— У меня нет серег, - без эмоций отозвалась я. То, что выгляжу ужасно, я знала и без нее.

Ильицкая же, не глядя на меня, прошествовала к туалетному столику, поискала в шкатулке и вынула нечто очень блестящее и вычурное. Я думала, что она сама наденет эти серьги, но та протянула их мне:

— На вот, - она небрежно бросила их на край столика, - вечером вернешь.

Деликатности Ильицкий явно учился у матушки.

— Благодарю, - я перевела взгляд с серег на ее лицо, вежливо улыбнулась и попыталась в этот взгляд вложить в эту улыбку все достоинство, которое у меня имелось. – К сожалению, эти серьги не подходят к моему платью.

Разумеется, это была глупость: нет такого платья, к которому бы не подошли бриллианты. Но Ильицкая, думаю, меня поняла. Взгляд мой она встретила смело и не моргнув. А потом хмыкнула:

— Гордая, да? Ну ладно... – она оглядела себя в последний раз в зеркале и направилась к дверям, договаривая уже на ходу самое важное: - в церковь Женю привезут.

Я насторожилась, тотчас направившись за ней:

— Как привезут?! – изумилась я. – Откуда вы знаете?

— Да уж знаю: в Псков, говорят, шишка какая-то из самого Петербурга приехала – специально по Женечкиному делу. Уважают его очень на службе, понимаете?

— Понимаю…

— Так вот и в церковь наверняка дозволят приехать – с Лизкой проститься.

Серег я так и не взяла: не знаю, что задумала Людмила Петровна, но едва ли Ильицкий воспылает ко мне чувствами лишь потому, что я надену бриллианты его матери.

А чутье Людмилу Петровну не подвело – Ильицкий в сопровождении Севастьянова и Платона Алексеевича действительно был в церкви. Я старалась не глядеть на него, почерневшего лицом и исхудавшего. Не хотела видеть в его глазах скорбь по Лизавете – мне было тяжело видеть это. Я вообще старалась держаться особняком ото всех, стояла у самых дверей и лишь пытливо вглядывалась поочередно в лица Андрея и князя. Как ни ужасно, но, кажется, кто-то из этих двоих убил Лизавету, и я ждала, что кто-нибудь из них себя выдаст.

Князь светлым и печальным взором глядел на иконы, внимательно слушал священника, да и после, когда подошло время ему подойти к гробу – ни один мускул на его лице не дрогнул. Если это он задушил Лизавету, то ему бы играть в театре.

Поведение Андрея насторожило меня куда больше – к гробу он даже не подошел, а лишь, плотно сжав губы, блуждал взглядом по помещению церкви. У меня создалось впечатление, что он, как и я, ждет, что убийца непременно себя чем-то выдаст. Или же его изводили какие-то другие мысли. В любом случае, эмоций по поводу происходящего у него явно было больше, чем у Михаила Александровича.

***

В тот же день я узнала, что в ближайшем будущем состоится не одно венчание, а два – слава Богу, что намерения Андрея оказались хотя бы честными в отношении Натали: он сделал ей предложение. Я изо всех сил старалась желать им счастья, но… Андрей совершенно не походил на влюбленного, только все больше и больше чернел лицом. Да и Натали счастливой невестой не выглядела.

— Это будет очень скромное венчание, - тихим голосом, будто оправдываясь, повторяла она уже пятый раз, кажется, - ведь у нас траур по папеньке и… Лизавете Тихоновне. – Потом она чуть оживилась и молящее посмотрела на жениха: - Андрей, а, быть может, нам устроить свадьбу чуть позже, через полгода хотя бы?

Тот, переведя на нее взгляд, накрыл своей ладонью ее руку, и ответил без эмоций:

— Как вам будет угодно, ma chère[41]. Но мне казалось, что мы все уже все решили.

— Да-да, конечно… - наклонив лицо, отозвалась подруга. - Но это будет очень скромное венчание.

В этот момент дверь в гостиную, где собрали всех, отворилась, и вошел Михаил Александрович. Натали же при его появлении живо поднялась и бросилась к другим дверям, ведущим в холл, пролепетав на ходу:

— Простите, господа, я справлюсь, как там ужин…

Я вполне справедливо ждала, что подруга захочет поговорить со мной, объяснить свое поспешное замужество и, может быть, спросить совета, как бывало не раз, но Натали меня будто нарочно избегала. И добила заявлением, что в Смольный не вернется – что это ее окончательное обдуманное решение, и что она уже написала Ольге Александровне. С ней что-то происходило, что-то явно творилось в ее душе и терзало, но, право, меня в то время изводили собственные проблемы, и брать на себя еще и груз забот Натали мне было просто не под силу – потому и я этот тяжелый разговор откладывала.

***

После ужина, как и было между нами условлено, приехал Платон Алексеевич в сопровождении исправника Севастьянова, Кошкина и нескольких урядников – привезли Ильицкого для участия в следственном эксперименте.

Появление их стало для всех неожиданностью – это мягко сказано. Особенно разволновался почему-то князь Орлов:

— Что происходит? Почему в такой час – я не понимаю!

Платон Алексеевич, уже представившись, вышел чуть вперед и, с прищуром глядя на князя, спросил:

— Разве вы не рады, Михаил Александрович, что следствие по делу вашего друга возобновлено? Или вы считаете его виновным?

Князь густо покраснел:

— Я ни на минуту не допускаю, что Евгений виновен! – резко ответил он. – Но я не понимаю, почему в такой час? Подумайте хотя бы о дамах!

— Дам мы ни в коем случае не задерживаем, - легко отозвался Платон Алексеевич и любезно поклонился в сторону женщин: - Людмила Петровна, Наталья Максимовна, Лидия Гавриловна, вы с легким сердцем можете отправляться спать, происходящее касается лишь мужчин.

— Я лично никуда не пойду! – заявила несколько истерично Ильицкая. – Это мой сын, и я имею право знать, что происходит!

Следовало этого ожидать, потому я мгновенно возникла возле нее и вполголоса принялась убеждать уйти – не сразу, но мне это удалось. Еще около получаса я сидела в своей комнате, не зажигая света, и напряженно ждала, пока ко мне тихонько не постучал Кошкин.

— Идемте, - позвал он, - Платон Алексеевич распорядился отвести вас в комнату Даши: вы должны находиться на том же месте, что и в ту ночь. Все должно быть точно так же, как тогда.

— Но сейчас гораздо светлее…

— Ничего, мы решили нарядить в этот костюм – распашной плащ, шляпа и трость – всех мужчин, включая и дворовых. Вот с дворовых и начнем, а до главных подозреваемых доберемся как раз когда стемнеет.

По задумке Платона Алексеевича мужчины не должны были знать, что за ними наблюдают не только следователи, сидевшие на веранде, но и я. Их поочередно просили надеть плащ и пройтись под руку с Дашей во дворе. Даша была единственной, кого посвятили в детали, как и меня, потому что, во-первых, следователям нужна была ее комната для наблюдений, а во-вторых, она была одного роста с Лизаветой. Мне прежде казалось, что Эйвазова несколько выше, но Даше идеально подошел ее плащ. Та, разумеется, засыпала нас вопросами, но комнату предоставила вполне охотно. Митеньку Даша тоже унесла куда-то, и детская кроватка стояла сейчас не под окном, а в дальнем углу, у стены.

Кошкин остался в комнате со мной: раскрыв свой блокнот, он вписывал мои замечания о том, насколько похож или не похож каждый из мужчин на нашего подозреваемого. Для чистоты эксперимента ни я, ни он не знали, в каком порядке они выходят – всем мужчинам мы сами же присвоили порядковые номера.

Я старалась быть внимательной и держала в памяти картину, что видела той ночью: силуэт широкоплечего мужчины в плаще и с тростью, который на голову был выше Эйвазовой. Кто-то из мужчин казался мне очень похожим, кто-то меньше, кого-то я и вовсе узнавала по повадкам, а кого-то, я была уверена, выводят уже второй раз – видимо, тоже для чистоты эксперимента.

Андрея я узнала сразу. Хотя к этому времени уже достаточно стемнело, и лица я разглядеть не могла, но держать осанку с таким достоинством из всех мужчин в доме мог только лишь Андрей. Разумеется, я узнала бы Андрея и в тот раз, будь это он…

И Мишу я тоже узнала – он был лишь немного выше Даши, и все же по росту походил на того мужчину вполне. Но он был единственным левшой из всех присутствующих: держал трость в левой руке. Мужчина же, которого видела я, совершенно точно пользовался правой рукой. Хотя, конечно, можно было допустить, что в ту ночь я видела все же Орлова, который нарочно разыгрывал из себя правшу – из осторожности.

А вот Ильицкого, как ни силилась, я узнать не смогла…

Когда все закончилось, уже глубокой ночью, Платон Алексеевич вошел в Дашину комнату и отпустил Кошкина, забрав его записи. Потом взял стул, сел напротив меня и испытующе заглянул в глаза:

— Ну, девочка, как тебе кажется, кто более всего похож на того таинственного мужчину, а? Узнала кого-то?

Я пожала плечами, остро чувствуя свою никчемность:

— Более всего похожи номер семнадцать и номер двадцать два. И Миллер с князем Орловым оба вполне подходят – но их я узнала даже в темноте.

— А Ильицкого, выходит, не узнала…

Я качнула головой.

— И, тем не менее, под номером двадцать два был именно он, - вздохнул Платон Алексеевич.

Я подняла на него изумленный взгляд, а потом вдруг мне сделалось настолько тяжело, такая волна безысходности накатила на меня, что захотелось застонать от бессилия. Вот уже и Платон Алексеевич приехал, и времени столько потрачено – и для чего? Чтобы я сама же признала, что Ильицкий более всех подходит на роль убийцы? Что, если это и правда он?..

— Не может быть! – тотчас упрямо замотала головой я. – Значит, я ошиблась, просмотрела – нужно провести повторный эксперимент!

— Можно, - кивнул без эмоций дядя, - думаешь, результат будет другим?

— А номер семнадцатый – кто он? Он тоже ведь очень похож!

— Это Иннокентий Киселев, - ответил дядя, заглянув в записи, - лакей. Кстати, он значился свидетелем при составлении завещания Эйвазова.