Внезапно поняв, что она больше не слышит веселых голосов, Сидония огляделась и увидела, что стоит на совершенно пустой восточной лестнице, что вся молодежь и ее багаж исчезли. Спускаясь на первый этаж, она сообразила, что Холленд-Хаус вновь восстановился в прежней роскоши и что кругом не видно ни единой современной вещи.

Однако при всем своем великолепии дом был абсолютно пуст. Пройдя по просторному вестибюлю и направляясь к западному крылу, Сидония отметила, что ей никто не встретился на пути — дом казался покинутым. Тем не менее клавикорды продолжали играть, и, приоткрыв дверь, из-за которой доносились звуки, Сидония очутилась в чудесной музыкальной гостиной, о существовании которой и не подозревала.

Здесь была Сара. Она сидела за инструментом, поразительно похожим на клавикорды самой Сидонии, и ею овладело острое любопытство, заставив забыть об осторожности. Подойдя поближе, музыкантша отметила, что женщина георгианской эпохи была неплохой исполнительницей, хотя и не виртуозом. Сидония улыбнулась, поняв наконец, что Сара играет менуэт «Леди Сара Банбери», сочиненный графом Келли.

Но именно вид самого инструмента наполнил Сидонию трепетом и страхом, ибо случившееся казалось невозможным. Сидония смотрела на клавикорды работы Томаса Блассера, сделанные в Лондоне в 1745 году, — клавикорды, которые в этот момент преспокойно стояли в ее квартире. Наконец-то странная связь между двумя женщинами стала совершенно понятной. Очевидно, инструмент работы Блассера принадлежал им обеим.

Сара сфальшивила и издала раздраженное восклицание. Взглянув на нее с близкого расстояния, Сидония увидела, что за каких-то пятнадцать минут после их последней встречи Сара стала старше. За клавиатурой сидела печальная тридцатипятилетняя женщина, ее траурные одежды исчезли. Значит, несколько лет промелькнули для Сары, как миг для Сидонии.

Сидония наблюдала, как Сара закончила пьесу и нажала кнопку под нижней клавиатурой. Из потайной ниши выдвинулся маленький ящичек, откуда Сара вынула письмо. Выглядывая из-за плеча Сары, Сидония заметила, что письмо датировано 25 февраля 1761 года. Витиеватая подпись в его конце не вызывала сомнений: Сара держала в руках любовное послание от самого короля Англии.

«Дорогая моя леди Сара, какой радостью исполнилось мое сердце с тех пор, как одна очень милая дама вернулась в ноябре из Ирландии! Вы знаете, кого я имею в виду? Я отправил этой милой даме подарок на день ее рождения, чтобы она могла играть мелодию „Бетти Блю“ — танца, которому сама учила меня на балу Двенадцатой ночи. Георг Р.».

Улыбаясь и вздыхая, Сара прикоснулась к листку бумаги губами, а потом вернула письмо в потайной ящичек и повернулась к клавиатуре. Играя, она вновь сделала ошибку, и Сидония уже не смогла сдержать свое желание: очень медленно она обошла Сару, оказавшись в поле ее зрения, улыбнулась, чтобы успокоить женщину, села рядом с ней на двойной табурет, положила руки на клавиатуру и заиграла менуэт «Леди Сара Банбери» верно.

Они не могли коснуться друг друга — для них это оставалось невозможным, они не могли обменяться словами. Но Сара обернулась к музыкантше с таким радостным, благодарным и признательным взглядом, что Сидония почувствовала, как на ее глаза наворачиваются слезы.

— Сара, будь счастлива, — сказала она, мучаясь от того, что ее слова могут быть не услышанными, но желая утешить женщину всем сердцем. — Я знаю, тебя ждет прекрасное будущее. Прошу тебя, наберись терпения и подожди еще немного.

Произнеся это, Сидония поднялась и медленно вышла из комнаты, вспоминая, что в дневнике Сары больше не было записей об их дальнейших встречах.


9 марта 1776 года лондонский «Вестник» содержал следующее объявление: «Вчера в верхней палате было представлено прошение Томаса Чарльза Банбери, в котором вышеупомянутый просил на законных основаниях расторгнуть его брак с леди Сарой Леннокс, его теперешней женой, дабы он мог вновь вступить в брак».

Одинокая и униженная, Сара вернулась в Гудвуд из Каслтауна в Ирландии, зная, что, если она сама старательно избегает читать газеты, ее слуги наверняка подробно изучают их и, несомненно, пока она обедает, перешептываются о своей хозяйке.

В конце концов ощущение пересмешек за спиной стало невыносимым, и в апреле Сара с Луизой уехали в Стоук погостить у леди Элбермарл, сестры ее отца, будучи уверенными в теплом приеме престарелой дамы. Саре было тридцать два года, а ее тете — семьдесят три, однако их добросердечные отношения были замечены всей семьей. С великим вздохом облегчения сбежав подальше от возобновляющихся сплетен, Сара и Луиза окунулись в вихрь светской жизни в доме леди Элбермарл.

Гостьи уже давно знали, что старая леди Энни не придумала ничего лучшего, как пригласить соседей отобедать, и в этот мягкий апрельский вечер, когда весенние ягнята еще паслись на полях позади парка, а небо приобрело оттенок ирисов, шестеро гостей прибыли, дабы присоединиться к обществу. Здесь были сквайр Томас, местный помещик, и его жена, сэр Хью и леди Милтон, небогатый дворянин и его супруга. Но гораздо более интересным гостем, на взгляд Сары, был полковник Джордж Напье, представленный ей как друг лорда Джорджа Леннокса, брата Сары.

Рост стройного военного превышал шесть футов, он выглядел весьма привлекательным в своем красном мундире и белом парике, под которым Сара разглядела вьющиеся каштановые волосы. Немедленно заинтересовавшись этим человеком, она пожелала расспросить Джорджа Напье об американских колониях — предмете, близком Саре, но, к несчастью, присутствие жены полковника, Элизабет, тихого как мышка существа лет двадцати от роду, очень робкого и тонкого, помешало вовлечь его в увлекательную беседу. Однако за обедом они оказались соседями, и Сара повернулась к полковнику.

— Если мне будет позволено такое замечание, сэр, — заметила она, — для полковника вы слишком молодо выглядите.

Его улыбка была немного грустной.

— Признаюсь, миледи, наша армия терпит множество потерь. Действительно, в свои двадцать пять лет я еще зелен для такого звания.

«Какой милый мальчик!» — подумала Сара, воздержавшись от такого замечания вслух.

— Скажите мне, что вы думаете о колонистах? — продолжала она.

— Я всецело сочувствую им. В их поступках нет ни предательства, ни мятежа. Они оправданы здравым смыслом.

— Да, но при этом погибают люди, — вставила миссис Напье.

— Несомненно, они и будут погибать, — сухо ответил ее муж.

— Ненавижу войну, — заявила Сара. — А гражданскую войну — еще сильнее. Меня передергивает от отвращения, как только я вспомню, что бои идут на том самом месте, где недавно жила моя подруга леди Сьюзен О’Брайен. А теперь туда уехал мой племянник Гарри Фокс. И тем не менее я по-настоящему сочувствую бедным американцам.

Она слишком разговорилась для обеденной беседы и поняла это.

— Почему же? — поинтересовался сквайр Томас.

— Потому, что у них есть все права быть независимыми от нас, если они того пожелают.

— Самое ужасное, — вставил полковник, — что я полностью согласен с их требованиями, и тем не менее могу получить приказы сражаться с ними.

— Это кошмар, — вздохнула Элизабет Напье. Она откашлялась, очевидно, желая сменить тему. — Я слышала, что у вас есть дочь, Луиза, леди Сара. Сколько же ей лет?

— В этом году исполнится восемь.

— У меня тоже есть Луиза, но ей всего два года. Значит, красавец-полковник, каким бы юным он ни казался, был уже семейным человеком. Внезапно почувствовав всю тяжесть своих средних лет, Сара взглянула на Элизабет и произнесла:

— Тогда нам остается только молиться, чтобы вашего мужа не призвали воевать. Мне всегда казалось, что жертвами войны бывают прежде всего дети военных.

— О, да, — с воодушевлением поддержала ее миссис Напье, — вы совершенно правы.

И две женщины обменялись печальными улыбками, которые было трудно забыть.


Именно реакция короля на ее развод окончательно сломила дух Сары, а не публичные оскорбления и не стыд от того, что ее имя прочно связано с упоминаниями о распутстве. Она пробыла в Стоук так долго, как только смогла, навещая Донни Напье — таким было прозвище полковника — и его жену. Чем больше Сара узнавала Элизабет, тем сильнее испытывала к ней добрые чувства. Эту юную женщину с доброй, любящей душой, дочь капитана, Донни встретил на прекрасном острове Минорка. Что касается самого полковника, он, к вящему удивлению Сары, оказался образованным человеком: хорошо читал на нескольких языках, разбирался в современной и древней истории, изучал математику, химию и инженерное дело. Сара вскоре пришла к убеждению, что более привлекательного и умного мужчины она не встречала за всю жизнь.

В конце концов подошло время расставания с новыми друзьями, и несчастная Сара неохотно вернулась на ферму, чтобы столкнуться с неизбежным.

Бракоразводный процесс, несмотря на все препятствия, продвигался, и к 24 мая прошение было зачитано на заседаниях палаты лордов и общин, теперь требовалась только санкция короля. Но именно этот, завершающий этап процесса заставил Сару пролить больше всего слез.

— Его величество слишком встревожен, чтобы поставить свою подпись под указом, — объяснил ей герцог Ричмондский, появившись на ферме в прогулочной одежде, с более серьезным лицом, чем когда-либо видела Сара у брата.

— Что вы говорите?

— При дворе ходят слухи, что король не может заставить себя присутствовать в парламенте, когда будет зачитан указ о твоем разводе. Он не желает слышать, как о твоем безнравственном поведении говорят вслух.

— Боже мой, но почему?

— Разве ты не догадываешься? — сухо ответил Ричмонд, — Неужели ты совсем потеряла разум? Здесь все ясно, как день: бедняга все еще любит тебя и отказывается присутствовать там, где тебя будут стыдить публично.

После того как брат ушел, Сара долго сидела одна, вспоминая каждую подробность своих отношений с мужчиной, который за несколько безумных месяцев лета 1761 года успел не только пленить, но и разбить ее сердце. Впервые она со всей ясностью поняла, какому давлению подвергали короля, вынуждая расстаться с ней, какую агонию он претерпел и какое разочарование испытал, когда он, так тонко чувствующий и любящий красоту, впервые увидел свою безобразную невесту.