Анастасия Логинова - Усадьба

Вспомнился мне и тот подслушанный разговор в столовой, и сейчас все более очевидным становилось, что мстить он мне не намерен. Вероятно, у него и мысли об этом никогда не возникало – он лишь успокаивал свою матушку, как мог, потому что она и впрямь нажаловалась бы на меня Максиму Петровичу – не пообещай он ей, что я сама скоро уеду.

Хотя меня Евгений Иванович невзлюбил – это, да. Но и я ведь повела себя крайне неприлично, пытаясь уличить его во лжи – тогда, во время завтрака. А самое отвратительное, что я отлично понимала, что делаю, и какую реакцию это в нем вызовет. Я вполне сознательно хотела его уколоть. Зачем? Я и сама не знаю толком…

Возможно, невзлюбил меня Ильицкий еще и оттого, что он на дух не переноси смолянок с некоторых пор. А я, к несчастью своему, имею еще и схожий с Ниной Гордеевой тип внешности – тоже являюсь брюнеткой с синими глазами и светлой кожей. Разумеется, я вовсе не так красива, как Нина, но, возможно, напоминаю ему ее, и оттого он меня терпеть не может.

В гостиной я нашла Дашу, занимающуюся какой-то уборкой, и тотчас спросила:

— Вы не видели Евгения Ивановича?

— Он в столовой, кажется… - отозвалась она, и я спешно направилась через холл к дверям.

Первое, что я заметила, войдя в столовую, это madame Эйвазова, которая как ошпаренная отпрыгнула от камина, где стоял уже Ильицкий. И даже прежде, чем я успела сообразить, что здесь происходит, он проорал невероятно гневно:

— Вас в вашем чертовом Смольном что – не научили стучать в дверь?!

— В моем чертовом Смольном, – вкрадчиво повторила я, - меня учили, что самое неприличное, что можно сделать в столовой, это икнуть, - ответила я как можно спокойнее, хотя с новой силой возродившаяся ненависть к этому человеку переполняла меня.

В доме своего дяди, человека, давшего ему все… с его женой! Страшно подумать, чего еще от него ждать.

— Лида, я вас уверяю, вы все неправильно поняли, - услышала я, меж тем, голос Эйвазовой.

Я перевела взгляд на нее, уже вовсе не такую взволнованную – она улыбалась краем ярко-алых зацелованных губ и смотрела на меня с полной уверенностью, что я никогда не предам увиденное огласке. И, похоже, она была права.

А потом Эйвазова приблизилась к столу, где стоял бокал с вишнево-красным напитком – вином или морсом – подняла его и, продолжая улыбаться, протянула мне:

— Не желаете?

Больших усилий мне стоило не отшатнуться в этот момент от бокала – я не могла не вспомнить кровь загубленной ею мыши несколько часов назад.

— Прошу прощения, что помешала! – снова переведя взгляд на Ильицкого, сказала я с предельной вежливостью.

Кажется, выдала свое волнение я только тем, что излишне громко хлопнула дверью, выходя из столовой.

Но была я возмущена до глубины души: какое бесстыдство, какой позор! И еще мне было очень обидно и больно – вероятно из-за обманутого Максима Петровича. Подумать только, я шла сюда, чтобы помириться с этим гнусным человеком…

Едва покинув столовую, я увидела направляющегося прямо к дверям Андрея, и меня тотчас озаботили другие мысли: нельзя допустить, чтобы Андрей или кто-то еще узнал о них! Слухи непременно дойдут до Максима Петровича, и эти волнения могут стоить ему жизни.

— Лидия, рад вас видеть снова… - сказал он, однако радостным не выглядел. Должно быть, я все же обидела Андрея, когда оставила его одного у ворот в усадьбу. - Лизавета Тихоновна, наверное, в столовой? – продолжил он несмело. - Мне нужно сказать ей пару слов…

— Да, в столовой, но, боюсь, она сейчас страшно занята. Андрей, не откажите мне в любезности…

Я не успела даже договорить, когда дверь столовой распахнулась – первой выбежала, ни на кого не глядя, Лизавета Тихоновна, а следом Ильицкий. И бросил он на меня, проходя мимо, такой взгляд, будто это я, а не он являюсь мерзавкой и распутницей.

К ужину спустился даже Максим Петрович, и был он довольно бодр и весел. А вот Лизавета Тихоновна сослалась на нездоровье и осталась у себя – из этого я сделала вывод, что она все же опасается слишком часто появляться теперь передо мною и Натали, несмотря на явно издевательское свое поведение совсем недавно. Значит, не так уверена она в себе, как хочет казаться.

Ильицкий же явился, как ни в чем не бывало: желание вкусно покушать явно побороло в нем всякий стыд. Впрочем, Евгений Иванович вел себя странно в этот раз – он был любезен со мной.

Говорил за столом только на французском, который у него стал как будто даже чуточку лучше, пожелал мне приятного аппетита и первым отреагировал на мою просьбу передать соусник. А окончательно добил тем, что во время очередной беседы на политическую тему – зашла речь о том, нужна ли Российской Империи Конституция – он ни разу не возразил мне. Хотя, разумеется, был резко против какого-либо урезания власти монарха, в то время как я пребывала в уверенности, что Конституцию нужно принять в самое ближайшее время, пока не стало поздно – о чем и сообщила во всеуслышание.

В некое подобие дискуссии со мной в этот раз вступил только Вася, но уже через две-три довольно унылых и вялых реплики спор наш скатился к выводу, что мы оба с Васей по-своему правы, и вообще истина где-то посредине.

— А вы ничего не хотите мне возразить, Евгений Иванович? – спросила все же я, не удержавшись.

Я видела, что у него даже желваки на челюстях ходят от желания немедленно сообщить мне о моей непроходимой глупости и недалекости. Но он сказал лишь:

— Ммм… ваши доводы довольно разумны, Лидия Гавриловна, - и снова вернулся к тарелке.

Ужинали сегодня поздно – когда трапеза подошла к концу, во дворе уже стемнело. Однако вечер был таким славным, свежим после дождя и пропахшим сиренью, что уходить к себе мне совершенно не хотелось. Да и не мне одной – столовую после ужина покинули лишь Максим Петрович и Людмила Петровна.

Когда Андрей, сняв со стены гитару, поинтересовался, не желает ли кто выйти на веранду, подышать воздухом, я не замедлила согласиться. По глазам Натали было видно, что и ей безумно хочется послушать, как играет Андрей, но, видимо, боясь помешать нам, она осталась.

— Натали, пойдем же! – уже с напором позвала я, уставшая от ее неуместного сводничества.

— Я же сказала, Лиди, что мне не хочется. Мы с Васей лучше останемся здесь и поиграем в преферанс… - отозвалась та непреклонно. А потом вдруг обернулась к князю: - Михаил Александрович, а вы играете на гитаре?

— Весьма посредственно, к сожалению… - отозвался тот, несмело поднимая на нее глаза.

Я хотела было возразить, что князь скромничает: дело в том, что я однажды слышала его игру. Еще в первый день его приезда, когда он увидел гитару, висящую на стене в столовой, из любопытства снял ее и совершенно легко наиграл вдруг мазурку Глинки в тональности до-минор. Потом заметил вслух, что инструмент не настроен, и повесил его обратно.

Но говорить я все же ничего не стала – в самом деле, если Михаил Александрович, не желает играть, то зачем принуждать его? Я только пожала плечами и вслед за Андреем вышла на воздух.

На веранду вели из столовой несколько дверей и окна, открытые сейчас настежь, поэтому едва ли можно было сказать, что мы с Андреем находились наедине. К тому же у самого окна столовой стоял, прислонившись к стене, Ильицкий – нужно ли говорить, какое неудобство мне это доставляло. Так что я все время молчала, лишь изредка поднимая взгляд на Андрея, а вот он, кажется, не сводил с меня глаз и перебирал струны.

К слову, играл Андрей плохо – раз за разом повторял одну и ту же незамысловатую мелодию из двух аккордов, очень отдаленно напоминающую начало «Лунной сонаты» Бетховена, и безбожно фальшивил при этом. О том, что гитара не настроена он, кажется, даже не подозревал. Я не могла не думать в этот момент, насколько тонко Андрей овладел искусством правильно подавать себя. Натали ведь сейчас наверняка думает, что у Андрея, в дополнение к уже имеющимся у него плюсам, еще и явный музыкальный талант, а князю Орлову, имеющему талантов ничуть не меньше, суждено, кажется, остаться ею незамеченным.

А что до фальшивых нот… право, никто уже не станет обращать внимания на игру, когда Андрей вот так проникновенно смотрит в глаза и посвящает эту «Лунную сонату» тебе одной. Любое девичье сердце от таких взглядов тает без остатка – и мое, кажется, не исключение.

Я перевела взгляд на Ильицкого: тот по-прежнему подпирал стену у самого окна и тер рукою висок – похоже, стараниями Андрея у него разболелась голова. Да и я, признаться, боролась с желанием попросить его играть хотя бы потише. В конце концов, я не выдержала и с улыбкой положила руку на струны, обрывая мелодию.

— Я же говорил, что у меня полно недостатков, - развел руками Андрей, поняв, что я от его игры не в восторге. Он даже теперь был очарователен.

— Я просто вспомнила, что хотела кое-что у вас спросить, - выкрутилась я, не желая признавать, что мне не понравилось. – Мне показалось сегодня днем, в лесу, что вы знаете, кто такая Софья Самарина…

Андрей, кажется, удивился такому несвоевременному вопросу и рассеянно убрал гитару в сторону, как будто задумавшись.

— Так, выходит, вы все же рассмотрели надпись на памятнике? – спросил он.

Ответить я не успела – заметила крайне заинтересованный взгляд Ильицкого через раскрытое окно.

— Самарина? – переспросил он. – Ведь это, насколько я знаю, фамилия бывшей хозяйки усадьбы, помещицы. Ты-то откуда ее знаешь, Андрей?

Я отметила, что предположения мои оказались верными: Самарина была вовсе не простой женщиной, а, выходит, хозяйкой этой усадьбы и деревень. Любопытно… Андрей же хмыкнул, оглядываясь на друга:

— Женя, как-никак мой отец десять лет был доктором в этом уезде и не мог не знаться с Самариными – от него я вполне наслышан об этом семействе. Но, как я говорил уже, Лиди, история их невеселая, едва ли вам будет интересно.