Мама всегда осеняла себя крестным знамением, проходя мимо него. При мысли об этом Лили пронзило острое чувство вины.

И все же один вопрос не давал ей покоя, она задавала его себе снова и снова: как же может быть, что ее любовь к Джейми греховна, если эта любовь перевернула всю ее жизнь, наполнила ее новым смыслом, светом и счастьем?

Прежде Лили не осмеливалась оспаривать церковные догматы. Сомнение — враг веры. Но неужели ее чувства порочны? И древний женский инстинкт, безотчетное стремление быть рядом с Джейми на самом деле дьявольское наваждение?

Она вдруг вспомнила маленькую сморщенную старушку из далекого прошлого и вновь услышала ее голос, неожиданно сильный и громкий.

«Доверяй сердцу, — призвал этот голос, и сухонькая рука со скрюченными артритом пальцами прижалась к костлявой груди. — Сердце никогда не лжет, mo chroi».

«Мо chroi»… По-гэльски это значит «мое сердце», «любовь моя».

Бабушка Сайв, папина мама. Лили не вспоминала о ней долгие годы. Она умерла давно. Господь забрал ее к себе, когда Лили было лет девять или десять, но даже тогда, еще ребенком, Лили понимала, что смерть бабушки означала конец целой эпохи. «История уходит в прошлое», — сказал отец, когда бабушки не стало.

Бабуля Сайв (когда-то маленькая Лили с трудом выговаривала ее имя, состоявшее из одного звучного слога) была последней из тех, кого отец называл «людьми старой закваски», имея в виду вовсе не возраст.

Бабуля Сайв посещала церковь и даже была немного знакома со священником, но вера в Христа не мешала ей почитать мать-прародительницу и исповедовать верования древних кельтов.

Она легко могла указать точное время, не глядя на часы, предсказывала погоду по полету птиц, возвращающихся к своим гнездам, и всегда внимательно следила за фазами Луны.

Бабуля Сайв пересказывала внучке легенды о богине-воительнице Бригите, наделенной даром врачевания. В старину, объясняла Сайв, первого февраля люди зажигали свечи в честь богини Бригиты и устраивали торжества, этот день почитался великим праздником, как Пасха для католического священника. Кельтский Имболк, День Бригиты, возвещал рождение весны, благословенного времени, когда земля пробуждается от зимнего сна, приходит тепло, и начинают ягниться овцы. У дома бабули Сайв росли рябина и боярышник, чудотворные деревья, как любила она говорить.

И еще она любила рассказывать предания о матери-прародительнице всех ирландских богов — Дану или Дане. Благодаря бабуле Лили получила второе имя, Дана. Мама хотела назвать дочку Лили, в честь одной из сестер леди Айрин, а бабушка Сайв настаивала на имени Дана. В конечном счете они пришли к соглашению, дав девочке имя Лили Дана Кеннеди.

Что бы сделала бабушка Сайв, узнав о Джейми? Стала бы потрясать распятием и грозить Лили вечным проклятием? Или прижала бы свою иссохшую руку к груди внучки и сказала: «Доверяй сердцу»?

Лили горько вздохнула. Как бы ей хотелось быть похожей на бабушку Сайв. Ну хоть немного.

 

Глава 21


Психиатрическое отделение тамаринской больницы было крошечным. Из расположенной в середине небольшой четырехместной палаты открывался вход в маленький телевизионный зал (окна там выходили на море) и в так называемую тихую комнату, еще две двери вели в кабинет для консультаций и к посту дежурной сестры.

Аннелизе находилась в больнице пятый день, и ей очень хотелось вернуться домой. Она без конца осаждала просьбами главного психиатра, доктора Илая, но тот не спешил ее выписывать и все тянул время.

— Я прекрасно себя чувствую, — объявила она, сидя напротив доктора в кабинете для консультаций. — Это было временное помрачение рассудка, вызванное транквилизаторами, которыми я себя оглушила.

Доктор Илай устремил на пациентку серьезный, но дружелюбный взгляд.

— Попытка самоубийства — громкое заявление, — заметил он таким спокойным, невозмутимым тоном, что Аннелизе тут же захотелось огреть его по голове чем-нибудь тяжелым. Возможно, она бы так и поступила, но все подходящие предметы в кабинете были прибиты к полу. Наверняка кто-то уже пытался прихлопнуть доктора до нее. Не зря в психиатрических отделениях все ножи и стулья из пластика. Здесь просто невозможно выпустить пар.

— Временное расстройство сознания, — настойчиво повторила Аннелизе. — Сейчас я не могу поверить, что решилась покончить с собой, и я вовсе не сумасшедшая. Вдобавок если до того, как попасть сюда, я не была безумной, то здесь вот-вот сойду с ума. Я терпеть не могу оставаться в замкнутых помещениях, тут мне совершенно нечем заняться и не с кем поговорить. Ты словно участвуешь в бесконечном реалити-шоу, только без телекамер, да еще не можешь выбирать себе еду. Отпустите меня домой.

— Мы держим вас в закрытом отделении только потому, что в больнице нет других свободных мест, вы же знаете, — безмятежно откликнулся доктор. — Я бы хотел понаблюдать вас еще несколько дней, чтобы убедиться, что вы действительно так хорошо себя чувствуете, как утверждаете.

— Да я в полном порядке, — простонала Аннелизе. — Тут не схитришь, я уже пробовала, и, можете мне поверить, я знаю разницу между тем, когда тебе плохо и когда хорошо. Я хочу вернуться домой, вдохнуть свежего воздуха и снова почувствовать себя здоровой.

Аннелизе хотелось сбежать, ей невыносима была печальная атмосфера больницы, пронизанная унынием и безнадежностью. По сравнению с несчастным мальчиком-подростком, заключенным в тесную камеру наркотической зависимости, самую мрачную из всех возможных тюрем, и молодой женщиной с пустыми глазами и перевязанными запястьями, где под бинтами скрывались следы бритвы, Аннелизе действительно чувствовала себя неплохо. Свое пребывание в больнице она считала глупой ошибкой. Находиться рядом с этими бедными, истерзанными детьми было тяжело и мучительно, Аннелизе чувствовала, что не сможет исцелиться, оставаясь в палате.

— И еще, — хмуро добавила она, — я больше не желаю иметь дело с транквилизаторами. Не хочу терять ощущение реальности. Я решила, что лучше всегда сознавать, что делаешь. Мне хотелось избавиться от тягостных мыслей, я оглушила себя ударной дозой лекарства, и вот что из этого вышло. Я утратила способность соображать.

— Что вы чувствуете, когда говорите об этом и о причинах, побудивших вас уйти из жизни?

Аннелизе казнила себя за то, что вошла в море. Особенно тяжело было объясняться с Бет, но беседа с доктором Илаем тоже не сулила ничего хорошего. Этот человек обладал несокрушимым спокойствием, его невозможно было смутить или сбить с толку. Он задавал свои проклятые вопросы снова и снова, как будто рассчитывал, что в какой-то момент пациентка устанет повторять заученную ложь и скажет правду.

Но Аннелизе уже давно сказала правду: «Я действительно не знаю, почему зашла так глубоко в море. На меня нашло какое-то затмение. Я плохо соображала, что делаю, но теперь готова поклясться, что это больше не повторится. Я совершила ошибку, правда, ужасную ошибку».

— Доктор Илай, — устало проговорила Аннелизе, — что вы хотите от меня услышать? Подскажите мне правильный ответ. Вы ждете признания, что меня преследуют уродливые образы с картин Сальвадора Дали? Корчатся передо мной, истекая кровью? Или что у меня под майкой ползают тараканы? Вы же знаете, что именно со мной не так: моя жизнь не задалась. Жизнь исчерпала себя. Я не тронулась умом, меня не преследуют галлюцинации, мне не является ожившая кукла Нодди, ко мне не лезет с поцелуями мистер Френч из сериала, я не умею превращаться в лошадь и не испытываю непреодолимого желания убить собственную мать и заняться любовью с отцом. Я не хочу быть объектом фрейдистского анализа как типичная женщина среднего возраста. Моя проблема предельно проста: я дошла до грани, попыталась отключить мозги с помощью таблеток и кончила тем, что оказалась на морском берегу и побрела все дальше в море, не сознавая, что делаю.

Доктор выдержал короткую паузу и поинтересовался с обычной невозмутимостью:

— Что вы чувствуете, когда говорите об этом?

Аннелизе вдруг охватил безудержный смех. Поразительно, как давно она не смеялась. «Что вы чувствуете, когда говорите об этом?» Такое нарочно не выдумаешь. У нее возникло ощущение, словно она оказалась участником сценки из сериала «Фрейзер» или попала в эпизод фильма «Пролетая над гнездом кукушки».

— Вы смотрели «Фрейзер», доктор Илай? — спросила она. — Эnо комедия положений, главный герой — психиатр, который ведет ток-шоу на радио в Сиэтле.

— Вообще-то нет, — пробормотал доктор. — Я редко смотрю телевизор.

— Фильм очень забавный, — усмехнулась Аннелизе. — Обязательно посмотрите. Вы получите удовольствие, хотя смеяться над собой не всегда бывает легко…

— Давайте вернемся к вашим… — начал было доктор.

— Нет, лучше не надо, — перебила его Аннелизе, — мне бы не хотелось быть невежливой, доктор Илай, но я хочу пойти домой и покончить с этим. Вы можете меня отпустить?

— Вы согласны задержаться еще на один день?

Аннелизе подумала, что Бет будет спокойнее, если она дождется официальной выписки, а не уйдет по собственному почину, заявив, что чувствует себя достаточно хорошо. Формально Аннелизе не обязана была оставаться в больнице, но она чувствовала себя виноватой перед беременной дочерью, которой пришлось пережить столько волнений. «Правильнее будет подождать», — решила она.

— Хорошо, пусть будет еще один день, — согласилась Аннелизе. — Сейчас показывают «Я люблю Люси», вам тут нужно завести спутниковое телевидение, доктор. Старые добрые американские комедии пошли бы на пользу вашим пациентам, мы бы куда быстрее выздоравливали, это точно.

— Вы так думаете?

Аннелизе кивнула.

— Комедийной терапией стоит заняться, комедия позволяет взглянуть на себя со стороны и посмеяться над собой. Стоит вспомнить про «Люси», и я улыбаюсь. Неплохой эффект, как по-вашему?