Герцог стоял на том самом месте, где она покинула его. Но когда Корнелия, повернувшись, глянула ему в лицо, то смущенно опустила глаза под его пылающим взором.

— Я хочу тебя.

Эти слова прозвучали на всю комнату. Он стремительно приблизился к Корнелии и заключил в свои объятия.

— Я предупреждал тебя, что, играя со мной, ты играешь с огнем, — прорычал герцог. — Ты можешь быть наивной во многих отношениях, но только не в этом.

И прежде чем Корнелия успела произнести хоть слово протеста, его губы снова прильнули к ее, жаркие, настойчивые, сильные. И впервые она по-настоящему испугалась его мужской страсти. Она неуверенно пыталась оттолкнуть его, но он был слишком силен. Он завладел ее губами, его пальцы впились в ее плечи. Корнелия была полностью в его власти.

Она тонула в незнакомой устрашающей темени, откуда не было пути назад. Вниз, вниз, она была потеряна, утянута в темноту. Корнелия судорожно хватала воздух, и только чувство ужаса не давало ей потерять сознание.

— Пожалуйста… Дрого, пожалуйста… ты делаешь мне больно, и я… я боюсь.

Это был крик ребенка, и он задел его так, как не задело бы ничто другое. Мгновенно она оказалась свободной, так неожиданно, что чуть не упала. Корнелия села и подняла на герцога глаза, полные слез. Он прикоснулся пальцами к ее исстрадавшимся губам, нежно провел по ним.

— Прости меня. — В его голосе теперь были лишь нежность и раскаяние.

Его лицо проплыло перед ее глазами, застланными слезами. Он склонился на колено и прижался губами к подолу ее платья.

— Прости меня, — повторил герцог. — Но я не в силах быть рядом с тобой и сохранять благоразумие. Я так долго хотел тебя, так любил тебя, что тело мое превратилось в одно исступленное желание тебя.

Все еще стоя перед Корнелией на коленях, он протянул к ней руки.

— Скажи, что ты прощаешь меня, — взмолился он. — Я не обижу тебя больше.

Она почти машинально вложила свои руки в его, и он поднес их к губам, осыпая поцелуями с нежностью, которая вызвала у Корнелии желание вновь заплакать. Но теперь это были другие слезы, слезы счастья, оттого что он так нежен с ней.

— Ты должна понять, что я люблю тебя всей душой, — мягко сказал герцог. — И не только потому, что я хочу тебя как женщину — да, я хочу тебя и не могу рассчитывать на самоконтроль, когда ты сводишь меня с ума своей красотой, своими бесподобными волосами. Это невыразимый экстаз, безумие — ощущать твои губы, знать, что ты в моих объятиях. Но я люблю тебя намного больше, чем все это, Дезире.

Я люблю твой ум, те милые глупости, что ты говоришь, твою манеру смотреть на меня из-под ресниц, манеру смеяться, манеру двигаться. Твоя фигура способна соблазнить любого мужчину, если только он не сделан из камня. Я люблю до безумия твою привычку стискивать пальцы, как ребенок, заучивающий свой урок, твою привычку поджимать подбородок, когда ты сердишься, маленькую жилку, что бьется на твоем белом горле, когда ты взволнована. Ты сейчас взволнована, моя дорогая. Это оттого, что я целовал тебя?

Обаяние его было непреодолимым. Корнелия почувствовала, что сердце ее перевернулось, когда он говорил с ней, и ее голос был нетверд, когда она произнесла:

— Вы знаете, что взволновали меня.

— И ты любишь меня?

— Вы знаете… это.

— Скажи мне! Я хочу слышать, как ты говоришь это!

— Я… Я люблю… вас.

— Моя дорогая, моя обожаемая, любимейшая Дезире! И ты больше не боишься меня?

— Н… нет.

— Ты не уверена. Почему? Я испугал тебя.

— Н… нет.

— Но ты боишься?

— Только… немного… потому…

— Скажи мне!

— Потому что… вы заставили меня почувствовать… это так незнакомо мне… дикой и грешной… ох! Как я могу выразить это словами?

— Мое милое сердечко, если бы ты только знала, как я счастлив узнать, что могу заставить тебя чувствовать «дикой и грешной». Это оттого, что я прикасался к тебе? Поэтому? Я никогда не знал, что женская кожа может быть так мягка, как магнолия! Кто-нибудь говорил тебе это раньше?

— Да… однажды.

— Боже мой! Это был мужчина?

— Нет… нет. Женщина… она сказала, что моя кожа на ощупь как магнолия!

— Она была права, но если это мужчина — я мог бы убить его и тебя! Никто, кроме меня, не смеет прикасаться к тебе! Никто! Ты слышишь меня?

— Вы… делаете мне больно!

— Дорогая, я не намеревался быть жестоким — это только потому, что я так люблю тебя, и ты моя — моя!

— Мне нравится… быть вашей… ко вы забываете, как… вы сильны.

— Прости меня, моя любимая, ты такая маленькая, такая слабая, и несмотря на это, держишь всю мою жизнь в своих ручках!

— Только… на эту ночь?

— Навсегда, на вечность. Мы — одно! Мы созданы друг для друга. Ты сомневаешься в этом?

— Нет… нет… я думаю, что мы созданы друг для друга.

— Мой ангел, почему ты прячешь свое лицо?

Посмотри на меня! Дорогая, твои глаза открывают мне удивительные, волшебные тайны! То, что ты любишь меня, что ты желаешь меня, немного!

— Н… нет!

— Да! Да! Я заставил тебя ощутить себя дикой и грешной, моя Дезире?

— Да… ох… да!

Его губы впились в ее, когда Корнелия откинула голову.

— Возможно, это дурно, — вскричала она. — Это дурно, что мы любим друг друга?

Секунду герцог молчал. Прежде чем он выпустил ее из объятий, она заметила, что в его глазах промелькнула боль.

— Я клянусь перед богом, — глубоким голосом сказал герцог, — что не верю в то, что нечто столь прекрасное могло бы быть грешно. Есть люди, которые могли бы так подумать, но клянусь тебе, Дезире, что я не думаю, что морально мы кого-то задеваем нашей любовью. Смотря как судить об этом, официально — возможно, это и так, но морально — я свободен. Свободен, чтобы сказать тебе, что я люблю тебя.

Его голос зазвенел, когда он произнес эти слова. Он встал и сверху глядел на Корнелию. Она откинула голову назад, смотря вверх, и волосы окутали ее. Плечи девушки казались очень белыми по контрасту с чернотой волос и ярким пламенеющим платьем.

— Мы слишком далеко зашли, чтобы возвращаться назад, — хрипловатым голосом сказал герцог. — Я люблю тебя, и ты в глубине своего сердца знаешь, что тоже любишь меня. Что бы ни было в прошлом, мы предназначены друг другу, ты и я. Я знал с самого первого мгновения, как увидел тебя, что именно тебя я искал всю свою жизнь.

И теперь мои поиски окончены.

Герцог сделал паузу на мгновение.

— Но, если ты все еще боишься, если я ошибся и твоя любовь не так велика, как моя, тогда я не могу сносить это более. Я уйду, покину тебя. Но уверен, что мы оба будем сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

— Вы собираетесь уйти? — еле слышным шепотом спросила Корнелия.

— Если ты отсылаешь меня, — ответил он. — Но если твоя любовь достаточно сильна, то ты попросишь меня остаться.

Герцог отступил от нее, говоря это, и Корнелия поднялась на ноги.

— Я предоставляю тебе право выбора, моя дорогая, — продолжал он. — Ты видишь, я не удерживаю тебя в своих объятиях, чтобы повлиять на тебя и заставить твое сердце биться быстрее.

Я не дотрагиваюсь губами до маленькой жилки, что бьется на твоей шее сейчас. Но ты должна выбрать. Мне остаться или уйти?

Корнелия сделала попытку произнести что-то, но в горле стоял комок, в то время как сердце колотилось так, будто готово было выпрыгнуть из груди. Хотя она не была уверена, что это бьется — сердце или музыка, которая пульсировала в голове, внутри ее, вокруг, поднимаясь в небо и утягивая ее за собой так, что земля уходила из-под ног.

— Я говорил тебе так часто, что я люблю тебя, — сказал герцог, — люблю всем сердцем, всей душой, но этого оказалось мало. Я обожаю тебя и телом, которое требует тебя, Дезире, как женщину. Мою женщину, если ты велишь мне остаться.

Корнелия все еще не могла произнести ни звука, слова умерли в ее горле, хотя теперь в них не было нужды. Глаза ее сияли как звезды, упавшие с небес, когда она раскрыла свои объятия — широко, так, чтобы он смог понять.

Глава 13

Музыка нежно лилась, так, что казалась не более заметна, чем плеск волн или ветерок, играющий в листве. Огоньки чуть мерцали, прячась среди цветов. Всю ночь лепестки сыпались с потолка, пока Корнелия не оказалась полностью укрыта ими.

Очень, очень осторожно, чтобы не потревожить спящего, она покинула свое ложе, и лепестки посыпались с нее бело-розовым дождем. Бесшумно она собрала одежду. Она помнила слова, сказанные Рене:

«Иван предусмотрителен во всем. Карета с лошадьми всегда ждет перед дверью на тот случай, если кто-нибудь из гостей захочет внезапно уехать».

В то время ей эти слова показались странными, но теперь она поняла, что это было сказано специально для нее. Бриллиантовые шпильки, которые прежде были в ее волосах, затерялись где-то среди цветов, но она не могла мешкать.

Корнелия отдернула в сторону шелковые портьеры у входа и увидела, что занимается рассвет.

Звезды еще ярко сияли, но небо уже начало блекнуть и принимать серебристо-переливчатый оттенок.

Огоньки мерцали на озере, но теперь их осталось совсем немного. Открывшаяся взору Корнелии сцена была, как и музыка, пронизана нежностью и покоем. Робкий ветерок рябил водную гладь. Он коснулся щек Корнелии, и она ощутила, как он шевелит ее волосы, разметавшиеся по плечам, укрывая их наготу. Личико ее, выглядывающее из копны волос, казалось очень маленьким, особенно по сравнению с глазами, с волнением озирающимися по сторонам.

Корнелия мучилась вопросом, как ей добраться до дому. Но в этот момент перед ней, как по волшебству, возник слуга. Он приблизился столь бесшумно, что девушка увидела его прежде, чем услышала. Без слов он протянул Корнелии длинный темно-синий бархатный плащ, отороченный соболем, который он держал перекинутым через руку, и накинул на нее. У плаща был капюшон, который она надвинула на голову.

Все так же безмолвно слуга сделал знак рукой, и Корнелия увидела позади террасы ожидавшую ее гондолу. Слуга помог ей сесть, и, как только она устроилась, гондола плавно заскользила по озеру, неся ее с такой скоростью и целеустремленностью, которая была совершенно не похожа на вчерашнюю ленивую прогулку по озеру вместе с герцогом.