— Иди домой, — сказала Лена. — Ты ведь думаешь о ней?

— А ты — о нём.

— Это совсем разные вещи.

— Неужели тебя это всё ещё трогает?

— Не задавай глупых вопросов!

— Лена, мне не хочется идти домой.

— Оставайся, — улыбнулась она.

— Ты что, дразнишь меня?

— Ну чего ты от меня хочешь? Чтобы я умоляла тебя остаться? Или, наоборот, прогнала?

— С тобой сегодня трудно разговаривать.

— Серёженька, ты только не обижайся, но иногда мне кажется, что твоя работа отнимает у тебя часть разума, — сказала она. — Ты становишься капризным ребенком.

Сергей озадаченно посмотрел на нее, улыбнулся.

— А ведь и правда, иногда я себя чувствую дурак дураком. — И, помолчав, прибавил: — И только когда разговариваю с тобой. Почему бы это?

— Тебя раздражает, что, овладев мной, ты не чув­ствуешь себя счастливым собственником, — без улыбки ответила она.

— Ты, наверное, слишком умна для меня, — ска­зал он.

— Я бы выразилась иначе: слишком независима от тебя. Ты просто не умеешь относиться к женщине по-другому. Не научился, да и не было у тебя такой воз­можности. А я женщина свободолюбивая, гордая. Я не потерплю никакого рабства. Да и сама не хочу ни над кем властвовать. Многие современные молодые мужчи­ны и не знают, что такое домострой, и слово-то такое забыли, но этот самый домострой у них в крови. Это передается по наследству.

— А тебе чужды все эти пережитки прошлого?

— Что ты имеешь в виду?

— Тебе совсем-совсем безразлично, что вот я сейчас пойду к ней?

Она как-то странно взглянула на него и совсем дру­гим тоном произнесла:

— Серёжа, это нечестно, ты пользуешься запрещён­ным приёмом.

Сергей поднялся. Она стояла перед ним, тоненькая, с узкой талией, в чёрном, обтягивающем её стройную фи­гуру свитере. Глубокие глаза ее мерцали, лицо было серьёзным и задумчивым. Он подошел к ней, и она, при­поднявшись на цыпочках, прижалась к нему.

— Когда у тебя отпуск? — помолчав, спросил Сер­гей.

— Отпуск? — Она с удивлением смотрела на него. — Ах, отпуск... В июле, дорогой.

— Уедем вдвоем куда-нибудь?

— Уедем, — эхом откликнулась она.

— Зачем ждать лета? Все бросим и уедем завтра! Даже не завтра, а сегодня! Сейчас! — Он не замечал, что она закусила губы от боли — так он сжал ее плечи.

— Не торопись, Серёжа, — сказала она, мягко высво­бождаясь из его рук.

— Я все время чего-то жду, — поникнув, сказал он. — А чего — и сам не знаю...

— До свиданья, дорогой, — сказала она и, отбросив со лба золотистую прядь, поцеловала его и сама отвори­ла дверь.

4


В редакцию пришла печальная весть: в Кисловодске скоропостижно скончался Александр Федорович Голобобов. Вечером прибыл в санаторий, а утром умер прямо в нарзанной ванне. Инфаркт миокарда. Цинковый гроб с телом Голобобова доставили в го­род самолётом. Похороны были пышными и торжествен­ными. На могиле произносились речи, женщины — ре­дакционные работники — плакали навзрыд. Мужчины, склонив обнажённые головы, молча стояли у гроба. Голобобов был хорошим человеком, и его любили. У ста­вшего неподалеку от глубокой ярко-жёлтой могилы ка­менного надгробия множество зелёных венков с чёрными траурными лентами. Пахло сырой кладбищенской землей, слежавшейся хвоей и нитрокраской, которой были выведены на чёрных лентах последние слова прощания. Волков, Рыбаков, Новиков и Сергеев стояли в сто­роне под огромным бурым клёном. Над головой глухо постукивали друг о дружку ветви с набухшими почками. Ветер завывал в голых кустах, взъерошивал волосы на головах людей. Где-то на дереве печально каркала во­рона.

— Интересно, кого назначат редактором, — негромко сказал Рыбаков.

— А кого бы ты хотел? — спросил Володя Сергеев. Глаза его под увеличительными стеклами очков были совсем маленькими и покрасневшими.

— А что, если тебя назначат? — взглянул на Рыба­кова Новиков.

— Я бы вам показал, где раки зимуют! — громко сказал Рыбаков.

Исполняющий обязанности редактора Пачкин — он стоял у гроба — метнул на них осуждающий взгляд. Ры­баков, виновато откашлявшись, провел по длинному ко­стистому лицу ладонью, и оно снова стало скорбным.

Сергей не принимал участия в разговоре. Он смотрел, как могильщики на верёвках опускали большой гроб в яму. Делали они свою работу привычно и ловко, но чувствовалось, что им тяжёло, ведь в Голобобове было более ста килограммов весу. Когда гроб наконец улегся на влажное дно ямы как надо, могильщики разом вы­тащили толстые серые верёвки. И этот шелестящий скрип веревок о дерево — Голобобова переложили из цинково­го гроба в деревянный — неприятно резанул уши.

Люди на кладбище зашевелились, послышались пер­вые частые удары земли о гробовую крышку. Сергей тоже бросил горсть влажной желтой земли в могилу. Отдал последнюю дань хорошему человеку Александру Федоровичу Голобобову.

Был человек, и вот не стало человека. Могильный холм с надгробием зарастет травой, как и эти окружающие его могилы. Над кладбищем будут шуметь деревья, проплывать облака, греметь грозы, дуть холодные и теплые ветры, но мертвые ничего уже никогда не увидят и не услышат.

У кладбищенских ворот в толпе сотрудников редакции Сергей увидел Лилю. В красном пальто с норковым воротником и меховой шапочке, она выделялась из всех: яркое красное пятно на сером фоне. «Могла бы другое что-нибудь надеть, — с досадой подумал Сергей. — Как на демонстрацию вырядилась». Лиля тоже увидела его и вопросительно взглянула в глаза: дескать, домой пойдем? Сергей отрицательно покачал головой: По старинному русскому обычаю мужчины собирались помянуть покойника.

— Может, Пачкина утвердят редактором? — спросил Рыбаков. — Закончил высшую партийную школу, ему и карты в руки.

— Что это ты так волнуешься? — покосился на него Сергей.

— Голобобов... покойник обещал мне к осени отдельную квартиру, а придет новый — кто знает, как все повернется.

— Ты свое возьмёшь, — успокоил его Сергей.

— Поглядите-ка, Лобанов-то, Лобанов так и увивается вокруг Пачкина, — сказал Володя Сергеев. — Сейчас с рукава пылинку сдунет!

— А ты чего же зеваешь, Павел Ефимович? — усмехнулся Сергей. — Пристраивайся к нему с другой стороны.

— Лобанов хитрая бестия, — мрачно заметил Новиков. — Уж он-то знает, кто будет редактором.

— Я Пачкина уважаю, — сказал Рыбаков.—Добрый мужик. И организатор хороший.

— Ты погромче, погромче, — засмеялся Володя Сергеев. — А то он не услышит.

— Есть у него лишь один маленький недостаток — писать не умеет, — заметил Сергей.

— Редактору писать не обязательно, — возразил Рыбаков. — Передовицы пишет, и хватит с него.

«Вот она, жизнь, — думал Сергей. — Уже и забыли о Голобобове. Кто будет вместо него — вот что всех волнует.» Он задал и себе этот вопрос и сам себе ответил: нет, его это почему-то не волнует. Если ты хорошо вы­полняешь свою работу, почему тебя должно волновать отношение к тебе начальства? Пусть беспокоятся те, кто чувствует себя неуверенно и случайно стал журнали­стом. И Сергей подумал о Лиле: из нее, как и из Вали Молчановой, настоящей журналистки не получилось. Лиля добросовестно выполняла свою работу: правила авторские материалы, писала информации о жизни рай­онных Домов культуры, иногда даже статьи. А с заве­дующей отделом у нее самые наилучшие отношения. Это Лиля умела: с начальством у нее всегда прекрасные от­ношения, не то что у Сергея.

Прошлой осенью Сергей купил подержанный «Москвич-401». Маленькую тёмно-серую машину, похожую на жука. Он еще по-настоящему и не ездил на ней. Зима наступила ранняя, и «Москвич» пришлось поставить к ро­дителям в сарай. Иногда морозными вечерами Сергей приходил туда, распахивал дверь, забирался в машину и подолгу сидел в тесной кабине, мечтая, как весной он заведет мотор и умчится куда-нибудь подальше. При­шла весна, а он еще ни разу не выехал из гаража. Работа, командировки, и снова работа над романом. Роман о поколении Сергея Волкова. Закончит он его когда-нибудь или нет? Этого Сергей и сам не знал. А где-то в душе чувствовал, что, когда поставит последнюю точ­ку, будет жалеть. Жалеть, что роман закончен.

Лиля ждала на углу. Сева Блохин — он шел впереди — что-то сказал ей. Лиля улыбнулась и отрицательно покачала головой. Сергей, заметив, что женщины огля­дываются на его жену, досадливо поморщился: это крас­ное пальто как бельмо на глазу!

— В «Родине» сегодня новый фильм, — сказала Ли­ля. — Возьми билеты.

— Я не могу, — сказал Сергей.

— Из-за похорон?

— Вот именно.

Лиля помолчала, раздумывая. Щеки у нее порозовели. Злится.

— Я знаю, куда вы собрались. В ресторан. В таком случае, и я пойду с вами.

«Блохин сболтнул!» — с досадой подумал Сергей, а вслух произнес:

— У нас своя, мужская компания.

— Тогда я с Валей пойду в кино, — с вызовом сказала она. — И может быть, потом зайду к ней. Ты ведь вряд ли скоро вернешься.

Сергей пожал плечами, мол, твое дело, а когда она уже было повернулась, чтобы уйти, сказал:

— Ты ведь знала, что сегодня похороны, и за каким чертом надела это дурацкое пальто!

— Я совсем забыла. И потом, какое это имеет зна­чение? Похороны и мое пальто?

Сергей посмотрел в ее темно-карие жесткие глаза и усмехнулся:

— Ты потрясающая женщина!

— А ты...

Он не стал слушать, круто повернулся и побежал до­гонять приятелей. Одна нога угодила в лужу, и свер­кающие брызги разлетелись по тротуару.


Сергей и Козодоев незаметно ушли из ресторана. Ре­бята заказали уже по третьему разу, и поминки грозили затянуться. Александр Арсентьевич мигнул Сергею, мол, давай сматываться. Пить и слушать одно и то же было скучно, Голобобова все помянули добрым словом, и мож­но было уходить, а то вместо поминок получится обык­новенная пьянка. Рыбаков и Новиков поглядывали на официантку, дожидаясь, когда она подойдет, чтобы сно­ва заказать.