Джоди пришла в восемь вместе с маленьким Кайлом и его отцом. Она принесла с собой подарок для Мици ко дню крещения и драгоценный дневник. Иззи прижала тетрадь к сердцу. Она не знала, сможет ли прочитать ее сегодня. Это было бы так же больно, как сказать «здравствуй и прощай».


Маленькая комнатка на первом этаже пансионата «Лорел три» была очень красива, хотя чаще всего в ней лежали те, кто не мог открыть глаза и полюбоваться чудесными розами на обоях. Тяжелые кремовые шторы сохраняли в комнате тепло, защищая от ночного ветра, и хотя кровать — обычная больничная койка — не отличалась особым изяществом, нарядное нежно-розовое покрывало в тон обоям вовсе не походило на больничное. Комнату украшали знакомые мелочи и безделушки из дома Лили. На комоде стояла ее любимая фарфоровая ваза с изображением кролика, полная бледно-желтых нарциссов, а рядом с кроватью, на тумбочке — несколько фотографий в серебряных рамках. На одной из них улыбающаяся Иззи стояла в обнимку с мамой. Гобеленовая подушка со слоном, которую Иззи привыкла видеть на кресле у камина в Старой кузнице, лежала теперь на стуле возле кровати, как будто ждала, что Лили поднимется и присядет к столу.

Но Иззи знала, что бабушка никогда не встанет, не подложит под спину подушку, не увидит, как заботливо украсили ее комнату Аннелизе с сиделками.

Переступив порог бабушкиной комнаты, Иззи почувствовала запах смерти. Жизнь едва теплилась в Лили. В минувшем году в тамаринской больнице бабуля выглядела хрупкой, сейчас же казалась бесплотным духом, так она исхудала. Щеки ввалились, кожа обтянула кости. Когда-то красивое лицо напоминало теперь маску смерти, лица древних фараонов, которые Иззи видела в Египетском музее древностей в Каире.

Иззи прижала ладонь ко рту, чтобы не закричать. Она проплакала всю ночь, читая дневник бабушки, историю, о которой никогда прежде не слышала, написанную мелким почерком в ветхой тетради с пожелтевшими от старости страницами.

— Мне очень жаль, — сказала сиделка, ласково потрепав Иззи по плечу. — Я предупреждала вас, что ее состояние намного ухудшилось.

Иззи кивнула. Она не в силах была говорить. Сиделка, добродушная женщина средних лет по имени Рона, действительно предупреждала, что перенесенная пневмония отняла у бабули последние силы, и все же Иззи не ожидала, что бабушка настолько изменилась.

Иззи отвернулась и зажмурилась.

— Я не могу, — всхлипнула она.

Только что она читала дневник, где бабушка была самой собой, живой, юной, полной сил женщиной, а не этой ссохшейся старушкой, в которой невозможно узнать прежнюю Лили.

— Конечно, вы можете, — живо откликнулась Рона. — Я слышала, она вас вырастила, заменила вам мать. Вспомните, какой она была тогда, вам станет легче, и вы справитесь.

Иззи вытерла слезы, села рядом с Лили и взяла ее за руку. Невыносимо было видеть бабушку такой. Как эгоистично желать, чтобы бабуля продолжала оставаться в небытии, между жизнью и смертью, лишь бы не видеть, как она уйдет. От милой бабушки осталась одна лишь тень, пока внучка жила своей жизнью вдали от нее. Иззи коснулась пальцами изгиба бровей бабушки, представляя себе ее молодой, с блестящими каштановыми кудрями, обрамлявшими лицо, и с пронзительно-синими глазами, в которых светились мудрость и понимание. Ее вдруг охватила злость на себя. Какая нелепость жаловаться на возраст в сорок лет. Со стариками время обходится куда более жестоко.

— Обещаю, что больше не стану растрачивать жизнь впустую, — прошептала она.

Ночью, читая дневник, Иззи многое открыла для себя, и эти горькие уроки требовали осмысления. Но уже сейчас Иззи отчетливо ощущала одно: оставив Джо, она сделала правильный выбор.

Последние полгода она мучилась сомнениями и то и дело спрашивала себя, не лучше ли стиснуть зубы и ждать. Что, если когда-нибудь Джо станет свободным? История бабушки показала, что в жизни не бывает простых ответов, как не бывает в природе совершенно черного или белого, нам дано видеть лишь полутона. Бабушка знала, что Джейми не сможет остаться с ней, не причинив боль кому-то другому, и Иззи знакомо было это чувство. Когда за любовь приходится платить слишком высокую цену, единственный выход — уйти.

Иззи выросла в современном мире, в мире равных прав и возможностей. У нее было право иметь ребенка и право любить кого заблагорассудится, но если бы все было так просто… Бабушкин мир подчинялся жестким правилам, которые Иззи с трудом могла осмыслить. Там властвовала церковь и людей разделяли классовые барьеры. Современный мир отринул часть этих канонов, но взамен создал новые. Развод калечит детей — вот одна из непреложных истин этого мира.

Оставив Джо, Иззи совершила самый трудный поступок в своей жизни, но ночью, читая бабушкину тетрадь, почувствовала облегчение. Она словно поговорила с бабушкой.

— Бабуля, — прошептала Иззи, склонившись над кроватью, — я очень хотела рассказать тебе о Джо, но боялась, что ты меня не поймешь, а сейчас я уверена, что ты все поняла. Теперь я знаю о Джейми. Спасибо тебе. Спасибо, что оставила мне свой дневник. Он мне очень помог, милая бабушка. — Иззи смахнула со щеки слезинку. Нет, она не станет плакать. Только не сейчас. — Ты многое повидала в своей жизни, бабуля, и мне ужасно жаль, что я никогда не расспрашивала тебя о прошлом, о войне и о Ратнари-Хаусе. Я была молодой и эгоистичной, но я очень любила тебя. Надеюсь, ты это знаешь.

Белоснежные волосы Лили спутались, и Иззи вышла в коридор, чтобы попросить у Роны расческу. Бабуля всегда была красавицей, так пусть и сегодня она будет красивой. Рона принесла розовую детскую щетку для волос, какими обычно причесывала таких беспомощных больных, как Лили.

— Спасибо, — поблагодарила ее Иззи и вернулась к бабушке.

Нежно и осторожно причесала она седые волосы бабули.

— Ты всегда следила за своими волосами, дорогая, — прошептала она, приглаживая разлетающиеся белые пряди.

Вынув из сумки увлажняющий крем, она выдавила немного на руку и медленными плавными движениями принялась втирать в пергаментно-бледное лицо бабушки. Затем настала очередь рук. Иззи достала чудесный крем «Аведа» с цветочным запахом.

— Это самый лучший крем, бабуля. Им пользуются модели, рекламирующие средства для ухода за руками, но твои руки гораздо драгоценнее.

Она взяла в ладони безжизненную руку бабушки и начала бережно массировать, пока не впитался крем. Сначала одну руку, потому другую. Когда-то бабушкины руки гладили и успокаивали маленькую Иззи. Как, наверное, тяжело быть одновременно бабушкой и матерью для осиротевшего ребенка, но бабуля справилась.

— Теперь духи. Я не нашла духи «Арпеджио», которые ты любила, но эти тоже хороши. — Иззи сняла крышку с флакона духов «Локитан» с медовым ароматом, побрызгала себе на руки и коснулась бабушкиных запястий и висков. — Ну что? Тебе нравится? — спросила она и принюхалась.

Странно, к медовому аромату примешивался отчетливый запах лаванды. Он вызвал неясное воспоминание о бабушкиных шкафах, старых платьях и кустах лаванды за Кузницей. Бабуля любила лаванду и старательно ухаживала за несколькими кустами в саду, обрезала сухие стебли, отсаживала молодые побеги. От нее всегда исходил едва уловимый лавандовый аромат.

Иззи втянула носом воздух. Воспоминание вернуло ее в детство. Удивительно, откуда здесь этот запах?


Апрель 1945 года


В доме на Бейсуотер-роуд Дайана радостно кружилась по комнате в перешитом платье. Она гордилась им куда больше, чем всеми роскошными нарядами, в которых щеголяла до войны. Над шелковым сиреневым платьем потрудились три пары заботливых рук, и именно в нем Дайана собиралась праздновать свою помолвку. Мисс Белтон в самом скором времени намеревалась стать миссис Энтони Смайт и была на верху блаженства, предвкушая первый шаг к заветной цели. Отмечать событие готовились в «Клэриджесе». Должны были прийти все, даже родители Дайаны, никогда не покидавшие родовой усадьбы.

— Ты прекрасно выглядишь, — улыбнулась Лили. Она сидела на полу с подушечкой для булавок на запястье и придирчиво оглядывала платье подруги.

— Ты тоже, дорогая, — просияла Дайана. Ее переполняло счастье, и ей хотелось видеть счастливыми всех вокруг. — Нам пора идти. Я подняла такой жуткий шум, требуя, чтобы бее пришли вовремя, что будет свинством с моей стороны опоздать самой.

Лили опустила глаза, пряча улыбку. Энтони заранее знал, что его возлюбленная опоздает.

— Это еще одна черта, которую я обожаю в ней, — мечтательно произнес он в разговоре с Лили прошлым вечером.

Какой он все-таки милый. Почти такой же чудесный, как Джейми. Лили на мгновение закрыла глаза и представила себе лейтенанта Хэмилтона. Война почти окончена, это всем известно. Скоро Джейми вернется в Англию и захочет поговорить об их будущем. Этого-то и боялась Лили. Ведь у них с Джейми не было будущего по множеству причин.

В первую очередь из-за ее церкви. Лили не представляла, как объяснить некатолику, что значит вырасти в мире, где главное — Бог.

Да, Лили жаловалась, что Он позволяет невинным людям ежедневно умирать в этой безумной войне, но искренне верила в Него. Ее Бог не допускал послаблений, когда дело касалось брака. Мужчина и женщина заключают союз на всю жизнь, в этом Он был непреклонен. Лили пыталась представить себе, что будет, если дорогие мама и папа вдруг узнают о Джейми, о мужчине, полюбившем их дочь. Для них он прежде всего человек другой веры и вдобавок разведенный. Лили казалось, что она слышит голос матери: «Если ты за него выйдешь, тебя отлучат от церкви. Лили, родная, ради всего святого, не делай этого!»

Умный, образованный Джейми легко мог взять верх над Лили в интеллектуальном споре, но когда речь заходила о вере, с ним невозможно было разговаривать. Любовь к Джейми противоречила всем церковным канонам, и когда Джейми не было рядом и действие его чар ослабевало, Лили начинала терзаться чувством вины от совершенного предательства.