Маргарет Макхейзер - Уродина

Даже учителя не знают моего имени. Большинство из них должны посмотреть в свой журнал, чтобы проверить. Учителя математики и английского знают мое имя, а остальные нет. Даже несмотря на то, что я всегда лучшая в классе, я все еще остаюсь незаметной. Это как раз то, что мне нравится.

На третий день, когда я вышла из автобуса, парень встал передо мной и поздоровался. Ну, серьезно, зачем ему говорить со мной? Я опустила глаза, прижала сумку к груди и поспешила домой. Должно быть, он хочет, чтобы я сделала его домашнюю работу. Но я не видела его в школе, возможно, он учится в другой и хочет, чтобы я сделала его работу за него.

На четвертый день он встал передо мной снова и сказал:

— Привет, я — Трент, как дела? — он протянул мне руку для рукопожатия и нетерпеливо ждал. Но я снова отвела взгляд, опустила ниже голову и поспешила домой.

Это была одна из тех ночей, когда папа пришел домой пьяным, вошел, спотыкаясь, в мою комнату и стащил меня с кровати. Он схватил меня за футболку и бросил меня в стену.

— Это все твоя вина! — кричал он в своей оскорбительной манере.

В такие моменты я знаю, что нужно молчать и не плакать. Слезы никогда не помогают, так же, как и мольбы. Я просто должна принять это.

— Ты уродливый кусок дерьма. Ты так же глупа, как и уродлива. Тебе пора начинать сосать член, потому что это единственное, в чем ты когда-либо будешь хороша. Это все твоя вина! — снова кричал он.

Все, что я могла сделать, это съежиться. Я обхватила руками голову, сжалась в такой маленький комок, какой только смогла, и защищала свою голову от ударов, пинков и пощечин.

В конечном счете, папа устал и, спотыкаясь, пошел вниз, в свою спальню. Я бы захлопнула свою дверь, если бы могла, но папа убрал ее, когда я еще была маленькой.

Я не уверена, как он отреагирует, когда я скажу ему, что Трент пытался проводить меня домой сегодня. Когда я вышла из автобуса, Трент ждал меня. В руке он держал цветок и широко и мило улыбался мне.

— Знаешь, однажды ты все-таки скажешь мне свое имя, — сказал он, идя со мной к моему дому.

Я посмотрела на него искоса, стараясь избегать его глаз, но они настолько большие и карие, что я не могла сопротивляться им.

— Что ты делаешь? — спросила я, осматриваясь вокруг, пытаясь убедиться, что папа не увидел его.

— Я просто хочу узнать твое имя, — он попытался вручить мне цветок, но я покачала головой и прижала сумку ближе к своей груди. — Я действительно хочу отдать этот цветок тебе. Он симпатичный, так же, как и ты.

Это заявление заставило меня громко рассмеяться. Я знаю, Трент сказал бы что угодно, ведь он хотел использовать меня.

— Да, хорошо, — мой голос звучал не громче шепота.

— Это правда. Я действительно думаю, что ты симпатичная, — повторил он.

Но к этому моменту я уже отключилась от его попыток использовать меня.

— Мне нужно вернуться домой, — сказала я и пробежала оставшуюся часть пути. Когда я обернулась, я почти ожидала увидеть Трента, следующего за мной, но он просто стоял на углу, наклонив голову набок, наблюдая за мной.

Теперь я сижу в своей комнате, вся моя домашняя работа сделана, и я просто читаю. Моя любимая книга — пьеса под названием «Суровое испытание». (Примеч. «Суровое испытание» – пьеса американского драматурга Артура Миллера, основанная на реальных событиях – судебном процессе над Салемскими ведьмами). Я читала ее так много раз, что корешок книги скреплен клейкой лентой, а страницы поблекшие и хрупкие.

Мой живот урчит от голода. Я пытаюсь игнорировать тот факт, что я съела только кусочек хлеба на завтрак. Папа не часто приносит домой продукты. Только когда обнаруживает, что ему самому нечего есть, он покупает несколько пакетов еды.

Однажды я сказала ему, что холодильник и шкафы пусты, и он ударил меня тыльной стороной ладони и сказал, что это потому, что я жадная, уродливая сука, которая объедает его.

Я встаю со своей кровати и иду на кухню, надеясь найти что-нибудь, что можно съесть. Что угодно, даже крекер был бы лучше, чем вообще ничего.

Я открываю все шкафы и ничего не нахожу. В холодильнике есть апельсин, но он мягкий и уже начал плесневеть с одной стороны. Я вынимаю его из холодильника, подношу к раковине, отрезаю заплесневелую часть и вижу, что он оранжевый внутри. По крайней мере, хоть что-то будет в моем животе.

Я откладываю заплесневелую часть, потому что, если папа увидит ее в мусоре, он разозлится, что я не съела ее, и скажет, что я впустую трачу еду. Когда я съем половину, которая, кажется, в порядке, я закопаю испорченную половину на заднем дворе.

Поднеся апельсин к губам, я высовываю язык, чтобы убедиться, что это можно есть. Апельсин хорошо пахнет, поэтому я откусываю маленький кусочек. Это не нормальная еда, но хотя бы что-то.

Когда я доедаю, иду на задний двор и быстро рою яму голыми руками, чтобы закопать доказательства до того момента, как папа вернется с работы.

Как только захожу внутрь, я тщательно отмываю руки, убеждаясь, что нет никаких доказательств того, что я сделала. Я уже делала так несколько раз в прошлом и знаю, как съесть, закопать и вымыть руки так, что папа даже не поймет.

Я возвращаюсь в свою комнату, сажусь на кровать и беру свою книгу.

Мой разум перемещается во времена, когда женщин считали опасными, потому что они были ведьмами. Если бы я жила в те времена, меня бы считали опасной или оставили бы в покое, потому что я глупа и уродлива?

— Лили! — я слышу, как орет мой отец, когда закрывается входная дверь.

— Я здесь, пап, — говорю я и выхожу из своей спальни, упираясь взглядом в пальцы моих ног.

— Сделай мне что-нибудь поесть, — говорит он с легким пренебрежением в голосе. — Я голоден.

— У нас ничего нет. Я уже смотрела чуть раньше, — говорю я тихим голосом.

Я смотрю вниз, отказываясь встречать его пристальный взгляд, я уверена, что он будет орать на меня. Секунды тикают, я так напугана, что задерживаю дыхание. Я готовлюсь к тому, что произойдет дальше. Он ненавидит, когда ему говорят, что еды нет, и он ненавидит это еще больше, когда это говорю ему я.

— Ты жирная, уродливая сука. Ты съела все, что я купил? — я стою неподвижно, не шелохнувшись, не желая быть финальной причиной папиного гнева. — Ты во всем бесполезна. Испорченная сука, — выплевывает он, прежде чем я слышу, как захлопывается дверь.

Я выпускаю вдох, который задержала, и мое сердце начинает успокаиваться и возвращается к обычному ритму. Никаких оскорблений сегодня, и кулаков тоже. Я возвращаюсь в свою комнату и сажусь на кровать, беру свою потрепанную копию «Сурового испытания» и теряюсь в ней.

Когда начинает темнеть, температура спадает и прохлада целует мою щеку, я знаю, папа скоро вернется, и мне бы лучше уже спать. В такие ночи, как сегодня, я знаю, что ушибы появятся также и снаружи.

Я надеваю свою старую пижаму, которая слишком мала мне, и забираюсь на свою кровать под тонкое одеяло. Прижимаю книгу к груди, закрываю глаза и молюсь, чтобы папа оставил меня в покое сегодня вечером.

Мои мысли начинают уплывать, и темнота сумерек находит свой путь в мой разум. Безжалостное жало охлажденного ночного воздуха держит меня парящей между жизнью и смертью.

Смерть… такое приятное, успокаивающее слово. Смерть заставляет заснуть и покоится, и обреченные больше не подвержены пыткам.

Мои глаза закрыты, разум дрейфует в мире теней, я чувствую, как книга выскальзывает из моих пальцев. Я резко просыпаюсь и вижу сердитый, пьяный взгляд своего отца.

— Папа, — я вздрагиваю и пытаюсь ухватиться за свою книгу.

Он вырывает книгу из моих рук и начинает просматривать ее.

— Это то, чем ты забиваешь свою голову? Мусором? — он продолжает медленно переворачивать страницы, качаясь из стороны в сторону.

— Что я тебе сделала, чтобы обращаться со мной так ужасно? — спрашиваю я. Об этом я спрашиваю время от времени и никогда не получаю в ответ ничего, кроме невнятного из-за алкоголя бормотания.

Отец медленно поднимает свои глаза — злая, ненормальная улыбка постепенно растягивает уголки его губ. Он перемещает мою книгу и теперь держит ее двумя руками и неожиданно разрывает пополам.

— НЕТ! — кричу я, когда выпрыгиваю из кровати и бросаюсь на него. — Пожалуйста, — прошу я. Мой пропитанный болью голос умоляет его не уничтожать единственную вещь, позволяющую мне сбежать из этого адского дома, с этой адской улицы, где никто ничего не слышит и все всё игнорируют.

Папа смотрит на меня, его глаза и лицо пугающе холодны. Он делает вдох и с полной ясностью говорит:

— Это должна была быть ты, — его слова пропитаны злобой, а тон угрожающий, уничижительный.

— Да что же я сделала? — плачу я и падаю к его ногам. Порванные страницы небрежно усыпают весь пол.

— Слушай сюда, сука. Это ты должна была умереть вместо них.

«Них?». Я поднимаю взгляд на папу. Я даже не знаю, о чем он говорит. Я понятия не имею, кто эти «они».

— Прости меня, папа. Прости за все, что я сделала. Я не хотела этого. Я так сожалею, — рыдаю я, сжимая свои волосы, и упираюсь головой в свои колени.

— Ты и должна.

Папа просто выходит из моей комнаты, оставляя меня с настолько глубокой болью в душе, и я не думаю, что когда-либо снова смогу чувствовать себя нормально.

Когда я выхожу из автобуса, Трент снова меня ждет, держа другой цветок, предназначенный для меня. На этот раз это лилия. На его правой щеке появляется милая ямочка, когда он улыбается. Я не могу не улыбнуться, когда вижу, что он меня ждет.

— Привет, — говорит он и делает шаг в мою сторону.

Я смотрю вниз, сосредоточившись на его обуви.

— Привет, — тихо говорю я.