал» машину, когда пришла Лиза. Она принесла молоко и десяток яиц в плетённой из бересты корзинке. Дружок, хромая на трех ногах — четвертую ветеринар из Елизаветинки крепко упрятал в лубок, — поспешил ей навстречу. Лиза не забыла и про него: вы­тряхнула из полиэтиленового пакета в чашку остатки тушёной картошки с мясом. И только потом всплеснула руками:

— Бог мой, что это с собакой-то?!

Сергей бросил монтажную лопатку — он размонтиро­вал колесо, — поднялся и, вытерев ветошью руки, подо­шел к Лизе. 

— Вот, браконьеры объявили войну, — мрачно ска­зал он. 

Лиза вздохнула и пригладила на выпуклых бедрах юбку. И опять это чисто женское движение чем-то напомнило Лилю. И оттого, что вспомнилась жена, Сергей ещё больше разозлился.

— Громов-то умел с ними ладить, — сказала она. — Не лез на рожон.

— Ну его к черту, твоего Громова! — буркнул Сергей.