Сергей разжал пальцы, и Лобанов тяжело плюхнулся на редакторское кресло. На узком лбу его выступила ис­парина. Пальцы зашарили по столу — глаз он не отрывал от Сергея, — нащупали скрепку и стали разгибать её. Ногти аккуратно подстрижены, на фалангах редкие рыжие волосины, большие пальцы короткие и расплющен­ные. Разогнув скрепку, Лобанов принялся за вторую. В лице его что-то дрогнуло, и он тихо сказал:

— Я этого так не оставлю. Сообщу в партбюро.

— Валяй,— сказал Сергей. — Мне теперь на всё на­плевать!

— Я звонил в Невель, — немного оправившись, ска­зал Лобанов. — Факты устарели. Директора школы уво­лили.

— А заведующего комбинатом бытового обслужива­ния отдали под суд, — перебил Сергей. — Всё верно. Но, если бы фельетоны появились на страницах газеты свое­временно, сейчас можно было бы давать «По следам наших выступлений». А ты их замариновал. Впрочем, я о другом. Вспомни мой первый фельетон про Логвина. Когда он еще был управляющим трестом леспромхозов, а ты — завотделом пропаганды. Ведь это ты сообщил ему про фельетон. А это было прямым предательством по от­ношению к газете, интересы которой ты сейчас так свято блюдешь! 

Лобанов опустил голову и, не найдя больше скрепок, так сцепил пальцы, что костяшки побелели.

— Надо мне было бы обратиться в партбюро, — про­должал Сергей, — да вот беда, никогда я в жизни ни на кого не жаловался и не доносил. Даже на подлецов. Разоблачал в фельетонах, но вот пойти куда-то и за­явить. Не могу! Наверное, я не прав, но тут уж ничего не поделаешь. Вот видишь, хотел тебе на прощанье морду набить, да рука не поднялась. Ты ведь и сдачи-то никогда и никому в жизни не давал? Ударить можно мужчину, а тебя...

— За такие вещи можно и под суд, — сказал Лоба­нов.

— Законы ты знаешь, — Сергей достал из кармана сложенный вчетверо лист и протянул ему. — Вот мое за­явление об уходе. И не думай, что из-за тебя ухожу. Велика была бы честь! С такими, как ты, ещё бороться можно. Раньше-то ты бы меня наверняка засадил за решетку. Это ты умел делать. Помнишь, когда ты при­волок в дом колхозника трофейный приемник и «Капи­тал» Маркса, а я сказал, чтобы все это убрали? Помнишь, Лобанов? И сообщил, что я сорвал задание обкома пар­тии? И долго ждал, что меня привлекут к ответственно­сти. Не дождался, Лобанов! Ты забыл, что сейчас совсем другое время. И тогда решил подло мстить рублем! Эх, да что с тобой толковать! Недаром говорят: горбатого могила исправит. Подписывай бумагу и к чёрту!

Лобанов долго читал заявление, разглаживал его ла­донями. Сергей ожидал, что он обрадуется и тут же под­махнет. Однако замредактора вовсе не обрадовался, он растерялся. На лбу его собрались морщины, глаз он не поднимал, собираясь с мыслями.

Дверь приоткрылась, и в щель заглянула Машенька. Лицо у нее озабоченное. Посмотрев на Лобанова, затем на Сергея, она сказала:

— Чай сейчас закипит.

— Что? — удивился Лобанов. — Какой чай?

— Как хотите, — пожала плечами Машенька и вы­шла из кабинета.

— Подождал бы редактора, — наконец сказал Лоба­нов. — Ты ведь ещё альманах не сдал.

— Никого я ждать не буду, — отрезал Сергей. — Аль­манах давно в типографии.

— Я не подпишу.

— Опять струсил?

— Вот приедет Дадонов, пусть он и решает этот во­прос. Пять дней-то можешь подождать?

— Я и часа больше не буду ждать. Я не могу с тобой в одной редакции работать! — сказал Сергей, направля­ясь к двери.

Когда он уже взялся за ручку, Лобанов задвигался в кресле и хрипло крикнул:

— По закону ты должен две недели отработать. Слышишь, Волков!

— Я тебе ничего не должен, а вот ты мне должен за два фельетона и очерк, — обернулся Сергей. — Запо­мни, когда-нибудь я потребую с тебя долг, Лобанов!


— Всё верно, уходи из газеты, бросай к черту свою профессию и... как это у Ильфа и Петрова — переква­лифицируйся в управдомы! Но ты же не Остап Бендер, брат Сергей. Ты от бога журналист, а может быть, и писатель. Какого ж ты чёрта зарываешь свой талант в землю?! Кому от этого прок? Ни себе, ни людям!

Александр Арсентьевич Козодоев достал смятый пла­ток, отёр вспотевший лоб. Солнце нещадно палило. С речки доносились крики барахтающихся в воде маль­чишек. За спиной молча застыли разомлевшие тополя. Пахло медовым клевером. Его много росло на береговом лугу. Пчёлы и бабочки, совершая короткие перелёты, об­стоятельно обследовали каждый цветок.

Сергею тоже жарко. Рукава рубашки засучены, во­ротник расстёгнут. Чёрная прядь налезает на бровь. А глаза сузившиеся, злые. И болотная зелень плещется в них. Он не смотрит на сидящего рядом на скамейке Козодоева. Взгляд его устремлен на Дятлинку. Только он не видит и её. Сергей смотрит сам в себя и тоже ни­чего не видит.

— Зачем в управдомы? — устало сказал он. — Встре­тил я одного хорошего человека в больнице. Он возь­мёт рыбинспектором. Буду браконьеров ловить. Эти ре­бята, пожалуй, поопаснее Лобановых!

— И всё?

— Что всё? — не понял Сергей.

— И в этом, думаешь, будет твоё счастье?

— Кто его знает, в чём наше счастье!

— А твой роман?

— Роман! — усмехнулся Сергей. — Наверное, надо сначала человека крепко по башке ударить, прежде чем он поймет, что занимается не делом. Сжёг я свой ро­ман, Александр Арсентьевич! Перечитал и сжёг. Сначала думал, зря, а теперь понял, что правильно сделал. Пло­хой был бы роман. Никудышный!

— Ну что ж, если ты сам такого мнения о своем романе, то правильно и сделал. Зачем же приумножать книжную макулатуру?

— Я думал, вы меня будете ругать.

— А теперь тебя потянуло в гущу жизни?

— Пусть будет так.

— Решение твое уйти из редакции твёрдое? — склонив голову набок, заглянул ему в лицо Александр Арсентьевич.

— Твёрдое, — повторил Сергей.

— Может, ты и прав, — сказал Козодоев, и в голосе его послышались весёлые нотки,

Сергей удивленно покосился на него: только что горячо отговаривал, а теперь соглашается.

— Есть у меня для тебя одно заманчивое предложе­ние, — сказал Александр Арсентьевич. Глаза его смея­лись. — Только вот не знаю, согласишься ли ты?

— Перейти к вам в издательство? Наборщиком или завхозом?

— Такие ответственные должности я бы тебе не до­верил, — усмехнулся Козодоев.

— В издательство я не пойду, — сказал Сергей.

— Тебя никто и не зовет, — развеселился Александр Арсентьевич. — Да у меня и штатной единицы нет. Вот что я тебе хочу предложить, брат Сергей. Ты тут тол­ковал о том, что хочешь быть рыбинспектором. Пожить на природе, с браконьерами разделаться. А у меня на будущий год запланирована брошюра: «Водоёмы нашей области». Я вот давно ломаю голову: кому бы это дело поручить? Не посоветуешь?

— Черт возьми! — сразу ожил Сергей. — И вы до сих пор молчали?!

— Да вот не знаю, справишься ли ты?

— «Водоемы нашей области», — засверкал глазами Сергей, он уже не слушал Козодоева, захваченный новой идеей. — Что это за название? Я назову эту брошюру «Записки рыбинспектора». Или нет! Напоминает «За­писки следователя». Лучше: «Выстрел на озере Боль­шой Иван»! Ну, как?

— В книжном магазине будет очередь. Все решат, что это детектив.

— Годится, — сказал Сергей, блестя глазами. — Это будет повесть о трудной профессии рыбинспектора и... конечно, о водоемах нашей области.

— Спасибо, вспомнил,— усмехнулся Козодоев.

— Побегу обрадую Лобанова! — вскочил с места Сер­гей.— Скажу, что уже не работаю в газете.

— А вот этого делать не надо, — заметил Александр Арсентьевич. — Я тебе разрешаю отрывки в газете печа­тать. А теперь пойдем в обком партии и все вместе обсудим. Думаю, что завотделом пропаганды договорит­ся с руководством газеты, чтобы тебе предоставили воз­можность поработать несколько месяцев рыбинспекто­ром. Так сказать, влезть в шкуру своего героя.

 — В обкоме мою кандидатуру не поддержат, — расстроился Сергей. — Наверняка на меня накапал Лоба­нов. Я ведь с ним на днях крепко... поговорил!

— Поговорил?

— Ну, разок встряхнул... так, слегка.

— Не жаловался он в обком. Не такой он человек, чтобы на себя тень бросать. Ведь ему важно, чтобы на­чальство думало, что, пока он и.о., в редакции тишь да гладь. — Помолчав, Козодоев спросил: — Я слышал, те­перь ты один?

— Пока да.

— Пока?

— Раньше мне казалось, я понимаю женщин, а те­перь могу лишь, как один древний мудрец, утверждать: «Я знаю лишь то, что ничего не знаю».

— Значит, поумнел.

— Насчет этого не уверен, — сказал Сергей и дотро­нулся до правого бока. — А вот то, что повзрослел на не­сколько лет, — это точно.

— Пожалуй, тебе сейчас действительно лучше побыть одному.

— Если бы вы знали, как вы меня выручили! — вы­рвалось у Сергея, вообще-то очень скупого на выражение своих чувств.

— А я думаю наоборот: ты меня, брат Сергей, здо­рово выручишь, если напишешь хорошую брошюру.

11


К старому деревянному столу намертво прилипла изрезанная ножами, истыканная вилками зелёная клеёнка. На углах она ободралась, обмахрилась. У самого края стола большое коричневое пятно — след горячего утюга.

Сергей тычет вилкой в сковородку — он любит есть со сковородки, — а мать на него смотрит. И глаза у нее грустные. У Сергея всегда был хороший аппетит, а нынче что-то и кусок в горло не лезет. Может, потому что мать на него так смотрит? Теперь смотри не смотри — ничего уже не поправишь. Да и не надо поправлять. Как гово­рится в старой мудрой пословице, что ни делается — всё к лучшему. Беда лишь в том, что этого лучшего-то пока нет. Уехала в командировку Лена. Уехала в Новоси­бирск, в какой-то научно-исследовательский институт. Не успели даже толком поговорить.