— Что с твоим лицом? — спросил мужчина, оторвавшись от ее воинственного взгляда, что всаживал в него копья и выпускал стрелы. — Что с твоей кожей?

Его рука почти дотронулась до ее щеки, но девушка вовремя отошла от него. Такая странная кожа. Издалека красивая и сияющая, а вблизи рыхлая, неровная, словно по ней прошлись слоем тяжелой строительной штукатурки, как по стене с выбоинами и трещинами.

— На нем написано презрение к таким, как ты, — бросила медсестра и отошла к столику с лекарствами. Пальцы разрывала на части дрожь волнения. — Как вас зовут? Мы не нашли никаких документов в ваших вещах. И к вам еще из полиции зайдут скоро, раз вы пришли в себя.

Тут же забыв о ее лице и вообще обо всем на свете, он сунул руку под одеяло, куда успел бросить маленькую записку из цветов. Пока медсестра была занята лекарствами, он прочитал:

«Пора уходить со сцены. Либо ты забываешь, кто ты есть, либо все узнают правду. Кодовое слово «Достоевский». Дороги назад нет, не пытайся вернуться. Это не шутка».

— Я не помню, как меня точно зовут. Вроде Дима. А фамилию точно не вспомню.

— Не мудрено. С вашими-то травмами.

— Что случилось?

— Тоже не помните?

— Нет.

— Вас обнаружили случайные прохожие на улице. Множественные гематомы, переломы, ножевые ранения. Вы любимчик судьбы. Можно сказать, вас по кусочкам собрали.

— Меня избили? — его глаза округлились. Этого он действительного не помнил.

— Похоже на то, если вы сами в приступе психоза не нанесли себе все эти увечья.

— Очень смешно.

Она ввела ему в капельницу нужные лекарства и двинулась к выходу.

— Я помню, что у меня плохо с чувством юмора, — ответила у дверей. — Вы лучше подумайте, что делать с вашей не самой лучшей памятью. Быть просто Димой как-то не солидно.

Девушка вышла, а вслед ей полетели оскорбления и проклятия. Гадкая медсестра. Не привык он к такому обращению в больницах. Привык строить всех на свой лад, отдавать собственные приказы, а не получать по пальцам указкой от возомнившей себя богиней училки. Мужчина коснулся щеки. Представится шанс — она ответит за эту пощечину.

А пока что нужно вспомнить, кто он, и что делать с запиской.

***

Быть живой женской плотью и быть женщиной — две разные вещи.

Виктор Гюго «Человек, который смеется»

Звонок в дверь прервал какофонию бесед из телевизора, напевания песенки мимо нот и кошачьего мяуканья.

— Элька! Привет, дорогая, — девушки расцеловались у входа. — Какими судьбами? Почему без предупреждения? У нас даже ничего вкусного нет.

— Ничего и не надо. Валерьянку и чай с коньяком если найдешь, цены тебе не будет, — устало ответила Элина и прошла в кухню.

Там плюхнулась на диван и закрыла глаза. Планета кружилась внутри ее головы со скоростью космического шаттла. Рано или поздно она просто взорвется молекулами усталости, переутомления и разбитости.

— Еще молоко, если есть, Жень, — обратилась к подруге.

— Это все смешать в одной чашке? — усмехнулась та. — Решила из работника больницы превратиться в ее пациента?

— Нет, молоко отнесу котенку, который у вас в подъезде живет. Такой крошечный — и обречен на ужасную жизнь.

— Забрала бы себе, ведь ты любишь котиков. У меня уже есть, — Женя погладила, ластящуюся к ногам кошку, — мне хватит.

— Миша не разрешит. Даже не хочу заикаться насчет домашних животных. Не хочу даже знать, как он пройдется по мне скальпелем из слов.

Чай был готов, осталось достать коньяк. Женя капнула подруге несколько капель, но Элина выхватила у нее бутылку и заполнила чашку коньяком до краев.

— Слушай, я понимаю, что дело не мое. Но почему ты терпишь этого мужлана? Я от тебя постоянно слышу только одно: Миша не разрешит, Миша не поймет, Миша наорет. Миша, Миша, Миша… Голова кругом от него! А где Эля?! Где в вашей паре Эля? Почему я не слышу ее голоса вообще?

Девушка вздохнула, выслушивая тираду подруги. Она, как и большинство замужних женщин, не знала ответа на вопрос, почему терпит это все. Наверное, такова роль женщины: быть в прямом смысле тенью мужчины, его подушкой, ковриком, скатертью-самобранкой. Многие женщины до сих пор, дожив до двадцать первого века, так и не поняли, что их окна выходят не на древние пейзажи пещер и прерий, а на современную жизнь, где женщина не обязана быть вещью.

— Здесь твоя Эля, здесь. Ты знаешь ответы на все свои вопросы, Женя.

— Как же ты не поймешь, Элечка, что ты прекрасна! — она сжала ее ладонь. — Ты заслуживаешь большего, нежели идти после работы к подруге, так как не хочется идти домой; нежели бояться спросить, можно ли принести в дом котенка; нежели напиваться коньяком, маскируя его под чай!

— Хватит, Женя, умоляю. Не надо. Я и так устала, сейчас развалюсь на части у тебя за столом. Я замужем, меня все устраивает.

— Да, да, ты выполнила заказ общества, как и многие женщины: вышла замуж, типа счастлива, типа все хорошо. Стандартная схема.

Элина не ответила ей. Она предпочитала убегать от проблемы, прятаться от нее, как от чудища, за большим камнем и подглядывать одним глазком, что будет дальше. Так уже и три года брака прошло, а она все пряталась за валуном. Порой страх гордо поднять голову и заявить о себе всему миру пересиливает страх остаться навсегда с позорно опущенной головой и немым ртом. Так может, стоит рисковать и пить шампанское, чем оставаться трусливым трезвенником?

— На работе полный кавардак. Ненавижу эту больницу, хотя, конечно, дело не в ней.

— Дело в тебе, да? Ты во всем виновата всегда? Что произошло?

— Ничего особенного, только боюсь, что на меня опять пожалуются. Поступил недавно мужчина, ну как мужчина — на момент поступления это было кровавое месиво из человека. Пришел в себя сегодня, оскорблял меня, хамил…

— И ты дала ему затрещину? — Элина кивнула. — Ай да молодец! — Она наклонилась ближе к подруге, чтобы дать «пять». — Почему бы не врезать своему Мишане так же?

— Миша мне ничего плохого не сделал. А эти пациенты… эти… Из-за них я такая! — чуть ли не ударилась в слезы девушка и принялась усиленно допивать остатки коньячного чая.

— Тише, тише, моя хорошая. — Когда Элина остыла, Женя выхватила у нее чашку и набросилась на нее с негодующим видом. — Люби себя, черт возьми! Люди приходят и уходят. Люди любят и ненавидят. Они указывают, как тебе жить, а завтра им плевать на тебя — нашлась другая мишень. Ты не имеешь никакого права любить себя, только когда кто-то тебе позволяет это делать.

— Знаешь, как сложно…

— Отставить нытье! Порой приходится жить вопреки мнениям толпы. Любить себя вопреки собственной ненависти. Вся наша жизнь — это жизнь вопреки и наперекор чему-то. Поэтому прекращай уже делать вид, что ты слепа, и бери жизнь в свои руки. Пока не поздно, Эля.

Глава 2

Всякому приятно чувствовать свое превосходство.

Но неплохо бы для этого иметь хоть какие-нибудь основания.

Трумен Капоте «Завтрак у Тиффани»

— Слушаю, — голос Туманова отрекошетил от светлых стен сонной клиники, в которой редкими тенями прогуливались медсестры и врачи. — Я помню, что у нас встреча через час. Сейчас не могу. Сказал же, помню!

Раздраженно выдохнув, он отключился. Дела не ждут, а он вынужден просиживать свои дорогие брюки здесь в надежде услышать отрицательный ответ. Пожалуй, женская консультация — одно из самых страшных мест (наравне с адом) для инфантильных мужчин.

Первые дни сентября вели себя как суматошная мадам: метались от солнца к дождю, от штиля к бурному ветру, от сухого асфальта к локальным океанам на дорогах. Ему не нравилась такая погода. Он мог купить себе любую. Мог быть сейчас в любом уголке этого не такого уж и большого мира. Наличность сужает необъятные рамки мира, открывает доступ к любым ресурсам и возможностям, делает планету пластилиновым шариком для тех, у кого есть возможность его купить.

— Сколько можно торчать в этом долбанном кабинете, — прошипел себе под нос мужчина и стал вертеть в руках телефон.

Его колотило от дурного предчувствия. Если она сейчас выйдет и скажет, что… Нет, этому не бывать. Он же не дурак, не идиот-школьник, чтобы так оплошать. Бросив недовольный взгляд на часы и решив, что Римма наверняка устроила с врачом задушевные беседы о жизни, Дмитрий постучал.

— Войдите.

— Прошу прощения, но скоро ли закончится прием?

— Мужчина, что вы себе позволяете? — доктор — женщина кавказской национальности лет сорока со строгими карими глазами — поправила очки. — Вы не в очереди за колбасой. Уж извольте подождать. — Она сделала паузу, ожидая, что он покинет кабинет. — За дверью.

— А ты не указывай мне, где я, тетенька, — осклабился Туманов, на дух не переносивший неподчинения. — Я могу твое место главного гинеколога и кому-нибудь другому отдать. Вообще, всю вашу больничку могу по кирпичу разнести!

Врач уже начала вставать, чтобы осадить хама, но в дело вмешалась Римма, вышедшая из соседнего помещения, где проводился осмотр. Ее лицо выражало смесь разношерстных, толкающих друг друга в бок эмоций: тоска от того, что Дима не меняется; злость на то, что он не видит границ своего дерзкого поведения; смиренность от того, что ей не по силам взять власть над этим мужчиной.

— Дима, выйди немедленно. Как ты смеешь врываться в кабинет гинеколога? — отчитала его она. — Это верх неприличия.

— Мы не в восемнадцатом веке, милая, чтобы ты учила меня приличиям. Я сам решу, что для меня приемлемо, а что нет. Поторопись, пожалуйста.

— Сейчас выйду.

Он развернулся к двери, но затем снова повернулся к своей девушке. Она перестала застегивать кофту и посмотрела на него вопрошающим взглядом, в котором он увидел железную метлу, выметающую его из кабинета.