Рика Семёновна, отодвинув стул, поднялась и с лист­ками в руке пошла в машинописное бюро. Фигура у нее грузная, ноги толстые. Во рту вечно торчит папироса. Рика Семёновна не признавала сигареты — только «Беломор».

Вернувшись, она разобрала папку с утренней почтой и протянула Лиле несколько писем читателей, на кото­рые необходимо было ответить. Рика Семёновна закон­чила статью о художественной самодеятельности паровозовагоноремонтного завода, и настроение у неё было превосходное. На утренней планерке она пообещала ре­дактору, что статья сегодня будет сдана в секретариат. Писала для газеты Рика Семёновна редко, в команди­ровки ездить не любила. Жаловалась Лиле, что мужа одного и на день оставить опасно: может тут же загу­лять. И потом, ей приходилось вечерами править его рукопись. Ее муж вот уже несколько лет писал роман.

Захлопнув папку, Рика Семёновна сняла очки и, по­чесав испещрённый крупными оспинами нос, взглянула на Лилю. Глаза у Рики Семёновны умные и, наверное, когда-то считались красивыми. А сейчас поблекли и постоянно щурились, когда она снимала очки. К Лиле она по-прежнему относилась с симпатией, не очень загру­жала работой, подчас заново переписывала ее коррес­понденции и считала своим долгом учить свою молодую сотрудницу уму-разуму. Вот и сейчас у неё появилась такая потребность: настроение своей начальницы Лиля давно научилась угадывать.

— Как твой муж? — спросила Рика Семеновна, кар­тинно отставив руку с дымящейся папиросой. — Скоро выпишется?

— Муж — объелся груш, — сказала Лиля.

Этого лаконичного замечания было вполне достаточ­но, чтобы Рика Семёновна начала свои теоретические выкладки о взаимоотношениях мужчины и женщины. Стряхнув пепел в крошечную пластмассовую пепельницу, она удобно откинулась на спинку стула. Глаза её прищурились в хитрой усмешке. Струящийся пылью луч соско­чил с фрамуги и, мазнув по письменному столу, устроил­ся на голове Рики Семёновны. В черноте её жестких гу­стых волос, собранных в тугой узел, красиво засеребри­лись длинные седые нити.

— Не пойму я вас, нынешнее молодое поколение, — начала она. — Равнодушные вы все какие-то! Сколько раз ты была у него в больнице? Два? Три? Ну, вот ви­дишь. А когда мой муж попал в больницу, я там дне­вала и ночевала. Я не доверяла персоналу даже бельё ему переменить. Ты знаешь, мой муж может сорваться и накуролесить, и я живу в постоянной тревоге, чтобы этого не случилось. И я уже заранее знаю, когда он на грани. Скоро выйдет в свет его исторический роман. Ты думаешь, он написал бы его без меня? Никогда! Вый­дет роман, и на обложке будет стоять его фамилия, и никто никогда не узнает, что за каждой страницей стою я. Он ведь десятки раз бросал его. А сколько часов я просидела в библиотеке, собирая для него фактический материал! Каждую страницу я переписывала по несколь­ку раз. Я знаю весь роман наизусть. Смогла бы ты вынести такое?

— Нет, — сказала Лиля.

— Тебе безразлично, что делает твой муж?

— Пожалуй, — призналась Лиля.

— Он ведь тоже что-то написал. Кстати, выйдет его повесть или нет? 

— Я не переписывала ему страницы, — сказала Лиля. — И даже полностью не прочитала, что он написал. А выйдет или нет, я не знаю. По-моему, вряд ли. Он какой-то ненормальный: напишет главу, а потом разо­рвет.

 — Все правильно, — улыбнулась Рика Семёновна. — Для тебя его повесть ничего не значит. А для меня ро­ман моего мужа — это год или два обеспеченной жизни, когда не нужно думать о каждом заработанном рубле.

— Вы жалуетесь, что ваш муж иногда запивает, и вообще... Почему же вы с ним раньше не разошлись?

— Видишь ли, дорогая, в моё время на брак и семью смотрели несколько иначе. Это была твердыня, крепость. Я видела в муже свою судьбу. Конечно, за тридцать лет семейной жизни много чего было. Тысячу раз да­вал он мне повод для развода, но дело в том, Лилечка, что слишком много я вложила в своего мужа, чтобы так легко его потерять. Всем, что он имеет, он обязан только мне одной. И поэтому его роман — это мой роман! Ска­жу не хвалясь — ему повезло. Он женился на умной бабе. Я очень рано поняла, что он за человек! И вот, относись я к нему, как ты относишься к своему мужу, он бы давно скатился в болото. Но я не допустила этого. Не ради него. Ради себя самой и своей дочери. И я стала делать из него уважаемого человека и литератора, а он действи­тельно способный человек. Трудная это была работа. Один бог знает, чего мне все это стоило. И я своего до­билась. Мой муж стал человеком. В свое время он в жизни достиг немалого. И не проморгай я однажды — понимаешь, нельзя жить в постоянном напряжении, и я где-то утратила бдительность, и мой Петр споткнул­ся, — мы бы сейчас жили в Москве. У него все было впе­реди: прекрасная работа, персональная машина. Да что говорить! Я повторяю, он способный человек, и вот тогда мне пришла в голову мысль написать этот роман.

— Вам?! — изумилась Лиля.

— А ты думала, ему? Видишь ли, милая моя, ему тоже, конечно, приходили в голову мысли. только со­всем другие. Ну, ты понимаешь, о чем я говорю. И вот роман написан. Принят издательством и скоро выйдет в свет. Я не утверждаю, что это шедевр, и, напиши он о чем-нибудь другом, книга, вероятно, никогда бы не вышла в свет. Я нашла великолепную тему. Настоя­щая золотая жила! Просто удивительно, как за нее не ухватились другие! И я победила. Поняла теперь, что такое для меня муж?

— Он вам изменял? — спросила Лиля.

Рика Семёновна покачала головой и улыбнулась:

— Лиля, ты просто ребёнок! Конечно, изменял, и не один раз, но какое это имеет значение?

— И вам не было... больно?

— Уличить мужа в измене нетрудно. Гораздо труднее сделать вид, что ничего не произошло. Жена, закатив­шая мужу публичный скандал, не отучит его изменять ей. Наоборот, ожесточит. Не скажу, что мне это достав­ляло удовольствие, но я умела смотреть на «невинные» забавы своего мужа сквозь пальцы. Я уже столько в него вложила, что не могла себе позволить такую роскошь — подарить его другой женщине.

— А для меня муж не представляет никакой ценно­сти, — сказала Лиля. — Дело в том, что я почти ничего в него не вложила.

— Это не каждой женщине под силу, — Рика Семеёновна затолкала окурок в пепельницу и снова закури­ла. — Помнишь, когда вы только поженились, я тебе вы­сказала свое мнение на этот счет. Тогда я мало знала тебя и Волкова. Я, признаться, была поражена, как ты, симпатичная девочка с высшим образованием, так ско­ропалительно выскочила замуж за этого пентюха. Я и сейчас не испытываю глубокой симпатии к твоему мужу, но должна сказать, что он за каких-то пять лет сделал гигантский рывок вперед во всех отношениях. Если уж быть честной до конца, Сергей Волков — лучший журна­лист в нашей газете. У него большое будущее. Если, ко­нечно, не встанет на скользкий путь многих талантливых людей — не начнет пить.

— И все-таки я, наверное, с ним разведусь, — сказа­ла Лиля.

Рика Семёновна помолчала, глядя в окно. Рабочие перестали звенеть лопатами и куда-то ушли. На катушке осталось всего несколько витков толстого свинцового кабеля. На дощатых щеках каркаса отпечатались ров­ные чёрные полосы.

— Я ведь сказала, что нынешнее поколение по-дру­гому смотрит на брак, семью, — Рика Семёновна на­гнула большую голову и, прищурившись, взглянула на Лилю. — Что ж, у тебя тоже есть свой капитал: красота, обаяние. Очень часто девушка, выйдя замуж, через два-три года опускается и превращается в неинтересную бабу, а тебя бог миловал. Ты даже стала красивее, жен­ственнее.

— Я уже решила, — сказала Лиля.

— А как он?

— Мне наплевать, — со злостью вырвалось у Лили. Рика Семёновна внимательно посмотрела на нее и вздохнула:

— Я тебе тут никаких советов давать не буду. Я пы­талась советовать дочери, но она быстро осадила меня, заявив, что я мыслю отжившими категориями. А ты подумала о сыне? Как он будет без отца?

— С сыном все в порядке: он воспитывается у моих родителей. 

— Вот оно, нынешнее поколение, — усмехнулась Рика Семеновна. — Даже дети не связывают их!

— Я знаю, что моему сыну хорошо там, — сказала Лиля.


После работы Лилю провожал до дома Сева Блохин. Шли они по набережной Дятлинки. От молодых тополей под ноги упали длинные тени. Небо над крышами было пепельно-розовым. Высоко-высоко прилепились к нему плоские разреженные облака. Солнце слегка подкрасило их багрянцем. На той стороне, за рекой, где кончался город, небо ярко-голубое. Эту сочную свежую голубизну перечеркнула рыхлая белая борозда, оставленная проле­тевшим реактивным самолетом.

Сева Блохин был в шёлковой безрукавке. Тонкая материя обтягивала широкие выпуклые плечи. Лицо у него загорело, но, как это часто бывает у блондинов, приобрело не коричневый, а красноватый оттенок. Белые, не очень густые волосы были аккуратно зачесаны назад.

— За что не любит Лобанов твоего мужа? — говорил он, приноравливаясь к ее шагу. — На той неделе снял с полосы его очерк. Сказал, что нужно кое-какие факты обновить, а сегодня, когда Султанов предложил в номер фельетон, ну, который Сергей накатал ещё до этой исто­рии с девчонкой, тоже вздыбился. Придрался к одной фамилии. Там, понимаешь, в одном месте написано «Евстифоров», а в другом — «Евстигнеев». Наверное, маши­нистки перепутали. Ну, и тоже снял. Вернётся, гово­рит, Волков, пусть всё ещё раз проверит. А тут и прове­рять-то нечего: снял трубку и позвонил.

— Почему же ты не снял трубку и не позвонил? — спросила Лиля, сбоку взглянув на него. — Вы ведь с Вол­ковым друзья-приятели.

— Во-первых, мы не такие уж и друзья — он мой рас­сказ в альманахе зарезал, — а во-вторых, Лобанов все равно фельетон не поставил бы. Ты заметила, что, с тех пор как он остался за редактора, ни одного фельетона в газете не появилось? И не появится, пока Дадонов не вернется из санатория. Лобанов не любит рисковать, а фельетон — это дело опасное. Мало ли что. Вдруг в об­коме не понравится? Он ведь первое время каждый кри­тический материал возил в обком на визу, пока его оттуда не шуганули. Теперь в обком не ездит, но и фельетоны не печатает.