Мэри Пирс - Усадьба

– Я буду играть Беатрис, а Мартин – Бенедикта.

– Естественно, – пробормотал Хью.

– Кэт будет Геро, конечно, а ты – Клаудио. А также Дон Педро и Леонато.

– А дерево мне тоже изображать?

– Нет, мы будем разыгрывать сценки в тюдоровском саду. Это будет прекрасной сценой, а Бенедикт будет прятаться за тутовым деревом.

Но театральные опыты Джинни были внезапно нарушены грозой, обрушившей такие потоки воды, что актеры были вынуждены спасаться из сада под крышу летнего домика. У всех четверых перехватило дыхание от бега и смеха, все стояли мокрые, смотрели друг на друга и отряхивались. Больше всех пострадала Джинни, поскольку как актриса она нарумянила щеки и накрасила губы. Потоки воды смыли краску, и она стекала по ее лицу и шее на бледно-желтое платье. Платье, сшитое из органди, намокло и прилипло к телу. Ее светлые волосы растрепались.

– О, моя леди Надменность, ты ли это? – спросил Мартин, играя роль Бенедикта, глядя в изумлении на ее лицо. – Ты еще жива?

С минуту Джинни смотрела на него. Ее унижение усугублялось тем, что брат и сестра аплодировали сценке, а она, как ребенок, не знала, разозлиться ей или расплакаться. Но в конце концов возобладал юмор, она поджала губы и кинулась на него с притворной яростью, колотя его грудь своими сжатыми кулачками.

– Ах, ты! Ты! Ты! – восклицала она, скрежеща маленькими белыми зубками. – Ты грубиян! Я иногда готова тебя убить!

Смеясь, она норовила попасть в него острыми кулачками, а он, защищаясь от них и от ее близости, обхватил ее руками. Она была пленницей в его объятиях, он чувствовал ее тонкую фигуру, тепло, исходящее от ее тела через влажную одежду. Чувствовал изгиб ее талии и бедер, а когда она повернулась, – мягкое, но упругое прикосновение ее груди.

Он ослабил объятия, и она выскользнула, затанцевала по всему летнему домику, подхватив юбку так, что она раздулась. Казалось, она занята лишь собой, но глубокий взгляд, который она метнула на него, говорил о том, что она в восторге от своей женской силы, и выражал без стеснения и стыда ее удовольствие.

Кэтрин и Хью наблюдали. Они уже привыкли к кокетству сестры и просто с удовольствием наблюдали за ней. Но позже в доме, когда они сушились и переодевались, в какой-то момент Хью и Мартин остались одни в классной комнате. Девушки были в соседней комнате за дверью и упражнялись на фортепиано. Вдруг Хью заговорил просто, но значительно, о поведении своей сестры.

– Джинни просто сама не своя в эти дни. Она напропалую кокетничает со всеми. Это потому, что она взволнована предстоящей поездкой в Лондон. Она не принимает во внимание того, что может причинить боль, мой отец говорит, что она разобьет немало сердец, прежде чем успокоится.

Юноши уважали друг друга. Между ними установилось полное взаимопонимание.

– Тебе не стоит волноваться, – сказал Мартин. – Она не разобьет моего сердца, обещаю тебе.

В августе прошли грозы, и это означало конец лета. Сентябрь был скучным и холодным, но когда Мартин появился в Рейлз в последний раз, выглянуло солнце и потеплело. Тэррэнты проводили его до дверей, все пожали ему руку, он всех поблагодарил за все, что они для него сделали, а особенно мисс Кэтрин.

– Ты ведь будешь приходить навещать нас, правда, Мартин?

– Конечно, будет, – сказал Тэррэнт. – У меня будет работа для него и его отца, как только я найду деньги, чтобы оплатить ее.

– Джентльмен, – вмешался Хью, – может позволить себе не оплачивать счета. – Он посмотрел на Мартина с мягкой улыбкой. – Ты помнишь? Первый день, когда ты пришел сюда? Ты тогда сказал нам это.

– Да, я хорошо об этом помню, но хотел бы, чтобы вы забыли, – сказал Мартин.

Джинни взяла его под руку.

– Я провожу тебя немного и попрощаюсь с тобой наедине, – заявила она.

Они шли вместе через сад, и их сопровождали две собаки, Тесса и Сэм, которые бежали впереди.

– Ты будешь скучать по мне? – спросила Джинни.

– Да, – ответил он. – Мне всех вас будет не хватать.

– Ты будешь обо мне думать, когда я уеду?

– Да, буду, и сейчас, и потом.

– И это все?

– Почему? – сказал он. – А ты будешь думать обо мне?

– Конечно, буду! – Он сжала его руку. – Но я буду так ужасно занята, будут приемы, концерты, прогулки по городу.

– А мне нечем будет заняться, – сухо сказал он. – Я буду просто зарабатывать себе на жизнь, вот и все.

– Да, – сказала она, внезапно нахмурившись. – Какая тяжелая работа, целый день таскать камни. Мне бы хотелось, чтобы ты не работал так. Ты заслуживаешь лучшего. А этот ужасный старый злой отец даже не платит тебе. Тебе следует поговорить с ним об этом. Тебе нужно уметь постоять за себя.

– Я пытался пару раз, но пока это не принесло никакой пользы.

– Тогда ты должен пытаться еще и еще, пока он не поймет этого. Ты теперь не просто мальчик. Ты более или менее взрослый, ему пора начать обращаться с тобой как со взрослым. Если хочешь, можешь сказать ему, что я так сказала.

Они шли под руку, беседуя, вдоль зеленой аллеи, по ступеням мимо летнего домика, по тропинке мимо круглого пруда, пока не подошли к воротам парка.

– Здесь мы должны попрощаться.

– Да, – согласился он и протянул руку.

– Ах, не будь глупым! – воскликнула она. – Я не для того прошла весь этот путь с тобой, чтобы пожать тебе руку. Я могла сделать это и в доме.

– Почему же ты этого не сделала?

– Потому, разумеется, что я хотела, чтобы ты поцеловал меня.

– Я так и думал.

– Конечно, думал. Ты знал это все время.

Они пристально смотрели друг на друга, она, откровенно его провоцируя, он, колеблясь, дразня ее и наслаждаясь этим, показывая ей, что его ей не удастся подразнить.

Тем не менее, когда она подошла к нему, его руки мгновенно обвились вокруг нее, а когда его губы коснулись ее рта, она и не подумала отстраниться. Рот Джинни был нежным, но настойчивым, когда она целовала его, совсем не дразня, с искренним наслаждением, давая ему понять, что этот поцелуй доставляет ей такое же удовольствие, как и ему.

Наконец, она отстранилась, задохнувшаяся и покрасневшая, дотронулась кончиками своих пальцев до его губ, как будто поставила на них печать.

– Ты первый, кого я так поцеловала.

– Сомневаюсь, что я буду последним. Возможно, когда ты вернешься из Лондона, я уже буду лишь одним из многих.

– Так вот как ты обо мне думаешь? – Она подняла лицо, смеясь над ним. – Как бы там ни было, нет сомнений в том, что ты первый – самый первый. Это что-нибудь значит для тебя?

Мартин обдумывал ответ.

– Сначала реши, что это значит для тебя, – сказал он, – и тогда ты узнаешь, что это значит для меня.

– Такая неискренность не идет вам, синьор Бенедикт, – заметила она. – Ну, а теперь до свидания.

Она приблизилась к нему и поцеловала в щеку. Потом, бросив на него последний ясный взгляд, она поспешила прочь, почти бегом, вдоль по дорожке. Она остановилась лишь один раз, чтобы помахать ему рукой, прежде чем скрыться из вида.

Когда она исчезла, он стоял, глядя на старый дом, видя, как лучи солнца, падая под углом на окна, вспыхивают на стекле, как язычки пламени. Молча простившись, он вышел через ворота и пошел через парк, срезая, где можно, путь, пока не добрался до каменоломни в Скарр.

Пока он шел, он чувствовал дразнящий вкус на губах, потом вспомнил, что Джинни, несколькими часами раньше, ела тутовые ягоды. На ее губах был красный сок. Сладкий и острый, он был сейчас и на его губах.

Осенью этого года железнодорожная ветка подошла к Чардуэллу, пересекая долину «Великой Западной линией». Чудесным октябрьским днем Мартин и Нэн шли к вершине Ратленд-Хилл, чтобы посмотреть, как пройдет трехчасовой поезд по мосту через реку Каллен. Для Нэн открытие ветки было огромным событием, ее возбуждение просто не знало границ. Даже когда поезд пропал из виду, она все еще продолжала смотреть ему вслед, а потом всю дорогу домой говорила лишь об этом.

– Только подумать, что люди путешествуют через нашу долину, некоторые из них, без сомнения, очень важные, едут по серьезным делам. Ах, как бы мне хотелось прокатиться на этом поезде и увидеть разные города на пути! А тебе?

– Тебе лучше спросить об этом отца.

– Ты думаешь, он нам позволит?

– Нет, но нет ничего плохого в том, чтобы спросить, – сказал Мартин.

Ответ отца, когда его об этом попросили, был именно таким, каким он и должен был быть.

– Кататься на поезде? Просто ради удовольствия? Спуститесь с небес на землю! – сказал он.

– Но другие люди ездят. Есть специальные экскурсионные билеты всего за восемнадцать пенсов, в честь открытия дороги.

– Я могу лишь сказать, что у некоторых людей больше денег, чем ума. Но я не из них, так что выбросьте это из головы.

Но хотя Руфус и не одобрял идею прокатиться по железной дороге просто ради удовольствия, он приветствовал появление самой дороги и ожидал от этого больших прибылей. С одной стороны, теперь в район было проще и дешевле доставлять уголь, что означало снижение стоимости электроэнергии для сукновальных фабрик в Каллен-Вэлли. С другой стороны, железнодорожная ветка означала оживление торговли, поскольку теперь продукция фабрик могла быстро развозиться по всей Англии, а также отправляться морем за границу.

– Процветание! Вот что это значит! Это коснется и нас! – предрекал Руфус.

– Да? – спросил однажды Мартин с ноткой цинизма в голосе. – А как мы узнаем о том, что процветаем? Будет ли у нас приличный дом и нормальная еда? Будут ли мне платить недельную зарплату и обращаться со мной, как со взрослым человеком?

– О, будут перемены, и очень скоро! Я всегда обещал их вам, и вы должны мне верить. У вас впереди вся жизнь, и она будет сильно отличаться от моей. Ты станешь кем-то в эти дни. Я клянусь тебе в этом. На Библии. И это будет очень скоро, насколько я могу судить по сегодняшним событиям. Скоро будут доставлены новые станки – в этом нет никаких сомнений, – а когда это случится, то нужен будет камень для новых фабрик. О да! Помяните мои слова.