— Значит, признаешь, что жена у меня умная? — улыбнулся Сергей.

— Я никогда не говорил, что она дура, — ответил Николай.

— Я пока не жалею, что женился.

— Дай бог, чтобы я ошибся, — сказал Николай.

— Ну, была не была, — поднялся с табуретки Сер­гей — Повезу редактору.

— С тебя бутылка коньяка, —сказал Николай.

— Это за что же?

— Я ведь первый открыл в тебе талант журнали­ста.

— Ошибаешься, — усмехнулся Сергей.

— Значит, это ты написал репортаж с ГРЭС? — взглянул на нею Николай. — То, что это не она написала, я понял сразу, но то, что это твоя работа, догадался только сейчас.

— Ну, я поехал, — заторопился Сергей.

— Как она? Пишет? — не отставал Николай.— Я имею в виду письма.

— Мы с ней по телефону разговариваем, — неохотно ответил Сергей.

— Передавай привет от меня... по телефону!

— Ты знаешь, мне это дорого обходится, — сказал Сергей. — Скоро без штанов останусь.

Засунув рукопись и фотографии за пазуху, он надел плащ и вышел на крыльцо. Дождь шелестел по крыше. Курица по-прежнему пряталась под деревом. Она даже не пыталась убежать, когда Сергей осторожно взял ее ладонями за теплые бока и сунул в руки стоявшему на крыльце Николаю:

— Она сейчас яйцо снесет.

И расхохотался: очень уж смешно выглядел Бутрехин с доверчиво смотрящей на него хохлаткой.

— Это ведь не наша, — пробормотал Николай. Сергей со смехом вскочил на мотоцикл и, щурясь от хлестких капель, укатил, разбрызгивая мутные лужи.


Голобобов за своим огромным письменным столом дочитывал оттиск полосы. На широком диване негромко переговаривались члены редколлегии — дядя Костя, Ло­банов, Султанов и замредактора Александр Арсентьевич Козодоев. Он больше месяца был уполномоченным по государственным хлебозаготовкам в Усвятском районе. Вернулся неделю назад. У Козодоева широкое добро­душное с рябинками лицо, светлые волосы, зачесанные набок. Глаза голубые, умные. Он то и дело с интересом поглядывал на Сергея.

Сергей сидел напротив и со скучающим видом смо­трел в окно. Извилистые струйки бежали по стеклу, во дворе блестели лужи. На зеленом заборе мокнул забы­тый кем-то старый ковер.

Редактор поставил на полосе красным карандашом свою размашистую подпись, нажал кнопку, и тотчас по­явилась курьерша тетя Глаша. Увидев ее, Сергей вспо­мнил Наташку, ее странную выходку, когда она убеж­денно заявила ему, что Лиля не любит его. Кстати, в тот же вечер на переговорной он чуть было не поверил несмышленой девчонке. Это когда Лиля сквозь зубы с ним разговаривала.

Тетя Глаша свернула полосу в трубку и быстро вы­шла из кабинета. Редактор поставил локти в сатиновых нарукавниках на стол, сплел свои толстые пальцы и уста­вился на Сергея. Глаза у Александра Федоровича цеп­кие, изучающие.

— Ты что же это, голубчик, нас тут за нос водишь? — сурово спросил он.

— За нос? — растерялся не ожидавший такого во­проса Сергей.

— Почему ты скрывал, что умеешь писать?

— Я и сам об этом недавно узнал, — улыбнулся Сергей. У него гора свалилась с плеч. Значит, все-таки он умеет писать.

— Опять ты мне морочишь голову! — вздохнул Голобобов. — Ты или не ты написал этот материал? — по­тыкал он толстым пальцем в стопку листов.

— Там ведь подпись поставлена, — сказал Сергей.

— Может быть, тебе кто-нибудь помог? — спросил Козодоев. — Ты, Сергей, говори нам правду.

— Не кто-нибудь, а жена, — усмехнулся Лобанов.— Сколько ты пробыл в командировке? Неделю? За это время вполне мог и в Москву смотаться.

— А мне сдается, не жена ему помогла, а он в свое время молодой жене здорово помог. Помните фото­очерк о ГРЭС? — сказал Голобобов. — Так ведь, Сергей?

Все смотрели на Волкова и ждали, что он ответит. Из пяти или шести корреспонденций, что Лиля увезла с практики, четыре написал он, не считая того фотоочер­ка об открытии колхозной ГРЭС, но выдавать жену Сергей не собирался.

— Я не понимаю, о чем вы, — сказал он.

— Волков толковой подписи-то к снимку не может сделать, — заметил Лобанов.

— Подписи не может делать, а вот очерк написал,— сказал дядя Костя.

— Может быть, в человеке неожиданно талант открылся, — улыбнулся Кодозоев. — Разве такого не бы­вает?

— Я в это не верю, — заявил Лобанов.

— А я верю, — сказал Козодоев. — Сергей всегда был толковым парнем. И как у журналиста у него великолепная хватка. Только вот скрывать свои способности не стоило бы.

— Ну, ладно, — продолжал редактор. — Как гово­рится, муж и жена одна сатана. Кто еще хочет выска­заться?

— Мне понравился очерк, — сказал Султанов.— Честно говоря, до сих пор не могу поверить, что это на­писал Сергей. Чувствуется рука мастера, но если кто-то ему и помогал, все равно это здорово. Даже не хо­чется говорить о мелких стилистических погрешностях, а их здесь немало. В очерке жизнь, живые люди. Чтобы написать такой очерк, нужно самому побывать и на свиноферме, и в телятнике, и в домах. И поэтому мне смеш­но слышать, Тимофей Ильич, твои слова о том, что этот очерк написан в Москве.

— Не написан, а продиктован, — сказал Лобанов. — Мне сегодня Новиков жаловался, что все деньги с его телефонного счета куда-то исчезли, а когда мы попро­сили бухгалтерию навести справки, оказалось: три или четыре получасовых разговора с Москвой, как кошка языком, слизнули казенные денежки.

Сергей покраснел. Что было, то было. Несколько раз разговаривал он из промотдела с Лилей поздно вечером. Новиков сам дал ему пароль. Правда, ни Новиков, ни Сергей не ожидали, что разговор займет столько вре­мени.

— Я думаю, Волков беседовал с женой не об очерке, — с улыбкой проговорил Козодоев.

— Деньги за личные междугородные переговоры вычесть у Волкова из зарплаты, — сказал Голобобов. — Вот еще, взял моду из редакции звонить! Нашел пере­говорный пункт!

— Я не только из кабинета Новикова звонил, — при­знался Сергей. — Из сельхозотдела тоже, и из отдела культуры.

— Я ему разрешил, — ввернул Султанов.

— Когда твоя жена заканчивает университет? — спросил редактор.

— Через полтора года.

— Черт возьми, ты нас вконец разоришь!

Когда смех умолк, Голобобов серьезно сказал:

— Заплати в бухгалтерию, и чтобы больше этого не было. Даже с разрешения сердобольных заведующих отделами.

Сергей в знак согласия кивнул головой. «А все-таки сволочь этот Лобанов! — подумал он. — В такой момент про телефон вспомнил.»

Дядя Костя не хвалил очерк и не ругал. Он сказал, что его нужно почистить и сократить. Все эти лириче­ские отступления, зарисовки о природе надо ужать. Га­зета не альманах.

Голобобов протянул Сергею стопку листков.

— С авторскими выступлениями у тебя полный за­вал, — сказал он. — Серятина.

— Перепиши заново, — присовокупил дядя Костя.

— Очерк со снимками поставим в воскресный но­мер, — заключил редактор. — Почистить можно, а со­кращать, я думаю, не стоит. Я бы сказал, он написан на едином дыхании, и в данном случае сокращение не пойдет на пользу.

Дядя Костя хмыкнул, но возражать не стал. Лоба­нов заерзал на диване. Длинное лицо его скривилось в неодобрительной усмешке: дескать, поступайте как знаете, а я остаюсь при своем мнении.

— И последнее, — продолжил Голобобов. — Раз уж мы открыли у себя молодое дарование, нечего, как го­ворится, талант закапывать в землю. Я считаю, что Вол­ков вполне справится с обязанностями литературного сотрудника...

— ...отдела культуры и быта, — закончил Михаил Султанов и весело подмигнул Сергею. Тот в ответ улыб­нулся. Работать с Султановым ему бы очень хотелось, но редактор решил иначе.

— Пускай сначала поработает в отделе информа­ции, — сказал он, — а дальше посмотрим.

Дядя Костя неодобрительно сверкнул на редактора очками и сказал:

— Мы поменяли корову на козу: хорошего фоторе­портера потеряли, а неизвестно еще, какого литератур­ного сотрудника приобрели. Я бракую у Назарова каж­дый второй снимок. Придется срочно искать еще одного фотокорреспондента.

— Я полагаю, Волков не спрячет в сундук свой фо­тоаппарат, — сказал редактор. — Потому и назначил его в отдел информации: будет делать фотоокна, фотоочер­ки. Нет больше вопросов?

Вопросов больше не было. Все, кроме Козодоева, вы­шли из кабинета. Лобанов, в зеленом кителе с накладными карманами и синих галифе, гордо прошествовал в свой кабинет. Не только весь его вид, но даже узкая, расширяющаяся книзу спина выражала несогласие с ре­шением редактора.


Сергей стоял на пороге отдела информации — как раз напротив фотолаборатории — и смотрел на коричне­вый письменный стол, за которым ему отныне предстоя­ло работать. На столе бронзовая лампа с белым абажу­ром, настольный календарь, чернильница, пресс-папье. Свет из широкого окна, выходящего во двор, падал на ровную чуть пыльную поверхность. Недавно назначен­ный заведующим отделом Володя Сергеев — он был в командировке — располагался в этой же комнате за другим столом. На нем разбросаны папки, бумаги, письма, гранки. Телефон со спутанным проводом чернел среди этого беспорядка.

Странное чувство испытывал Сергей: с одной сторо­ны, он понимал, что произошла серьезная перемена в его судьбе — впереди новые перспективы, интересная работа; с другой — жаль было полутемную узкую ком­нату фотолаборатории. Сколько раз, бывало, когда на душе было муторно, он запирался там и в красном по­лумраке печатал со старых плёнок разные фотографии. И снова перед глазами оживали минувшие дни, возни­кали села, деревни, города, люди...

И теперь ему не заказан путь в фотолабораторию, ведь он не собирается расставаться с фотоаппаратом, но отныне он там гость, а не хозяин.