Та же самая газета не забыла упомянуть про Алексея:

«Это настоящий гений, он молод, неистов и красив. Безвестный русский скрипач, едва достигший двадцати одного года, ворвался в мир музыки со всей живостью и темпераментом, присущим его родной стране. Юношеская порывистость еще отмечает его исполнение, но „ужасное дитя“ с несомненным искусством исполняет великие классические произведения. Когда зрелость отшлифует этого музыканта, ему будет рукоплескать весь мир — в этом нет ни малейших сомнений».

— Значит, вот ты кто, — заключила Сидония. — Ты гений.

— Что они имели в виду под словами «ему будет рукоплескать весь мир»? Я уже пользуюсь успехом!

— На самом деле ты, прежде всего, вдохновил меня, — убежденно произнесла Сидония. — Вряд ли я когда-нибудь испытаю подобные чувства.

— А все потому, что тебе хорошо со мной в постели.

— Не только. Было бы достаточно просто познакомиться с тобой.

— Это звучит так, как будто ты прощаешься. Это не так, верно?

— Конечно, нет. К чему нам прощаться?

— Я только подумал, что твоему приятелю из Канады это не понравится.

— Откуда он об этом может узнать? — сердито спросила Сидония. — Он и понятия не имеет, где я сейчас нахожусь.

Алексей всмотрелся в ее лицо:

— Мои слова расстроили, тебя, верно? Прости, я не хотел этого.

— Ты тут ни при чем.

— Тогда что же?

— Я расстроила сама себя.

— Из-за чего?

— Потому что изменила ему с тобой.

— Что за чепуха! — Алексей, похоже, рассердился не на шутку. — У него любовница в Канаде, ты сама мне говорила. Ты сказала, что у него дома к телефону подходила женщина.

— Может быть, это была просто знакомая. Почему мы всегда бываем такого дурного мнения об иностранцах?

— В самом деле! — Алексей усмехнулся. — Иди сюда и поцелуй меня.

— Ни за что.

Он склонился над ней и прижался губами к ее губам.

Они вернулись в Париж и остановились в том же самом отеле. Наступило утро отъезда Сидонии в Англию, и оба могли бы загрустить, если бы Алексей не решил поехать вместе с ней, пусть всего лишь на уикенд, перед своим вылетом на концерты в Берлин.

Их отношения, как пыталась уверить себя Сидония, скрепляла дружба. Однако всю эту теорию опровергала неистовая сила их любовных развлечений. Вероятно, потому, что Алексей был моложе Финнана и еще не утомлен миром, он поднимал ее на такие высоты чувственности, о существовании которых она и не подозревала. И, тем не менее, она чувствовала себя дешевой шлюхой, сравнивая двух мужчин, с которыми делила постель в последнее время. Даже истасканные проститутки не поступают так, уверяла она себя, терзаясь муками предательства, которые теперь всегда сопровождали ее мысли о враче-ирландце. Она была уверена, что до сих пор любит его.

— Ты опять стала серьезной, — заметил Алексей. — Немедленно прекрати.

— Прости.

— И все-таки, что случилось?

— Ничего. Я просто оплакивала завершение нашего пребывания во Франции, и то, что теперь мне придется вернуться из сказки и столкнуться с жестокой реальностью.

— Теперь тебя замучат предложениями, вот увидишь.

— Надеюсь. — Сидония улыбнулась Алексею. — Я буду скучать по тебе.

— Мои гастроли продлятся всего полгода, а затем я приеду отдохнуть в Великобританию. Я уже все решил.

— А я решила, что поеду с тобой.

— А вот это, — заметил русский, целуя ее в нос, — входит в мои планы.

Они вылетели из Парижа поздно днем и прибыли в Хитроу в сумерках. Маленький автобус подвез их к автомобильной стоянке. Алексей намертво вцепился в свою драгоценную скрипку.

— Надеюсь, мне удастся вспомнить, куда я поставила машину, — заметила Сидония, оглядывая тускло освещенную стоянку.

— Разве у тебя не осталось квитанции?

— Да, но она где-то далеко. Даже представления не имею, где теперь искать машину.

— Боже мой!

С помощью служащего им, наконец, удалось найти машину, погрузиться и выехать к Лондону. Был сырой январский вечер. Глядя на ярко освещенное шоссе, Алексей пробормотал:

— Значит, это и есть Англия.

— Скорее, шрам на ее лице. Но здесь есть и живописные места. Тебе там понравится.

— Мне понравится везде, если рядом будешь ты, — любезно отозвался Алексей, и Сидония улыбнулась этому одному из самых очаровательных качеств русского скрипача.

Особняк в Филимор-Гарденс был тихим, как склеп, и Сидония вздрогнула, переступая порог в сопровождении Алексея. Воспоминания о Финнане вновь закружились в ее голове, и музыкантша чувствовала себя развратной женщиной, пока показывала Алексею спальню и говорила, куда ему можно повесить пальто. Но он ничего не заметил, не обратил внимания на ее внезапное молчание, с любопытством изучая квартиру. Сбежав вниз по лестнице в музыкальную комнату, он взревел от восторга.

Сидония выслушала этот вопль, стоя на верхней площадке лестницы и пытаясь освоиться с ситуацией, найти какой-нибудь способ оправдать ее. Но выхода не было, ей оставалось только жить одной минутой, уверяя себя, что она верна Финнану, — словом, предаваться самообману, чему она начала учиться еще в Шато-де — Сидре.

— Какие клавикорды! — воскликнул Алексей. — Откуда они у тебя?

— Купила на аукционе в Ирландии. Снизу на крышке вырезаны инициалы их прежнего владельца. Не хочешь взглянуть?

— Да, пожалуйста.

Сидония повернула ключ и подняла крышку: — Вот, смотри — С.Л.

— Кем она была?

— Она? Мне всегда казалось, что это он.

— У тебя предубеждение. Эти клавикорды определенно принадлежали женщине.

— Боже мой! — воскликнула Сидония.

— Что случилось?

— Я догадалась, кем она могла быть — Сарой Леннокс! Это было бы вполне вероятно, наверняка после расставания с Банбери она отправилась в Ирландию.

— Кто такой Банбери?

— Первый муж Сары. Он обожал скачки, выращивал лошадей и азартно играл.

— Когда все это происходило?

— В восемнадцатом веке, когда Россией правила Екатерина Великая и спала с Алексеем Орловым.

— Почему ты решила, что инструмент принадлежал Саре?

— Потому что она жила в Холленд-Хаусе, совсем недалеко отсюда. — Сидония указала на дверь, ведущую в сад. — И еще потому, дорогой мой русский игрушечный мальчик, что она мое собственное, личное и совершенно особое привидение!


Мир действительна оказался жестоким. Когда Сара прибыла в Париж некоторое время назад, в ноябре, ее считали в обществе весьма милой особой. Ко времени ее отъезда в феврале следующего года, ее уже называли маленькой блудницей, кокеткой, распутницей, которая отталкивает мужчин ради того, чтобы крепче привязать их к себе. Она, которую преследовали, которой подражали и обожали, впала в немилость.

Большая приятельница Горация Уолпола мадам де Деффан поведала ему в письме о том, какие разговоры ходят в обществе: «Она решительно оттолкнула герцога де Шартреза. Вместе с двадцатью другими претендентами он некоторое время еще добивался ее внимания. Лозан опередил их, но остался ни с чем. Похоже, он сильно заблуждается насчет ее проказ с лордом Карлайлом, ибо она видит в нем только способ защититься от остальных. Ее славный баронет, по-видимому, ничего не замечает».

Будучи достаточно язвительной, пожилая француженка высказывала ошибочное мнение. Случилось совершенно обратное. Хотя Сара едва могла поверить этому, едва решалась признать истину, происшествие с Лозаном вызвало в ней глубокие изменения. В ней пробудились ужасные желания, унаследованные склонности к сексуальным приключениям. Она не могла забыть взгляд мужчины, уже готового соединиться с ней и отвергнутого в последний момент. Сара не могла понять, каким образом ею полностью завладели мысли об Армане де Гонто, герцоге де Лозане.

Вместе с сэром Чарльзом и Карлайлом она покинула Шато-де-Сидре утром после случившегося и вернулась в Париж, где сделала вид, что приняла ухаживания шевалье де Куаньи, в настоящее время приятеля бывшей любовницы Лозана. Как она и предполагала, эта последняя новость очень скоро достигла ушей герцога, и он поспешил в столицу, дабы выяснить истину.

Сара охотно была готова отдаться ему, настолько она была рада вновь увидеть герцога, но таковой возможности не представилось. В феврале визит во Францию подошел к концу. Через несколько дней после приезда Армана карета Банбери выехала из Парижа, за ней следовал экипаж герцога Лозана. Пренебрегая своими обязанностями придворного в Версале, он проводил свою возлюбленную до самого Кале.

«Мне не пришлось даже прибегать к колдовству», — думал он про себя в полном удивлении, а затем заподозрил, что его внезапное помешательство в конюшне, а потом минутная уязвимость возбудили ее и привлекли внимание.

Он гадал, представится ли ему возможность достигнуть желаемого во время путешествия, но надежды Лозана на этот счет не оправдались, ибо при первой ночевке путников в мрачной и грязной гостинице в Пон-Сент-Масенс близ Шантильи герцог был вынужден разделить комнату с лордом Карлайлом, который прямо вызвал его на дуэль.

— Боже мой, — насмешливо ответил Арман, — почему же вы не сделали этого в Париже? Устроив дуэль здесь, мы потревожим даму.

— Не оскверняйте ее имя вашим грязным ртом, — прошипел Фредерик, побагровев от гнева. — Вы успели соблазнить ее, негодяй?

— К несчастью, нет, — позевывая, ответил Лозан. — А вы?

— Конечно, нет! Я уважаю леди Сару.

Герцог иронически рассмеялся:

— Жалкий лживый щенок, не добавляйте к своим многочисленным грехам грех лицемерия! Этой леди стоило только поманить вас пальчиком, и вы бы оказались голым в ее постели.

— Как вы смеете! — взвизгнул Карлайл и отвесил Арману пощечину.

— Вы самый большой глупец, который когда-либо рождался на свет, — процедил сквозь зубы герцог, схватил бедного Карлайла за воротник и спустил его с лестницы.

— Сию же минуту спускайтесь! — потребовал Фредерик, плюхнувшись на спину и бешено глядя на соперника.