Анастасия Логинова - Усадьба

— Вы шли бы спать, Лидия Гавриловна, мы долго еще провозимся, - приближаясь, сказал он.

— Нашли что-нибудь? – торопливо спросила я, уводя его за собою в полутемный холл – не нужно бы, чтобы другие заметили слишком тесное наше общение.

У меня были опасения, что Кошкин пересмотрел уже условия нашего договора и передумал делиться со мной новостями. Он действительно с некоторой неохотой, но все же ответил:

— В прачечной нашли несколько мотков веревки. Такой же, которой потерпевшую… в смысле, Елизавету Тихоновну, и задушили.

— Вы уверены, что это именно та веревка?

Тот кивнул, не раздумывая:

— Плетение такое же, кроме того нитки немного синим подкрашены. Та самая.

— То есть, убийца был в этой прачечной?

— Не исключено.

И правда – с чего я взяла, что о ночных прогулках Эйвазовой знали только мы с Натали? Кто-то вполне мог увидеть ход за картиной, когда он бывал открыт – случайно или после слежки за Лизаветой – и спуститься за ней, уже имея дурной замысел. Внизу взять веревку и тайком проводить ее до самой избы. Однажды мы с Натали уже проделали это – Лизавета нас заметила далеко не сразу. Кто знает, стала ли он после этого осторожней?

И, потом, ее могли провожать вовсе не тайком, а вполне открыто.

— Думаете, что это кто-то из обитателей дома? – спросила после раздумий я.

— Возможно, - снова ушел от ответа Кошкин и нахмурился. Наверное, решил, что и так уже сказал слишком много.

Я же, не замечая его недовольства, прошла еще дальше вглубь холла и села на софу, жестом приглашая его устроиться рядом. Говорить я собиралась долго и обстоятельно:

— В ушах у… потерпевшей не было серег, а на пальцах колец, хотя она их носила, я знаю. Но едва ли это какие-то посторонние разбойники напали с целью ограбления, раз вы говорите, что убийца взял веревку в прачечной, так?

Я подняла глаза на Кошкина, который все еще не решился присесть, и смотрел на меня испытующе.

— Севастьянов как раз склоняется к версии с ограблением, - возразил он. – Редко, знаете ли, что-то хорошее выходит из прогулок молодой дамы по ночному заброшенному парку. А веревку Елизавета Тихоновна могла сама принести в избу – мало ли для каких целей она ей понадобилась.

Резон в этом был – трудно спорить. Но я все же попыталась:

— Есть еще кое-что… В ночь убийства я видела, как Эйвазова уходила в парк с неким хорошо одетым господином. Я и прежде иногда видела, как она ходит в парк, но она всегда была одна.

Пока говорила, я внимательно наблюдала за реакцией Кошкина. А реакция была бурной:

— И вы молчали о таком? Что она уходила не одна?! – он даже голос повысил от возмущения. – Это же в корне все меняет! Я немедленно разбужу Севастьянова…

— Не надо! – я тоже повысила голос, поднимаясь с софы и пытаясь его удержать. – Если ее убил кто-то из находящихся в доме, то лучше бы чтобы он не знал пока, что его видели. Пусть официальной версией для всех остается, что целью убийства было банальное ограбление.

Кошкину моя затея явно была не по душе: я уже жалела, что вообще рассказала ему о мужчине.

— Пускай Севастьянов сначала допросит всех, - продолжала увещевать я, - послушаем, кто где находился в ту ночь, что думают о произошедшем. А вы сделаете так, чтобы меня допросили последней – тогда-то я все и расскажу как на духу.

Молодой урядник снова подумал и потом все же кивнул:

— Хорошо. И правда, чем меньше людей об этом знает, тем лучше. А вы сами уверены, что тот мужчина вас не видел? – вдруг спросил Кошкин. – А то ведь и вам… небезопасно.

Я невольно дотронулась до шеи, пытаясь представить, что чувствовала Лизавета в тот момент, когда на нее напали. Мысль, что меня могли видеть, как-то не приходила мне в голову прежде.

— Вы, Лидия Гавриловна, поосторожней себя ведите, - догадался, кажется, о моих мыслях Кошкин. – Одна не гуляйте и чуть что… в общем, сразу ко мне.

Я поспешно закивала, не желая продолжать эту тему и думая, что мне надо бы возобновить привычку носить в сумке ножик. У меня был еще один вопрос: если это не ограбление, то каков тогда может быть мотив?

— Вариантов немного – Елизавета Тихоновна была наследницей мужа, - Кошкин почти слово в слово повторил мои собственные соображения. – Теперь, после ее смерти, наследовать ей, вероятно, будут Эйвазовы – брат и сестра. Наталью Максимовну, разумеется, никто не подозревает, а вот ее брат… но у него вроде как алиби. Он находился в те дни в Пскове, а оттуда часа два езды до усадьбы.

— Да, но, может, стоит опросить прислугу в гостинице, где он остановился – не уезжал ли он куда в ту ночь?.. – через силу и даже понизив голос – не дай Бог Натали услышит – предложила я. – Просто чтобы быть уверенными наверняка.

— Разумеется. Севастьянов распорядился об этом, едва мы приехали, - Кошкин посмотрел на меня так, что я снова усомнилась в своих умственных способностях…

Исправника Севастьянова Людмила Петровна распорядилась поселить в доме – в одной из гостевых, а пятерых урядников, что прибыли с ним, разместили кого во флигеле, а кого в комнатах для прислуги. Кошкин сам напросился поселиться с лакеями, сказав мне, что от прислуги, порой, услышишь гораздо больше полезного, чем от господ – трудно было с этим спорить: болтушка-Даша уже доложила ему все, что знала, и о чем догадывалась.

Севастьянов присутствовал и за завтраком, развлекая рассказами о службе. Андрея за столом не было вовсе, а князь и Натали явно слушали через силу – право, его байки сейчас были неуместны. Зато Людмила Петровна выказывала к персоне Севастьянова огромнейший интерес – поддакивала ему, ахала и восхищалась, где было нужно. И все время исподтишка пыталась выяснить, что думает он об убийстве Лизаветы.

Что любопытно – Севастьянов, при всей его словоохотливости, абсолютно ничего конкретного ей так и не сказал. Даже умолчал о найденной в прачечной веревке. Только когда Михаил Александрович упомянул об украшениях, которых на Лизавете не оказалось, тот вынужден был признать, что версия с убийством из-за ограбления наиболее вероятна.

— Так правильно!.. – буркнула в сердцах Людмила Петровна. – Нечего было шляться по ночам непонятно где. И приваживать еще всяких там.

— Тетя, я умоляю вас… - едва не простонала Натали, которая предпочитала, чтобы темы Лизаветы не касались вообще, будто и не было никогда этой женщины.

— Вам что же, любезная Людмила Петровна, приятели Елизаветы Тихоновны не все нравились? – осведомился, отхлебнув чай, Севастьянов.

Та громко усмехнулась:

— Да там такие приятели, скажу я вам, что странно, как она до двадцати пяти-то еще дожила! Прости, Господи, мою душу грешную, - отвернувшись к иконам, Ильицкая перекрестилась. – Один Гришка-цыган чего стоит. Уж такой он, скажу я вам, паразит… прямо не при девицах будет сказано, какой!

— Очень интересно! – Севастьянов даже чашку с чаем отставил, обратив все свое внимание на Ильицкую. – Что за цыган? Где обитается?

— Да где придется! Говорю же – паразит. Сейчас вроде в Малой Масловке нашел себе какую-то… - она проглотила последнее слово и снова отвернулась к иконам, – вот с нею и живет.

— Очень интересно… - задумчиво повторил исправник. А потом вернул в голос обычную свою бодрость: - ну… благодарствую за угощеньеце. Оладушки у вас, Людмила Петровна, прямо царские!

Он привстал, промокнул губы салфеткой, а потом припал к ручке Ильицкой.

— Ой, да будет вам!.. – смутилась та и даже покраснела.

Я же все это время не столько слушала речи Севастьянова, сколько разглядывала его и размышляла. Как старательно он строил из себя простака. Именно строил, потому что вчера в этой же столовой, он разговаривал и расспрашивал больше Михаила Александровича – тогда и речь его, и манеры были совершенно другими.

Он не так прост, этот Севастьянов, и, должно быть, я поспешила, приняв его за человека недалекого ума.

В частности, персона цыгана Григория его немало заинтересовала – это было очевидно. Не сомневалась я, что тотчас он пошлет кого-нибудь из подчиненных в Масловку, отыскать и расспросить Гришку, а то и сразу взять под стражу. Лишь бы Кошкина не отправил: после завтрака исправник намеревался обосноваться в библиотеке и, приглашая к себе поочередно всех домочадцев, опросить их, кто что видел. Я очень надеялась, что Кошкин будет находиться при нем, а после расскажет мне подробности.

Сама я, покинув столовую, взяла шаль и вышла прогуляться по парку. Далеко я заходить не планировала, потому как серьезно отнеслась к предупреждению Кошкина, но мне нужно было побыть одной и подумать.

Признаться, я тоже более всего склонялась к версии о причастности цыгана. Он общался с Лизаветой – и довольно близко. И плащ, который висел в избе, без сомнений принадлежал ему. И мышей добывал и кормил наверняка он. Что произошло между ними – можно только гадать… право, ссору могла спровоцировать любая мелочь, кроме того, цыган мог быть просто пьян, а спьяну, говорят, чего только не сделаешь.

Правда в ту ночь из окна я, кажется, видела господина из благородных – в плаще и с тростью. Правда, я видела лишь силуэт этого мужчины: плащ Гришка мог надеть все тот же, из избушки, а шляпу и трость найти не такая уж проблема… Может, он и хотел сойти за благородного? Может, он знал, что за ними наблюдают?

Почувствовав, что сама запуталась, я раздраженно потерла виски и – поняла очевидное. Мне хочется, чтобы убийцей оказался цыган. Потому что, если я найду веские доводы, что это не он, тогда мне придется подозревать князя Орлова или Андрея. Или Ильицкого.

Ильицкого, к слову, в усадьбе до сих пор не было, а уехал он в ту же ночь, когда убили Лизавету. Меня убивала мысль, что я видела с нею его. Но когда я принималась размышлять об этом, всякий раз мои мысли приходили в сумбур, путались и глохли среди истеричного: «Он не мог этого сделать, потому что… не мог!».