Это безумное тиканье заворожило его, заставило утратить чувство времени, бытия, и он очнулся от истош­ного крика ребят: «Тикай, Серега, тикай!»

Он сполз с бомбы, чувствуя сквозь тонкую рубашку мёртвый холод металла. Он не побежал, а пошёл к ле­жащему на траве без сознания Кольке Звёздину, стал трясти его, пока тот не открыл мутные бессмысленные глаза, повел его, вялого и пошатывающегося, к ребя­там.

Бомба взорвалась вечером, когда солнце коснулось вершин сосен. Над железнодорожным откосом взвилось в небо коричневое с огненной окаемкой облако, а потом громыхнуло так, что в домах пораспахивались двери и окна. У Филимонихи — ее дом был крайним — вылетела рама и упала на капустную грядку.

Когда он все это рассказал Лене, она долго молчала. Потом осторожно дотронулась пальцами до его щеки — так муху сгоняют с лица — и сказала:

— Я теперь понимаю, почему ты такой...

— Какой? — спросил Сергей.

— У тебя не было детства. Помнишь, ты меня обо­гнал на мотоцикле, там еще крутой поворот и обрыв, когда я с братом ехала? Это было очень рискованно. А ты смеялся от удовольствия и что-то кричал. Так это, Серёженька, и есть твое запоздалое детство. Оно и те­перь нет-нет да и выплеснется из тебя.

Сергей озадаченно замолчал: как-то он об этом ни­когда не задумывался.


Он очнулся от своих мыслей, почувствовав на себе чей-то взгляд. Оглянулся и увидел прямо перед собой верзилу в новом добротном костюме. Брюки с отутюжен­ными стрелками были заправлены в белые валенки с бле­стящими калошами. Под пиджаком теплый пушистый свитер. Судя по всему, лесоруб. Сергей находился в рай­центре Жарки, а тут кругом леспромхозы. Но с какой стати этот парень уставился на него? Одна рука в кар­мане, на щеках играют желваки.

— Не узнал меня, С. Волков? — широко улыбнув­шись, спросил парень. Ногой он пододвинул стул и без приглашения подсел к столу. Лицо вроде бы знакомое, но не запомнившееся. И если встречался Сергей с этим человеком, то очень давно и мельком.

— Не припоминаю, — ответил Сергей.

— А мы как-то встречались. Ночью на узкой тро­пинке.

Глядя на это крупное с раздвоенным подбородком лицо, тёмно-русый чуб, Сергей вспомнил морозный зимний день, предательский удар в спину, раскачивающий­ся на ветру уличный фонарь, темное лохматое небо и одну-единственную звездочку, нашедшую прореху.

Этот парень ночью напал на него несколько лет назад, когда Сергей шел домой.

— За что же ты меня тогда так? — тоже переходя на «ты», спросил Сергей.

— Ну вот и вспомнил, — ухмыльнулся парень. — Ты мне тоже вдарил, будь здоров! 

— Мне все же очень интересно, — сказал Сергей.

— Выпьем за встречу? — радушно предложил па­рень и достал из кармана бутылку. — А потом я тебе все по порядку расскажу.

Парень разлил в тонкие стаканы портвейн, они чок­нулись и выпили. Сергей поморщился и отставил в сто­рону недопитый стакан. Он уже пообедал, а пить эту бурду совсем не хотелось.

— Может, коньяку заказать? — предложил парень. Сергей отказался.

— А я тебя часто вспоминал, — сказал парень, глядя на него веселыми глазами. — Ты ведь всю мою жизнь переиначил. Помнишь нашего бывшего управляющего Логвина? Про которого ты фельетон написал «Техни­ка на побегушках». Так я был у Логвина шофёром. Ва­силием меня зовут. Возил его на персональной машине. А когда из леспромхоза пригнали агрегат, так это я на нем по дворам ездил и дровишки пилил. Ты меня тоже в фельетоне-то вспомнил. Ну, так вот, как мой началь­ничек узнал про то, что фельетон будет в газете, так и закрутился, как вьюн!

— Откуда он узнал?— спросил Сергей.

— Начальнику кто-то позвонил из редакции.

— Логвин тебе и посоветовал мне подкинуть?

— Что он, дурак? — засмеялся Василий. — Началь­ник сказал, что если фельетон напечатают в газете, то всю нашу шарашкину контору разгонят. А зарабатывал я там неплохо. Мужик он был понимающий и всегда да­вал подхалтурить. Вот я и взъелся на тебя. Чего это, думаю, он под нас копает? Чего ему, щелкоперу, надо? Я и по телефону тебе звонил. Предупреждал, значит.

— Дурак ты, Вася, — сказал Сергей.

— Был дураком, — не обиделся Вася.

— А теперь что же, поумнел?

— Я тебе, Волков, по гроб жизни благодарен, — ска­зал Василий. — Кем я был при начальнике-то? Пустым местом. Вася на побегушках. Приучился пить, знал, что начальник всегда выручит, если даже за рулем по­падусь. Ну и все ему делал, что ни скажет. Не так его, как жену и ребятишек обслуживал. А когда начали нас шерстить после твоего фельетона, начальнику по шапке, а мне предложили сюда, в Жарки, в леспромхоз. Сна­чала я свету белого невзвидел! Из города-то в этакую глушь. Готов был тебя изничтожить. А приехал — и, веришь, почувствовал себя человеком. Работа нравится. Уважают. Вот назначили бригадиром. Видел у райкома Доску почета? Там пришлепнута и моя физия. Да и в ва­шей газете про меня не раз писали.

— Постой, — перебил Сергей. — Твоя фамилия не Ноготов? Василий Ноготов?

— Я самый и есть, — улыбнулся Василий.

Когда Сергей разговаривал с управляющим леспром­хозом, тот рекомендовал отметить в газете одного из лучших лесорубов Жарковского леспромхоза Василия Ноготова. И в райкоме партии говорили о нем. «Вот уж воистину, — подумал Сергей, — пути господни неиспове­димы.»

— Работаю лесорубом пятый год. Заколачиваю по три-четыре сотни в месяц. Купил «Москвича». В про­шлом году женился на нашей учетчице. А сегодня у меня родился сын. Три кило шестьсот!

— Поздравляю, — сказал Сергей.

— Ты долго тут еще будешь?

— Завтра утром уезжаю.

— Жалко, — опечалился Василий. — Приезжай еще как-нибудь сюда! И ни в какие гостиницы, а сразу к нам. Дом мой рядом с библиотекой. Да любого спроси — по­кажут. Анастасия моя сибирячка, такие пельмени де­лает.

— Выпьем за твоего сына, — сказал Сергей, подни­мая стакан.


Сергей приехал на автобусе в город в полдень. На густо-синем небе празднично сияло солнце. После суро­вой морозной зимы город медленно оттаивал: капало с крыш, блестели белые колпаки уличных фонарей, кра­сочные витрины магазинов, тротуары. В солнечном свете купались липы, клены, тополя. В голых ветвях чернели разлохмаченные ветрами старые галочьи гнезда.

У нового здания автостанции выстроились в ряд за­лепленные до самой крыши мокрым грязным снегом большие разноцветные автобусы. В стороне шофер такси заменял на «Волге» спустившее колесо. Звякал о металл ключ, из машины доносилась негромкая музыка. Сергей поставил на скамейку свой объемистый дорожный порт­фель, сел рядом и, закурив, прислушался: оркестр ис­полнял симфонию Калинникова. В редакцию идти не хотелось. Домой тоже. Сергей возвратился из командировки на три дня раньше. Очерк о лесорубах он написал в гостинице, и теперь потянуло поработать над романом. Жена окончательно в Сергее разуверилась, особенно после того, как повесть возвра­тили из журнала. Повесть пусть полежит, до нее еще дойдет очередь. Вечерами, усаживаясь дома за пись­менный стол, Сергей чувствовал себя в чем-то виноватым. Жена метала на него недовольные взгляды, гремела в кухне посудой, пока он не предлагал ей сходить к знако­мым или в кино. Хлопнув дверью, она уходила. Но слу­чалось, что, даже оставшись один, Сергей уже не мог работать. Подолгу сидел за письменным столом, рас­строенный, и размышлял: «А может быть, она и права? Зря теряю время? Бывают же на свете графоманы. Пи­шут и пишут... в «семейный альбом!» Нет, он чувство­вал, что роман получается. Иногда чувствовал, а чаще всего оставался недоволен написанным, рвал страницы, и снова садился за стол. Куда и кому предложить свою рукопись, он не задумывался, да это его и не волновало. Его увлекала сама работа. То, что ему вечером нрави­лось, на другой день вызывало отвращение, и он безжа­лостно уничтожал написанное и снова все переписывал. Он не торопился, ни на что не надеялся. Просто знал, что, если не будет писать, вся его жизнь потеряет смысл. И это невозможно было объяснить Лиле, она не понимала его и, главное, не хотела понять.

Сергей бросил в лужу окурок, поднялся, взял порт­фель и пошел к автобусу. Домой он сейчас не пойдёт. У него в кармане ключ от квартиры Лены Звёздочкиной. Он как-то пожаловался, что не может дома работать, и Лена, отцепив от металлического колечка запасной ключ, тут же вручила ему.

— Приходи в любое время, — сказала она. — И ра­ботай.

До сегодняшнего дня Сергей еще ни разу не восполь­зовался этим ключом, хотя и бывал у Лены часто. Он звонил ей, сообщал, в какое время придет. Сейчас часы показывали половину первого. Лена вернется с работы в шесть. У него почти пять часов в запасе!

Сергей поднялся на третий этаж, вставил ключ в за­мочную скважину и повернул. Скрипнув, дверь отвори­лась. Знакомый обжитой запах ее дома. Это была ма­логабаритная однокомнатная квартира. В комнате лишь широкая тахта, низкий полированный стол, два кресла и шесть книжных секций. На полу огромный, почти во всю комнату, пушистый ковер. Лена говорила, что это свадебный подарок родителей. На стене две картины, литографии Модильяни, Ренуара, Ван-Гога. Лена увле­калась французской графикой и живописью. В одной из секций у нее были собраны книги по искусству. Она сама немного рисовала, но серьёзно к этому не относилась. Все её рисунки углём и фломастером лежали в большой запыленной папке под тахтой.

Из высокой хрустальной вазы торчали несколько ка­мышовых метелок.

Он снял куртку, пододвинул к столу легкое кресло и вытащил из портфеля бумаги. С некоторых пор он возил рукопись с собой и, когда представлялась возможность, работал. Он научился отключаться от окружающего мира и ничего не замечать вокруг: ни людских голосов, ни шума машин, ни грохочущего динамика над головой. Эта способность отключаться имела и свои отрицатель­ные стороны — Сергей забывался настолько, что опазды­вал на поезд, проезжал мимо своей станции. Иногда нужно было несколько раз окликнуть его, чтобы он на­конец услышал.