Лиля промолчала.

Если днем в присутствии других Сергею приходилось сдерживаться, то ночью он высказывал жене все, что думает об этом доме. Когда вспыльчивый Сергей повы­шал голос — в винограднике под пологом, — неподалеку раздавалось характерное покашливание Земельского. У Сергея создалось такое впечатление, что тесть подслу­шивает.

Шли дни, а отношения оставались натянутыми. Все в этом доме было фальшивым насквозь: медоточивые разговоры отца и детей, неприкрытая лесть и восхищение его особой, холодное вежливое внимание к Сергею. На­доела ему эта неестественная жизнь.

Кто чувствовал себя здесь прекрасно, так это сын Юра: бегал в панамке и трусиках по саду, пускал в хаузе бумажные кораблики, с утра до вечера ел всевозможные фрукты, возился с собаками, курами, голубями и всем задавал бесчисленные вопросы. Спал он тоже в вино­граднике, с Капитолиной Даниловной. Земельский спал отдельно, под айвой. Редкий день он не приносил внуку подарка: плитку шоколада, заводную игрушку, сочную грушу. Иногда брал Юру на колени и, тыкая пальцем в тугой живот, говорил:

— Чем сегодня набил свой курсак? Виноградом, ар­бузом или дыней?

Юра на такие вопросы не отвечал. Запустив руку деду в карман и ничего там не обнаружив, начинал вер­теться и скучать. Мальчишка он был удивительно по­движный и непоседливый. Подержав на коленях минут пять, дед легонько шлепал его и отпускал. Наверное, больше и не вспоминал про внука до следующей встречи.

Когда хозяин возвращался с работы, встречали его все, кроме Сергея. Этот каждодневный ритуал сначала смешил Сергея, потом начал раздражать. Не из дальних странствий ведь возвращался Николай Борисович, а из поликлиники, которая всего-то в семистах метрах от дома.


Все кончилось самым неожиданным образом.

Последнее время Сергей стал забираться на голубят­ню и шугать голубей. Лежа на горячей шиферной кры­ше, с удовольствием наблюдал за красивыми разноцвет­ными птицами, высоко кружащими в бледном небе. Ино­гда какой-нибудь голубь складывал крылья и камнем падал вниз. Над самыми деревьями выходил из затянув­шегося штопора и, перевернувшись через голову, точно планировал на длинный гибкий шест. Как ни в чем не бывало переступал розовыми лапками с белыми пучками перьев, чистил клювом крылья, ворковал, боком придви­гаясь к сидящей неподалеку голубке.

В этот день голуби летали долго. Небо было бездон­но-голубым с маленькими розовыми облаками. Голуби один за другим слетали с насеста на крышу, с крыши ны­ряли в проем на чердак, где у них были гнезда. На длин­ной поперечине остались лишь два голубя: белый с ко­ричневым — он был мастер делать кульбиты над голу­бятней — и чёрная голубка с пёстрым хохолком на точё­ной головке. Голуби не ухаживали друг за другом: смирно сидели рядком и смотрели в ту сторону, где скрылось солнце.

Сергей уже собирался слезать с крыши, когда услы­шал совсем близко знакомые голоса: Лилин и Николая Борисовича. Очевидно, они сели на скамейку, что рядом с голубятней. Первым его движением было встать и спу­ститься вниз, но, услышав слова тестя, Сергей раздумал.

— Дело прошлое, — говорил Земельский, — но зря ты со мной не посоветовалась, когда замуж выходила. Не нравится мне твой муж.

— Поверь, папа, он хороший парень, но…

— Кстати, где он?

— Гонял голубей, а потом, наверное, пошел прогу­ляться.

— Он опять был в моем кабинете, я ведь просил тебя.

— Сергей там не работал. Может быть, бумагу взял. 

— Что он там чиркает все время?

— Заканчивает повесть о своем детстве.

— И ты веришь, что из этого будет какой-нибудь толк?

— Папа, он очень способный человек. Об этом гово­рят все.

— Я не верю в это. — И после длительной паузы: — Ты любишь его?

— Последний год мы часто ругаемся. Иногда мне кажется, что я ненавижу его. Он бывает вспыльчивым, грубым.

— А как к сыну относится?

— Я не скажу, что Сергей очень нежный папаша, но любит его. В их семье не принято открыто проявлять свои чувства.

— Послушай, что я тебе скажу. Вы с ним совершен­но разные люди и не подходите друг к другу.

— Об этом мне уже многие говорили.

— Ну вот, видишь! Я не верю в вашу совместную жизнь. Чем скорее вы расстанетесь, тем будет лучше. По крайней мере, для тебя.

— А как же сын?

— Об этом не беспокойся. Если понадобится, мы возь­мем мальчишку к себе и воспитаем. Ты молода, красива и найдешь себе прекрасного мужа. Но расставаться нуж­но немедленно. Потом будет поздно. Семейная жизнь — это болото, которое может засосать, и тогда уже никаки­ми силами не вырваться. Я понимаю, ты привыкла к не­му, вас сын связывает, но надо все рвать. Сейчас это сде­лать легче и проще, чем потом. Юра еще маленький и ничего не понимает. Сейчас для него потеря отца — ми­молетная неприятность, а потом сыну даже с плохим от­цом будет трудно расстаться.

— Может быть, все у нас наладится, — помолчав, сказала Лиля, но в голосе ее особой уверенности не было.

— Я мог бы для вас многое сделать. Ты знаешь, для своих я ничего не жалею, но запомни: пока ты с этим че­ловеком, я палец о палец не ударю, чтобы тебе помочь.

— Неужели из-за этого фельетона?

— Я долго присматривался к нему. И этот фельетон раскрыл все карты. Это не наш человек. Больше я ему никогда и ни в чем не доверюсь. Он из того рода-племе­ни, которое я ненавижу. Дело совсем не в фельетоне. Ну, не хочет писать и не надо, хотя я и не понимаю этой на­ивной принципиальности. Ради родных, близких людей можно поступиться и своими принципами. Надеюсь, жизнь его еще научит и он со временем поймет, что такая твердокаменная принципиальность граничит с глупо­стью. Стоит ему оступиться, — а это не исключено, — и на работе, и в городе от него все быстро отвернутся, вот тогда он вспомнит про родственников. Человек, кото­рый не может ладить с близкими, и на работе невыносим. Как к нему относятся в редакции?

— По-разному. Он ведь и там говорит в глаза все, что думает, а это не всем нравится.

— Не пойму я его. Вроде бы не дурак, а ведет себя как последний глупец. 

— Папа, мне с ним бывает трудно, просто, невыноси­мо жить, но он честный человек — тут не может быть ни­каких сомнений. За эти три года я его хорошо узнала. Пусть у него будут неприятности на работе, скандал дома, но он всегда поступит так, как подсказывает ему совесть. Не нужно было тебе просить его об этом фель­етоне. В конце концов, я сама бы написала, а потом, дома, попросила бы Сергея поправить.

— Да разве в этом дело? Я хотел бы иметь зятя-еди­номышленника, а не врага. А он мой враг. Следователь­но, и твой. И если сейчас ты это уже чувствуешь, то что будет дальше? Лучше вам расстаться тихо-мирно. Ну, погрустишь немного, а потом и это пройдет. Встретишь другого мужчину, только сначала покажи его мне. И уезжай ты из этого городишки! Поедем с тобой на теплоходе по Волге, рассеешься, отдохнешь. Я ведь вижу, что тебе тяжело с ним и ты совсем не отдох­нула.

— Я не знаю ,папа, — сказала Лиля. — Может быть, ты и прав.

Больше Сергей не мог выдержать. Он вскочил и, грохоча шифером, спрыгнул прямо на дорожку перед ними. У Лили лицо пошло красными пятнами. Она схватила отца за руку, а он, моргая, с невозмутимой улыбкой смо­трел на Сергея.

— Я знаю, что нужно делать, — неожиданно для себя спокойно сказал Сергей. — Уехать отсюда! И немедлен­но!

— А подслушивать, молодой человек, нехорошо, — сказал Земельский, все так же криво усмехаясь.

Собрался Сергей за несколько минут. Когда вышел с чемоданом на веранду, все сидели за столом и ужи­нали.

— Я хотел бы взять сына, — сказал Сергей.

Грузная, с огромными толстыми руками и плечами штангиста, Капитолина Даниловна прижала Юру к себе и хрипло крикнула:

— Не отдам!

— Не кричи, мама, — спокойно сказала Лиля и взглянула на мужа. — Зачем тебе сын?

— Я не хочу, чтобы он оставался в этом доме.

— Твой самолет улетает завтра в полдень, — сказала Лиля. — Можешь не спешить.

— Проводи меня до ворот, — попросил Сергей. Лиля взглянула на отца, пожала плечами и поднялась из-за стола.

— Ты сумасшедший, Сергей, — сказала она.

За воротами он взял Лилю за руку и, стараясь быть спокойным, сказал:

— Ты отлично понимаешь, что в этом доме мне оста­ваться больше нельзя. Лучше я переночую на вокзале, чем останусь здесь до утра. Я понял, что ты рабски по­слушна воле своего отца, который купил тебя с потроха­ми. И все-таки я прошу: уедем вместе!

— Ты говоришь чушь. Это мой дом. Я целый год не видела своих родителей.

— Твой отец хочет нас развести.

— Ты что же, считаешь, у меня совсем нет головы на плечах? Что мне делать, я как-нибудь сама решу.

— Вряд ли. Он за тебя решит, — сказал Сергей.— Значит, не поедешь?

— И тебе не советую. Мало ли о чем я говорю со сво­ими родителями? Не надо этому придавать значения. До конца отпуска двенадцать дней. Мог бы и подождать.

— Где? В аэропорту?

— Тебя никто не гонит, — пожала плечами Лиля. Сергей внимательно посмотрел ей в глаза и невесело усмехнулся:

— Твой отец прав, мы совершенно не подходим друг другу.

— Чего же ты тогда взбеленился?

— Ладно, — сказал Сергей. — Не будем попусту тра­тить слова. Запомни только одно: как бы твой папа ни решил нашу судьбу, — а я верю, что он может это сде­лать,— Юрку я не отдам им. Если даже мне придется драться за него. Я не хочу, чтобы он стал таким же, как твой отец.

— Не кипятись. Я тебе отдам сына, — спокойно ска­зала Лиля, — Доволен?

Сергей даже растерялся: такого ответа он не ожидал.

— Ну, это... прощай, — сказал он, нагибаясь за че­моданом.