Стюарт вздохнул. С того восхитительного дня он не переставал думать о ней. Но вдобавок к этой пытке он сознавал, что душой и телом желает лишь ее одну. Из всех женщин, которых он знал — а знал он их легион, — только Вайолет видела и принимала его таким, каким он был на самом деле, а не таким, каким старался казаться. Другие женщины смаковали его пороки, а некоторые даже пользовались ими. Вайолет, хотя и принимала его недостатки, но всегда думала о нем лучше. Она была теплая, очаровательная, нежная, и ему доставляла удовольствие ее компания не только в постели, но и в любом другом месте. Он вскинул брови в усмешке. А в тот вечер, кто кому сдался, еще стоило подумать.

Уголком глаза он уловил желтое пятно и повернулся, чтобы посмотреть, что это. По тропинке к выгону шла герцогиня с раскрытым над головой золотистым зонтиком от солнца и следующей по ее пятам горничной.

— Доброе утро, ваша светлость, — произнес он и низко поклонился.

— Доброе утро, — ответила она надменно. — Сделайте милость, ответьте, почему моя дочь здесь одна без присмотра и почему катается на лошади.

— Что ж, отвечу. Чарибдис — мой свадебный подарок леди Вайолет. — Стюарт переместил взгляд на лошадь и наездницу. — Вы только посмотрите на нее. Какие у нее длинные, стройные ноги. Какой изящный округлый круп. Какие мягкие, нежные губы. Ее просто невозможно не оседлать. Должен признаться, что поначалу она была немного строптивой, но после того как я обломал ее, лучшего создания для скачек мужчине и не сыскать.

— Прошу прощения! — Герцогиня Бейсингхолл, глядя на Стюарта, с трудом сдерживала ярость.

Стюарт в замешательстве наморщил лоб.

— О, понял! Как это неосмотрительно с моей стороны. Я, конечно же, имел в виду кобылу, а не вашу дочь.

Герцогиня недоверчиво взглянула на Стюарта и подала дочери сигнал зонтиком.

— Мистер Макьюэн, от имени своей дочери хотела бы поблагодарить вас за свадебный подарок. Но боюсь, мы должны его отклонить.

Стюарт был уязвлен.

— Но почему, ваша светлость? Чарибдис — самое прекрасное, что у меня есть, и я очень люблю эту лошадь. Но для меня нет большего удовольствия, чем подарить ее Вайолет.

— Думаю, мистер Макьюэн, что вы уже получили достаточно удовольствия за счет моей дочери.

Стюарт прищурился. В отличие от Коналла он не умел скрывать своих эмоций.

— Ваша светлость, вам лучше проявлять осторожность. Если не из уважения к тому факту, что мы все же станем родственниками, так хотя бы из соображения, что злость делает женщину чрезвычайно непривлекательной.

Герцогиня, однако, и глазом не моргнула.

— Мистер Макьюэн, я скорее сочту за члена своей семьи эту лошадь, чем вас. Не оскорбляйте меня, притворяясь, будто заботитесь о счастье моей дочери. Если бы это вас по‑настоящему заботило, вы бы в первую очередь добивались благосклонности моей дочери должным образом, а не как вор темной ночью. Вы запятнали честь моей дочери, после чего просите меня забыть о позоре, хотя свидетельство этого растет в ее животе. Родственник, нечего сказать! Вы меня совершенно не уважаете. Вы могли бы с таким же успехом набить деревянный ящик гниющими отбросами, обвязать ленточкой и поставить мне на колени, назвав благоуханным даром. Пожалуйста, попросите, мою дочь слезть с этого животного. Я не желаю больше общаться с вами.


Повернувшись в постели на бок, Шона рассеянно наблюдала за пылинками, кружившимися в луче струившегося в окно солнечного света. Танцуя, они мерцали на свету, но стоило лишь выскользнуть из луча, как они исчезали во мгле. Так и она.

Она пыталась настроить мысли на поиски Кэмрана. Мечты об их счастливом воссоединении всегда доставляли ей радость. Но не сейчас. Ее сердце стремилось к другому счастью, и потеря его затмевала все остальные эмоции.

В конце месяца Коналл должен был жениться на леди Вайолет. И тот факт, что ни один из них не хотел этого брака, служил ей малым утешением. Потому что не она, Шона, а Вайолет станет в конце концов его женой. Он будет улыбаться Вайолет, она будет держать его под руку и спать с ним в одной постели. Пусть сейчас Коналл не любит ее, но со временем поддастся ее чарам. Вайолет невозможно было не полюбить. И тогда она станет не только его женой, но и возлюбленной его сердца. Одинокая слеза скатилась по щеке Шоны на подушку.

В дверях детской появилась миссис Доэрти:

— Я принесла тебе чаю, цыпленок.

В ее голосе прозвучало материнское сочувствие.

Шона даже не повернулась к ней.

— Я ничего не хочу.

Миссис Доэрти поставила поднос на стол.

— Хозяин все утро порывался прийти взглянуть на твою щиколотку, а я его отвлекала. Не знаю, что еще ему говорить.

Шона должна была подняться, чтобы с помощью чернил состарить свой синяк. Но у нее не было ни желания, ни сил продолжать этот обман.

— Скажите ему, что отчекрыжила ее.

— Шона, будь благоразумной. Вставай. Если не подсинишь щиколотку, он поймет, что ты его одурачила. Тебе не нужны проблемы. И честно говоря, они не нужны ни мне, ни Уиллоу.

Ей было уже все равно. Как только карета увезет его в Англию, Шона покинет Балленкрифф вместе с Уиллоу.

Миссис Доэрти присела на край ее кровати.

— Ты же не хочешь, чтобы эта спесивая герцогиня думала, что оказалась права насчет тебя.

Нет, этого она не хотела. Герцогиня Бейсингхолл и так имела слишком большую власть над другими людьми. Давать ей еще больше власти Шона была не готова.

— У тебя есть еще один день с хозяином. Не валяйся в постели, когда можешь провести с ним эти последние драгоценные часы.

Еще один день. Но этого было мало. Того, что ей хотелось делать с Коналлом, хватило бы на тысячу жизней. Шона закрыла глаза. Когда‑то один день за несколько мгновений драматическим образом изменил ее жизнь. Значит, даже мгновения обладали властью. А у нее впереди был целый день этих мгновений.

Может, ее жизнь снова изменится.


Хотя бумаги на столе были аккуратно рассортированы и сложены, Коналл не мог на них сосредоточиться. Мог лишь думать, что это Шона рассортировала и сложила их.

Было нетрудно догадаться, что их вечерний разговор имел какое‑то отношение к тому, что сегодня утром его к ней не пустили. Он знал, что у нее болела не только нога, у нее болело сердце. Больше всего на свете ему хотелось ее утешить. Но он не мог дать ей то утешение, в котором она нуждалась.

Продолжать сидеть ему было невмоготу. Казалось, на него давят стены. Дважды в жизни он испытывал чувство, что вот‑вот совершит непоправимую ошибку. Первый раз, когда вернул себе одну женщину, и теперь, когда отталкивал другую.

Человек науки, он уповал на твердость доказательств и неопровержимую реальность фактов. На камне фактов всегда можно проложить тропу мысли или дела. Умом он сознавал, что поступает правильно, беря в жену Вайолет.

Но внутренний голос говорил совсем другое.

За последовавшим стуком в дверь в кабинет вошел Баннерман:

— Прошу прощения, сэр. Только что прибыли какие‑то люди.

Коналл раздраженно поджал губы.

— Баннерман, разве вы не видите, что я готовлюсь к отъезду?

— Прошу прощения, сэр, но джентльмены хотят видеть не вас, а мисс Шону и мисс Уиллоу.

— Вот как? — Брови Коналла сошлись на переносице. — Это арендаторы?

— Нет, сэр. Они представились как Маккалох и его сын Брэндаб. И, сэр, с ними мистер Хартопп.

В голове Коналла прозвучал сигнал тревоги.

— Какого черта ему здесь нужно?

— Не могу знать, сэр.

— Я выйду к ним. Но пока ничего не говорите дамам. А мужчинам скажите, что Шона не здорова.

— Прошу меня извинить, сэр, но они встретились в коридоре, когда мисс Шона спускалась вниз. Она проводила их в утреннюю гостиную. Я пришел предупредить вас об их присутствии.

— Проклятие! Какого дьявола эта женщина встала?

Но отказывается его видеть.

Он уронил папку на стол и вскочил со стула. Его вновь охватила обреченность, как в тот миг, когда он увидел любовника своей жены.

Коналл ринулся в утреннюю гостиную.


Глава 18


Стараясь унять все возрастающий страх, Коналл распахнул дверь в комнату.

При его появлении трое мужчин поднялись со своих мест. Старший из них был дородный малый с могучими плечами и грудью. Его каштановые волосы уже посеребрила седина, придавая его облику опытность и мудрость, которые светились в его глазах. Через плечо поверх пиджака у него висел такой же тартан в зеленую с красным клетку, как и у молодого человека, который был на голову выше отца, но имел похожее искушенное выражение лица. Оба были в килтах.

Старший из мужчин протянул Коналлу мясистую ладонь:

— Доброе утро, Балленкрифф. Я Маккалох из клана Маккалох.

— Как поживаете, сэр?

На мгновение уголки губ мужчины дрогнули.

— Позвольте представить вам моего сына, Брэндаба Маккалоха.

Пока он пожимал руку молодого человека, на Коналла смотрели гордые немигающие глаза.

— Хартоппа вы, кажется, уже знаете.

Коналл исподлобья взглянул на своего бывшего управляющего.

— Да, имели дело.

Хартопп, прежде чем сесть, поклонился. К его губам была приклеена странная улыбка.

Шона сидела на зачехленном стуле. Повязку с ноги она не сняла.

— Наконец‑то, доброе утро, Шона. Как вы спустились вниз, позвольте спросить?

— Осторожно.

— Вам следовало бы поберечь щиколотку. Я попрошу Баннермана, чтобы проводил вас наверх.

— Балленкрифф, — перебил его Маккалох, — с вашего позволения я бы хотел, чтобы мисс Шона осталась. То, что я собираюсь сказать, касается ее.

— Понятно, — произнес Коналл с чувством отвращения.