— Говорите. Я вся внимание.

— Должен признаться, что я был с вами не вполне честен… особенно в одном вопросе, который имеет для меня очень большое значение. — Он замолчал, словно не находя нужных слов.

— Я знаю, что у вас есть свои тайны, — сказала она, заметив, как он поморщился. Держа ее за руку, он принялся обводить пальцем линии на раскрытой ладони, стараясь не встречаться с ней взглядом.

— Со временем я хотел бы многое сказать вам, Эви. К сожалению, я тугодум и упрямец, как все шотландцы, и привык преодолевать препятствия поочередно, а не все сразу. Вы меня понимаете?

Эванджелина хотела бы понять, но тайны в отношениях с Эллиотом ее пугали. Вдруг он узнал о леди Трент? Или это имеет отношение к его бывшей невесте? А вдруг он надеется возобновить помолвку? Нет, не может быть. Особенно после того, что произошло между ними…

Эллиот вздохнул, прервав поток ее мыслей.

— Эви, как большинство мужчин, я не святой. И никогда им не был. Наверняка я совершал в жизни поступки, которых следовало бы стыдиться. Не могу сказать, что я действительно стыдился, хотя, наверное, следовало бы.

— По крайней мере вы честно признаетесь в этом, — усмехнулась она.

— Подождите делать выводы, — сухо сказал Эллиот. — Видите ли, Эви, у меня есть дочь. — Самое трудное осталось позади, и теперь слова посыпались из него как горох. — Ее зовут Зоя. Она красивая, умненькая и тихая как мышка. Ее единственным другом является старый шотландец, мой дворецкий. Ей очень идет фиолетовый цвет, она любит читать, обожает малиновое варенье и котят и… черт возьми, это в основном все, что я о ней знаю. — Эллиот снова уставился на ладонь Эванджелины, стараясь не встречаться с ней взглядом. — Но я попытаюсь узнать ее получше.

У Эванджелины перехватило дыхание.

— Это как-то связано с расторжением вашей помолвки?

— Нет, Эви. Мать Зои была танцовщицей, причем не особенно хорошей. Подобно многим женщинам, которых я… знал, она была…

— Вашей любовницей?

— В течение некоторого времени.

— А потом родилась Зоя?

— Да. Это было восемь лет назад. Мне следовало бы радоваться, а я пришел в ярость. Сначала я и вовсе не хотел ребенка. — Он горько усмехнулся. — Но мать Зои тоже ее не хотела.

— И что вы решили?

— Мы пришли к полюбовному соглашению, в соответствии с которым эта женщина должна была проживать за границей и никогда не возвращаться в Англию.

Эванджелина испуганно охнула.

— Значит, вы не видитесь с дочерью?

Эллиот, взглянув на нее, заявил холодно и твердо.

— Я не выпускаю из рук то, что принадлежит мне, Эви. В этом будьте уверены.

Несмотря на свое смятение, Эванджелина не могла не заметить угрозы, прозвучавшей в его словах.

— Кто о ней заботится? — спросил она.

— О ней забочусь я. Как умею, — сказал он в ответ. — Это означает, что я плачу нянюшкам, учителям музыки, гувернанткам, но я не так глуп, чтобы не понимать, что все это отличается от того, что получает, например, Фредерика.

— Наверное, вы правы, но все-таки это больше, чем получает большинство…

— Больше, чем обычно получают внебрачные дети от своих папаш? — саркастически закончил фразу Эллиот. — Видит Бог, я старался дать ей как можно больше, а оказалось, что дал так мало.

— Что именно вы хотите сказать?

Эллиот выпустил руку Эванджелины. Поднялся с кресла и принялся ходить из угла в угол.

— Дочь едва знает меня. Конечно, и я с опозданием пытаюсь узнать ее. Мне даже кажется, что она меня побаивается. И я боюсь ее.

— Боитесь?

— Да, Эви. Именно боюсь. Сам я никогда не был ребенком. Я был лишен детства. У меня были обязанности. Долг. Ожидания. — Он вдруг резко повернулся к ней. — Вы и понятия не имеете, что это такое.

Эванджелина протянула к нему руки, он медленно подошел и накрыл их своими ладонями.

— Имею, Эллиот, — тихо ответила она. — Я знаю, что вы имеете в виду.

— Расскажите, — просто сказал он и, не выпуская рук Эванджелины, снова уселся в кресло напротив нее.

— Когда умерла мама, мне было семнадцать лет и я уже помогала воспитывать братьев и сестер. Некогда наша семья была гораздо более многочисленной. Но на континенте во время войны свирепствовала холера. Мама, ослабленная родами Майкла, заболела первой. Потом Амелия, которой было четырнадцать. За ней — десятилетний Гарольд.

— Извините, Эви. Я не знал.

— Но хуже всего было то, что случилось с отцом. Он почти целый год не выходил из комнаты. Он перестал спать и больше не брался за кисть. Я была в отчаянии, не знала, что делать. Майкл был еще младенцем. Наконец я решила, что нам следует вернуться в Англию. Хотя Англия не была моей родиной, я думала, что, возможно…

— Ваш отец почувствует себя дома?

— Да, хотя и с этим были связаны проблемы. Я решила, что мы поселимся в Чатем-Лодже и постараемся не вспоминать о нашей более счастливой жизни во Фландрии. Мы избегали общения с семейством отца. Это было нетрудно, так как его мачеха открыто заявила, что смерть моей матери ничего не меняет. А мы старались сохранить семью хотя бы в составе четырех человек.

— Вы пытались сохранить семью и преуспели в этом, Эви, — тихо сказал Эллиот.

— Не надо мне сочувствовать. Я хочу лишь, чтобы вы поняли, что я знаю, каково бывает человеку, когда его детство ограничивается обязанностями и ожиданиями. Но больше всего я хочу, чтобы вы осознали, насколько важно дать детям любовь и чувство защищенности. Николетте и мне повезло, у нас это было. И хотя вы сами были лишены этого, вы в силах дать это своей дочери.

Эллиот кивнул:

— Как вы дали это своей семье.

— Да, и я буду продолжать делать это, особенно для Майкла.

— Эви, вы постоянно тревожитесь за Майкла. Не возражайте, я это заметил. Почему?

Эванджелине не хотелось объяснять, почему она боится за будущее Майкла. И она умышленно сменила тему разговора.

— Почему, Эллиот, вы решили рассказать мне о своей дочери именно сейчас?

— Я хотел, чтобы вы знали, — сказал он, отводя от нее взгляд. — Пора, давно пора рассказать вам о себе. Видите ли, Зое нужна новая гувернантка, и собеседование с кандидатками назначено на послезавтра. Вот почему я должен так скоро уехать. Пора мне заниматься этими вопросами лично, не перекладывая эту заботу на плечи других людей. — Он вдруг улыбнулся своей обаятельной улыбкой, от которой у Эванджелины всегда замирало сердце.

— Вы совершенно правы, Эллиот, и я благодарна за то. что вы мне все объяснили. А теперь пойдемте в столовую, пока кто-нибудь из детей не увидел меня в вашей спальне. — Она заставила себя весело улыбнуться.

Он поднялся на ноги, и то, что произошло потом, было мило и искренне. Словно скрепляя печатью свое обещание, он заключил ее в объятия и наклонил голову, чтобы поцеловать. Эванджелина не сопротивлялась. Когда его губы нежно и уверенно прикоснулись к ее губам, она почувствовала, как нарастает ее желание, превращаясь постепенно в нежное теплое чувство. Это был не горячий, страстный поцелуй, а неспешное обещание будущего наслаждения. Она это понимала и отвечала ему, пока он сам не отпустил ее, подняв голову и очаровательно улыбнувшись.

— Пойдемте, Эванджелина. Я буду рад насладиться вашим обществом сегодня за ужином.

Глава 8

На следующее утро Эллиот стоически выдержал сеанс позирования для портрета, в течение которого они почти не разговаривали, испытывая смущение, неизбежно возникающее между людьми, которые чувствуют, что их отношения неожиданно и необратимо изменились.

Ни один из них не говорил ни слова о том, что произошло вчера, хотя Эванджелина была уверена, что это не прошло бесследно для них обоих. Судя по всему, Эллиот был погружен в какие-то свои мысли, и она подумала, уж не беспокоит ли его что-нибудь более серьезное, чем сорванный украдкой страстный поцелуй.

По установившейся традиции Эванджелина после обеда одна проводила его до дверей. Быстро оглядевшись вокруг, Эллиот наклонился и поцеловал ее в лоб, потом распахнул дверь и направился к ожидавшему его коню. Глядя ему вслед, Эванджелина вдруг осознала, что его короткий прощальный поцелуй был единственным проявлением близости между ними за целый день.

Тем не менее этот непродолжительный визит Эллиота в Чатем-Лодж был чреват важными последствиями. Они очень сблизились друг с другом, причем многие сочли бы, что она допустила неподобающую степень физической близости. Однако Эванджелина ничуть не жалела о том, что ответила на заигрывания Эллиота. По правде говоря, страстное желание, которое она испытала в его объятиях, лишь укрепило ее решимость заполучить его, хотя бы на короткое время. Хотя вся ее жизнь была посвящена работе и заботам о семье, Эванджелина решила украсть несколько мгновений счастья для себя. А Эллиот, как она поняла, делал ее счастливой.

Однако он дал пищу и для других тревожных размышлений. Она все еще пребывала в замешательстве в связи с увольнением Эллиотом ее служанки. Однако после того, как он рассказал о своей дочери, ей стала понятна его моментальная гневная реакция. Несомненно, Эллиот пытался защитить Фредерику, как защитил бы свою дочь. Это, как ни странно, ее успокоило.

Тем не менее для того, чтобы уволить чужую служанку, требовалась изрядная доля дерзости. Эллиот, несомненно, был вспыльчив и весьма самоуверен. Она, откровенно говоря, ни то ни другое не считала скверными чертами характера. Но нельзя было не заметить, что он, очевидно, привык поступать так, как считает нужным. Примером может служить то, как он самовластно распорядился судьбой матери Зои.

Когда пришло время ложиться спать, Эванджелину снова одолели тревожные мысли. Что, если Эллиот решил, будто вольности в их отношениях, которые она ему позволила, дают ему право на такие же вольности в том, что касается управления ее хозяйством? И если это так, то насколько широкими он считает свои права? Его вчерашний поцелуй был таким нежным, таким сладким и предвещал так много… Боже милосердный! Уж не собирается ли он жениться на ней? Что за абсурдное предположение!