Кэтрин молчала. Чарльз, увидев выражение ее лица, покраснел от стыда.

– Я знаю! Знаю! Мне не следовало говорить подобные вещи! Но я сейчас себя так паршиво чувствую, что не могу быть благодарным и вообще ясно мыслить. Мне не нравится, когда меня жалеют. Мне не нужно, чтобы меня опекал мистер Кокс. Наверное, я со временем смогу к этому привыкнуть, но пока это не так, я тебя прошу мириться с моими резкостями. Что касается предложения Кокса, я понимаю, что ты бы хотела, чтобы я его принял.

– Да, ты прав. Мартин не ошибся, мне хотелось бы избежать продажи нашего дома с аукциона.

– Тебе не обязательно там присутствовать. Мы к тому времени уже можем уехать отсюда. Но я понимаю твои чувства. Только представить себе, что здесь может происходить аукцион… Люди бродят по нашему дому… заглядывают в каждый шкаф и комод, трогают наши любимые вещи… Если мы продадим дом Мартину Коксу, нам не придется переживать этого. Мне, наверно, нужно быть ему благодарным, но сейчас я чувствую только одно: Боже, как я мог допустить, чтобы ты очутилась в таком положении! Я просто не могу пережить этого!

В его голосе слышалось отчаяние.

У Чарльза исказилось лицо, он сжал кулаки и, вскочив с кресла, встал у незажженного очага.

– Когда я вспоминаю о своих планах, о том, что я хотел сделать… Мне так хотелось стать достойным тебя! Стать человеком, которым бы гордилась ты и наши дети. Я надеялся сделать карьеру, работать в Парламенте. Почему мне так не повезло, почему все мои планы и надежды рассыпались в прах? Я потерял не только фабрику, но и твой любимый дом, принадлежавший вашей семье с давних пор. Я никогда не прощу себе этого. Никогда, никогда! Я сам пал и потащил тебя за собой. Я – банкрот, бедняк и проигравший человек!

Кэтрин поднялась и подошла к мужу, протянув к нему руки.

– Чарльз, мы не настолько бедны. Мы принадлежим друг другу, и у нас есть наши дети. Ты еще молод, у тебя есть энергия, знания, опыт. Ты сможешь работать. Тебе просто придется начать все сначала.

– С самой низшей ступеньки служебной лестницы!

– Что поделаешь! И другие люди начинали так же и добирались до самого верха. Л ведь у них не было твоих преимуществ.

Чарльз повернулся и посмотрел на Кэтрин. Его осунувшееся лицо стало немного спокойнее.

– Пока ты веришь в меня, я смогу сделать почти все. Хотя сейчас даже не представляю, где смогу найти себе работу после всего, что со мной случилось.

– Чарльз, – волнуясь, сказала Кэтрин, – почему бы тебе не подумать о предложении Мартина? Он хочет помочь тебе. Мне кажется, тебя смущают его мотивы, но я его знаю гораздо лучше, чем ты. Мне бы хотелось убедить тебя…

– Нет, Кэтрин! Даже не пытайся. Ты слышала, что я сказал Стивенсону. Я не изменю своего мнения. Даже твои убеждения не помогут. Это мое последнее слово.

– Я не понимаю тебя, – сказала Кэтрин. – Почему он тебе так не нравится?

– Все, что мне в нем не нравится, выразилось в его желании купить Ньютон-Рейлз. Он – выскочка! Он вульгарен и неискренен! Он хочет отнять у нас наш дом, а я не могу помешать ему. Он изображает из себя джентльмена, но стоит на стороне рабочих. Но если он нацелился на наше поместье, ему предстоит еще много разочарований…

– Что ты имеешь в виду?

– Несмотря на то, что сказал Стивенсон, может быть, будут еще лучшие предложения. Мне кажется, что моим кредиторам не следует торопиться и принимать на веру предложение Мартина Кокса. Я должен написать Стивенсону и особенно подчеркнуть мои соображения по этому поводу.

Однако надежды Ярта не оправдались. Когда кредиторы узнали о предложении Мартина, они сразу же приняли его, боясь, что он может передумать. И процесс передачи собственности пошел официальным путем. Вскоре была продана с аукциона текстильная фабрика со всеми станками и сырьем. Ее купил Оливер Херн, и это означало, что Херны, уже владевшие фабрикой Бринк-энд, теперь стали самыми крупными производителями текстиля во всей Каллен-Вэлли.

После продажи всей недвижимости Ярт смог выплатить своим кредиторам по пятнадцать шиллингов и три пенса на фунт. Все его дела были закончены. Первый раз в жизни он стал неимущим и без работы. У него осталась лишь небольшая сумма денег, вырученная от продажи украшений Кэтрин.

Однажды дождливым июльским утром Чарльз со своей семьей переехали в маленький дом на Крайер-Роуз, в бедном районе Чардуэлла. Они взяли с собой лишь ту мебель, которая могла поместиться в их новом доме. «Самое необходимое», как выразился Дик, когда они обсуждали это событие с сестрой Сюзанной. Из прежней роскоши они оставили лишь пианино и уэлльскую арфу.

Все остальное перешло к Мартину, и они получили за это от него две с половиной тысячи фунтов.

– Интересно, какой он, – сказала Сюзанна.

– Мама сказала, что мы когда-то видели его много лет назад, когда тетя Джинни устраивала праздник.

– Я его не помню.

– И я тоже. Это было так давно.


Чарльз внимательно просматривал местные газеты, но безрезультатно. Работы для него не было. Требовался работник в Дейзи Бенк за двадцать один шиллинг в неделю; клерк за девятнадцать шиллингов в неделю. Требовались обработчики тканей и сортировщики. Но никому не был нужен управляющий.

Так прошло шесть недель, когда он получил записку от Джорджа Эйнли из Кендалл-Милл. Тому требовался мастер. Он просил, чтобы Чарльз зашел к нему обсудить условия. Кендалл была небольшая фабрика, расположенная в трех милях, в Белфри. Эйнли раньше был обработчиком тканей, а сейчас организовал камвольное производство и изготовление дешевого грубого твида. Его ткани хорошо продавались, и он постепенно и осторожно начал расширять производство.

– Теперь у меня своя прядильня, и мне нужна еще пара глаз, потому что сам я не могу поспеть везде. Если желаете, можете приступить к работе, я буду вам платить сотню фунтов в год.

– Хорошо, я согласен. Но это, конечно, не то, на что я рассчитывал, и должен вас честно предупредить, что как только мне подвернется что-то более интересное, я сразу же уйду от вас.

– Все очень просто, мистер Ярт. Любая из сторон предупреждает за месяц, вот и все. Теперь пойдемте, и я вам покажу, чем мы здесь занимаемся.

– Все дело в том, – раздраженно сказал он Кэтрин, – что я буду выполнять обязанности менеджера за одну шестую часть его зарплаты. Но если бы ты слышала, как со мной разговаривал Эйнли, то могла бы подумать, что он оказывает мне огромную услугу.

Он злился, возмущался, и когда после первого рабочего дня Кэтрин спросила у него, как дела, он резко оборвал ее:

– Я не желаю говорить об этом.

Однажды вечером он возвратился домой с работы и швырнул на стол образцы тканей.

– Может, тебе будет интересно посмотреть, какую дрянь я делаю на Кендалл-Милл. И это Джордж Эйнли называет тканями! Он называет это «костюмная ткань Кендалл»! А по мне, это просто мешковина.

Но он все-таки ходил на работу и получал деньги. Он решил, что им нужна горничная. Хотя Кэтрин протестовала и говорила, что в таком маленьком доме они с Сюзанной вполне могут наводить порядок сами, переубедить его было невозможно. Он не мог смириться с тем, чтобы жена и дочь занимались тяжелой работой по дому. Кэтрин хотела давать уроки музыки, чтобы подработать, но Чарльз и слышать не желал об этом.

– У тебя жизнь и так не сладкая, еще не хватало давать уроки кому-то.

– Но мне было бы приятно заниматься этим. Почему ты не разрешаешь мне помочь? В нашем положении мы должны делать все возможное, чтобы ты когда-нибудь смог вернуть фабрику.

– Кэтрин, ты можешь себе представить, сколько на это понадобится времени?

– Нет, но зато я знаю, что времени понадобится еще больше, если мы будем тратить деньги на ненужные вещи.

– Горничная стоит так дешево, что об этом даже не стоит говорить. Я поражен твоим предложением давать уроки. Я не удивлюсь, если ты захочешь стать прачкой, – заявил ей Чарльз.


Дику и Сюзанне было трудно приспособиться к новой жизни. Дика забрали из колледжа в Скенфилде, и он теперь учился в средней школе Чардуэлла. Хотя ему там нравилось, но возникали проблемы.

– Директор школы очень хороший человек, – рассказывал он Кэтрин. – Все дело в других учениках. Они постоянно напоминают мне, что эта школа после колледжа – для меня ступенька вниз. Например, об этом все время говорил Райленд: «Мы понимаем, что вы привыкли к другому, но вам придется привыкать к нашей школе». Главное, это все неправда. Эта школа ничем не хуже колледжа, а в некотором отношении даже лучше.

– Почему бы тебе не сказать им об этом? – предложила Кэтрин.

– Ты считаешь, что я должен это сделать?

– Конечно, если это правда.

Сюзанна не ходила в школу. У нее была гувернантка. Сейчас с ней занималась мать, и они обе были довольны этим. Но ей, как и Дику, было трудно приспосабливаться к новой жизни в новом домике. После Рейлз домик казался крошечным, хотя по местным меркам считался большим. Комнаты были маленькими и темными, с небольшим количеством мебели. Сквозь стены были слышны голоса соседей. При доме не было сада. Сзади только был небольшой замощенный кусок земли, который приходилось делить с двумя соседними домами. Мешал шум. По улице постоянно проезжали экипажи; грохот сукновальных машин на фабрике Флит-Миллс раздавался на весь район; шумела вода в запрудах, гремели водяные колеса, кричали люди – все это называлось «грохот Кал-лена».

Но гораздо хуже шума была жуткая вонь, когда отходы фабрики спускали в соседние речушки и ручьи.

– В Хайнолт никогда не было такого запаха, – возмущенно заявила Сюзанна.

Но ее брат справедливо заметил, что на фабрике не разрешали спускать отходы, если приходили посетители.

– Тогда я не знаю, как там могут работать люди.


Дети много жаловались в эти первые недели, после переезда, но при отце – никогда, потому что мать запрещала.