Громыхая на рельсах, вагон раскачивался, постаны­вал, какой-то сиплый свист вырывался из-под колес. Те­леграфные провода, вспыхивая на солнце, то взмывали вверх, выше деревьев, — это когда поезд несся под ук­лон,— то, погаснув, опускались к самой насыпи, когда начинался подъем. Перед глазами сменялись привычные картины: тронутые ядреной желтизной хлебные поля, зе­леные пригорки с низкими елками, путевые разъезды с будками и пристройками, а затем все закрывал подсту­пивший к самому полотну густой лес. И сразу станови­лось прохладнее, пахло смолой, хвоей, горьким осиновым листом. В высокой сочной траве чернели опущенные на землю толевые крыши бывших стогов. А над ними тор­чали высокие серые жерди. Сено зимой съели коровы и козы, а от некогда статного причесанного стога остался лишь серый остов.

Остановка в Сердце (почему так назвали эту малень­кую, ничем не примечательную станцию?), затем Таборы, следующая Кунья. В Кунье Сергею сходить. А оттуда он поедет в город Белый. Где-то он читал, что в этих краях охотился Ленин.

Поезд стал замедлять ход. Вагон дернулся раз, дру­гой. Сергея прижало к железным поручням. Оставив по­зади узенькую извилистую речку с крутыми песчаными берегами, поезд остановился.

Выйдя на пустынный перрон, Сергей по привычке взглянул на небо: еще можно вовсю снимать. Поправив на плече узкий ремень фотоаппарата, он зашагал вдоль путей. Стало немного прохладнее. Тени от телеграфных столбов упали на блестящие рельсы. Солнце клонилось к березовой роще. Ослепительно сверкала речка. Сергей прибавил шагу: надо успеть сделать несколько пейзаж­ных фотоэтюдов.

Когда он миновал последний дом, откуда-то вымахнула большая собака и побежала на него. Сергей остановился. Когда собака вот так молча бежит и не лает, становится не по себе. Пес был худой, с густой серебри­стой шерстью на спине, и морда у него очень серьезная. Он вплотную подбежал к Сергею и остановился, глядя в глаза. Сергей улыбнулся и протянул руку. Пес пока­зал внушительные белые клыки и шевельнул хвостом. Сергей, однако, погладил его по голове, — почувствовал, что пес не укусит.

— У меня с собой ничего нет. — вздохнул Сергей. — Могу только сфотографировать, — и похлопал ладонью по фотоаппарату.

Когда он двинулся дальше, пес проводил его задум­чивым взглядом, а потом, опустив острую морду к земле, потрусил следом.


2


Лиля Земельская останавливалась возле каждого свободного автомата и упорно набирала один и тот же номер. Длинные редкие гудки. Но она чувство­вала, что он дома и не берет трубку. Она обратила на это внимание, когда первый раз пришла к нему на квар­тиру. Телефон звонил, звонил, а он, не обращая на него внимания, разговаривал с ней, улыбался. Помнится, ей надоели эти бесконечные гудки и она хотела снять труб­ку, но он мягко отвел ее руку. Кто же, интересно, сейчас сидит у него на низкой широкой тахте, застланной крас­ным с черными полосами пледом?

Лиля решила взять его на измор: набрала номер и положила трубку на подставку. Мимо по широкой улице Горького шелестели «Москвичи», «Победы», автобусы, троллейбусы. Проплывая рядом, как в аквариуме, ма­шины пускали в глаза ослепительные солнечные зайчики. Из бежевой «Победы», остановившейся перед светофо­ром, на нее пристально посмотрел спортивного вида муж­чина в квадратных черных очках. Дали зеленый свет, и машина мягко и бесшумно проплыла мимо.

Оставив трубку на полке, Лиля вышла из душной нагревшейся будки, с потоком прохожих дошла до Ма­нежной площади, свернула на Моховую. У здания фил­фака не выдержала и еще раз забежала в будку теле­фона-автомата. Долго рылась в сумочке, отыскивая пят­надцатикопеечную монету. Опустила — и снова длинные гудки. Раздраженно стукнула кулаком по аппарату и, опять не повесив трубку, стремительно вышла из будки. В коридоре возле двери деканата факультета журна­листики толпились студенты. Было накурено и шумно.

— Куда тебя распределили, Лилька? — подскочила к ней Галя Вольская.

Лиля пожала плечами: она еще не знала, куда ее по­шлют на практику. Сейчас скажут.

— Что же ты стоишь? — возмутилась Галя. — Иди скорее к декану, уже, наверное, все хорошие города рас­хватали.

— Мне все равно, — сказала Лиля. И это было дей­ствительно так. Какое имеет значение, куда ее напра­вят на производственную практику? И кто на свете зна­ет, где человеку хорошо, а где плохо?

Ей предложили Петрозаводск, и она тут же согласи­лась. Декан — он привык, что студенты не сразу согла­шаются,— улыбнулся и сказал, что, мол, рядом с Пет­розаводском Кижи, а это чего-нибудь да стоит. Уже на улице ее догнала однокурсница, Таня Кошкина.

— Правда, что ты едешь в Петрозаводск? — спро­сила она.

— Петрозаводск... — сказала Лиля. — Там, навер­ное, заводов много?

— Послушай, Лилька, давай поменяемся, а? Я поеду в Петрозаводск, а ты в мой город? Ребята там были в прошлом году на практике и рассказывают просто чу­деса: всем дали ставки, относятся великолепно, печатай­ся сколько хочешь. Они заработали уйму денег. Город небольшой, с речкой, забыла, как она называется. Ну, по ней еще из варяг в греки плавали. И весь зеленый. Яблони, вишни... Даже тупица Лешка Ионин опублико­вал шесть материалов и получил «четверку» за прак­тику.

— Чего же ты не хочешь ехать в такой замечатель­ный город? — спросила Лиля.

— Димка едет в Петрозаводск!

— Ну и что?

— Что с тобой? — внимательно посмотрела на нее по­друга. — Какие-то глаза у тебя... странные.

— Оставь мои глаза в покое, — сказала Лиля.— Скажи лучше, как ты относишься к Роберту?

— Я его и видела-то всего два-три раза с тобой.

— Что ты думаешь об этом человеке? Только честно,

 Таня раскрыла лакированную черную сумку, достала платок, развернула его, свернула и снова положила на место. Щелкнув замком и не глядя на Лилю, сказала:

— Плюнь ты на него Лилька, ты ведь самая кра­сивая в нашей группе! Стоит ли переживать из-за ка­кого-то... Неприятный, наглый тип! Я, как в первый раз увидела его с тобой на вечере, не могла понять: где у тебя глаза были?

— Мы с ним в одной школе учились, — сказала Лиля. — Когда я приехала в Москву, он был для меня самым близким человеком. А потом... потом...

Таня обняла подругу за плечи.

— Если ты захочешь, любой парень будет твой. Мне бы такие глаза, как у тебя! Поезжай, Лиля, на прак­тику и забудь думать о нем. Спорим, вернешься — самой будет смешно, что плакала из-за него!

Лиля платком вытерла слезы. Достала зеркальце, черный карандаш, старательно подвела глаза.

— Что ты там говорила про Петрозаводск? — спро­сила она, успокоившись.

— Моего Димку туда направили. Я хотела бы поехать с ним.

— Ну и поезжай, — сказала Лиля.

Таня обхватила ее за шею, стала целовать.

— Лилечка, ты меня спасла! Я ведь хотела сделать так, чтобы Дима думал, что это случайность,

— А декан? Мне ведь уже направление выписали.

— С деканом я договорилась. Пошли, он переофор­мит наши документы!

— Что ж, пусть будет город с речкой, — сказала Лиля, и впервые в это утро на ее полных губах появи­лась улыбка.

                                                         * * *

Лиля все-таки дозвонилась до Роберта. Разговаривал он по телефону лениво, сквозь зубы, отвечал однослож­но: «да», «нет», «ты все выдумываешь», «знаешь, доро­гая, мне это надоело». Но пообещал приехать на Риж­ский вокзал проводить.

Появился он за пять минут до отхода поезда. Лиля уже вошла в вагон и стояла у окна. На перрон поднима­лись пассажиры и провожающие. Лиля подумала, что он не придет, и тут в толпе заметила его длинное с бачками лицо. Лиля очень хотела, чтобы он пришел, а увидев, почувствовала разочарование: к чему эта теперь уже бес­смысленная встреча?

Роберт не спешил. Остановился на перроне, прищу­рив глаза, окинул взглядом длинный состав, взглянул на часы и направился вдоль вагонов. Лиля застучала в стек­ло. Он увидел ее, но в вагон не вошел, остановился у окна. Напрягая все силы, Лиля попыталась опустить стекло, но у нее ничего не вышло. Поймав ее взгляд, с места поднялся молодой лейтенант и помог. И вот Лиля и Роберт лицом к лицу, Глаза у него темные, на тонких губах равнодушная, будто приклеенная улыбка.

— Уезжаешь? — спросил он.

— Говорят, это очень красивый город, весь в зелени, речка... — сказала Лиля, понимая, что говорит совсем не то.

— Будешь на пляж ходить, — усмехнулся Роберт.

— А что ты будешь летом делать?

— Я? — Он проводил взглядом высокую блондин­ку.— Не знаю. Поеду в Андижан к старикам. — Он вдруг озабоченно взглянул на нее. — Ты не писала своим, что я завалил сессию? Слава богу, а то ни копейки не дадут, а у меня мысль махнуть в Ялту. Море, Ореанда, белые корабли...

— Шикарные девочки. — подсказала Лиля.

— Я ведь не давал монашеского обета, — улыбнулся Роберт.

Глядя на это длинное, лишенное всякого выражения лицо, на пустоватые глаза, тонкие губы, Лиля вдруг по­чувствовала облегчение. Это хорошо, что они сегодня уви­делись. Что, кроме обид и слез, дал ей этот самодоволь­ный парень? Даже сейчас, за несколько минут до отхода поезда, пялится масляными глазами на хорошеньких женщин. Сколько раз она хотела забыть его! Случалось, не встречались месяц, два, потом он как ни в чем не бывало появлялся и все начиналось сначала. Как она ненавидела себя за то, что все прощала ему, но ничего поделать с собой не могла. А он знал, что она не про­гонит, и только улыбался своими тонкими губами, когда она плакала и говорила ему, что он подлец, что она не хочет его больше видеть. Ему нравилось, что она стра­дает, плачет из-за него. Однажды Лиля услышала, как он, подвыпив, сказал своему приятелю: