— Не знаю. Какая разница. — Она чуть не сказала “какая тебе разница”. — Извини, я не могу говорить — положила трубку.

Ей не хотелось Диминых соболезнований. У каждого человека, который переживает горе, должен быть другой человек, кому он может выплакаться, чьи слова утешения будут для него самым действенным лекарством. У Татьяны есть Игорь, у Веры есть Костя, у детей есть мама. У нее нет никого. Дима не виноват в том, что ей не хочется броситься в его объятия и закрыться от горя его руками.

Анна не знала, чем заняться. Надо заняться похоронами. Она позвонила в похоронное бюро и вызвала агента. Дети смотрели на нее и чего-то ждали. Что она могла им сказать?

Сусликов несколько секунд слушал короткие гудки в трубке. Потом нажал на рычаг, пододвинул к себе справочник и стал накручивать диск — выяснять, где проводится вскрытие Юрия Самойлова. Через час он был в патологоанатомическом отделении одной из городских больниц. Показал удостоверение, поговорил с врачом, взял копию заключения.

Он вышел из прозекторской и глубоко вдохнул чистый воздух. В анатомичке всегда неизбывно воняет мертвечиной. Хотелось напиться — так, как не напивался ни разу в жизни, — вдрабадан, в хлам, в клочья. Напиться и забыться, забыть Анну, ее волосы, руки, глаза, ее смех и стоны. Забыть о ее муже. К чертовой матери забыть обо всем мире! Сусликов поехал к Анне домой. Дверь ему открыла пожилая женщина.

— Вы из похоронного бюро? — спросила она.

— Из похоронного, — буркнул Дима.

— Вот сюда, в комнату, — провела она Диму по коридору.

Анна сидела на диване в окружении детей — худенькой девочки с длинными ногами и острыми коленками и мальчишки возраста его сына. Они рассматривали толстую книгу, которая лежала у Анны на коленях. В комнате была еще одна женщина, похожая на Анну. Очевидно, сестра. Старшая или младшая — не разобрать. Она вязала на спицах.

— Дима? — Анна подняла голову. — Ты? Зачем? Извини, — поправилась она, — проходи.

— Мне нужно, с тобой поговорить. — Дима шагнул в комнату. — Наедине.

— Даша, Кирюша, пойдемте со мной. — Татьяна вывела детей и плотно закрыла дверь.

Сусликов повел себя странно: упал в кресло, обхватил голову руками.

— Анна! Анна! Что ты наделала! — простонал он.

Анна нахмурилась, пыталась вспомнить, что она могла наделать.

— Я виноват, — Дима отнял руки от лица, сцепил их в замок, — подтолкнул тебя. Я помню этот разговор, что ты выйдешь за меня, если его не будет.

Анна поразилась: как он может сейчас говорить об этом! Она смотрела на Сусликова и не узнавала его. Изменились только декорации — обстановка квартиры в Загорье на ее комнату, — а перед ней другой человек.

— Аня! — Сусликов раскачивался в кресле, словно в трансе. — Аня! Это преступление! Уголовное преступление! Как ты могла? Я любил тебя, но нельзя убивать людей! Людей нельзя убивать!

О чем он говорит? Как не вовремя и не к месту Суслик впал в истерику. Какое отношение имеет она к преступлениям, которые он расследует? Он всегда ставил свою работу выше других человеческих занятий, и Анна молча соглашалась с ним. Но не в данную минуту обсуждать с ним производственные проблемы. Ни грамма сочувствия, только бурное переживание каких-то своих неприятностей.

— Дима, — заговорила Анна, — мне очень тяжело. Я понимаю, что у тебя тоже есть трудности, но сейчас я не в силах…

— У меня трудности? — Он перестал раскачиваться и откинулся на спинку. — Ты это называешь трудностями? Ты все рассчитала — я покрою тебя, замажу, дело закроют. Только почему ты не обговорила со мной все заранее? Ты знала, что я на это не пошел бы! А теперь ты меня… потому что я без тебя… — Он заскрипел зубами.

— Дима, я устала, — Анна терла виски, пытаясь унять вдруг вспыхнувшую головную боль, — я не понимаю, о чем ты говоришь, чего ты от меня хочешь. Зачем ты пришел?

— Не прикидывайся! Не играй со мной! — Он повысил голос. — Неужели ты думаешь, что справишься без меня? Нет, ты не глупая, далеко не глупая. Ты меня околдовала, опутала, я собачкой за тобой поползу! — выкрикнул он. — Поползу ведь, идиот!

— Это какой-то кошмар. — Анна закрыла глаза рукой. — Дима, уходи, немедленно уходи!

— Я тебя еще раз прошу — не играй со мной. Завтра возбудят уголовное дело. Сегодня мы с тобой, как последние сволочи, должны все обговорить, чтобы тебя не посадили.

Господи, что он ее мучит? Уйдет он, наконец? Какое у него нехорошее лицо.

— Какое еще дело? — измученно выговорила Анна.

— Уголовное, по факту умышленного отравления твоего мужа.

— Что ты несешь? — встряхнулась Анна. — Он умер от инфаркта.

— Ошибаешься, голубушка, тут ты просчиталась. Он весь напичкан сурьмой, по самое некуда. Вот заключение. — Дима достал из кармана сложенный листок.

Строчки расплывались перед глазами, Анна бубнила казенные холодные фразы и не понимала их смысла. Она перечитала несколько раз.

— Его отравили? Дима?

От ужаса ее глаза стали угольно-черными. На лице остались одни глаза. Какова актриса!

— Перестань, — поморщился Дима, — не надо со мной.

Соединение сурьмы, окись сурьмы — говорилось в заключении. Страшная догадка наползла как тоненькая струйка дыма от занявшегося пожара. Этого не может быть! Слишком чудовищно, чтобы быть правдой. Ирина говорила, что ее мать отличается патологической страстью делать запасы. Она сурьмой красила брови и где-то раздобыла ее в таких количествах, что десятку женщин хватило бы сурьмить седые брови лет сто.

— Таня! — Анне казалось, что она кричит, но она тихо шептала. — Таня!

На негнущихся, потяжелевших ногах подошла к двери, открыла ее, позвала сестру.

— Приведи Иру! — крикнула она.

— Что? — не расслышала Таня. — Говори громче.

Анна повторила просьбу. Она повернулась к Диме, смотрела на него с надеждой и болью — помоги, помоги мне. Протянула руки. Кто-то должен был ее сейчас поддержать, спасти от надвигающегося кошмара. Все равно кто — Дима, черт лысый, любой человек, — только бы почувствовать поддержку. Дима отвернулся.

Ирина, в черном траурном платье, худенькая и стройная, как школьница, и как школьница-отличница уверенная в своем абсолютном надо всеми превосходстве, вошла вместе с Таней в комнату. Она оглядела Сусликова и молча уставилась на Анну.

— Ты-ы-ы, — зубы Анны отбивали дробь, подбородок мелко дрожал, — ты-ы-ы отравила Юру су-су-сурьмой?

— Я сделала то, что обязана была сделать ради него. — Ирина гордо, по-птичьи, задрала голову и посмотрела на всех по очереди.

Маленькая злая черная птичка, с хищным клювом и глазками-пуговицами.

— Кто это? — быстро спросил Сусликов у Татьяны.

— Она ухаживала за Юрой, — машинально ответила Таня.

Дрожь у Анны прошла. Мысли, картины, страхи, которые в бешеном ритме испорченного киноаппарата крутились у нее в голове, стали тормозить, замедляться, пока не потекли еле-еле.

— Зачем? — Анна с трудом разомкнула губы. — Зачем ты это сделала? Как ты могла?

— Я любила его. Я единственный человек на свете, который любил его. — Ирину прорвало. Сейчас она все скажет, бросит правду в лицо негодяям. — Он был никому не нужен, кроме меня. А ты хотела забрать его, выгнать меня, чтобы он погиб. Ты гадкая, мелкая, похотливая сучка! Твои мерзкие дети — нет, они не его дети! Он мой ребенок! И мой муж! Я уйду вместе с ним. Он очень большой, мой мальчик. Мне не хватило порошка. Ему нужно было много дать. Он кушал, он любил кушать. А ты его не кормила! Сейчас ему хорошо, я спасла его. Ты хотела его убить, а я его спасла…

Анна не слышала конца ее речи. Анна никогда не падала в обмороки и не теряла сознания. Она и сейчас не потеряла сознания — оно ее потеряло.

Она очнулась на кровати в комнате Луизы Ивановны. Галина Ивановна держала у ее носа ватку с нашатырем.

— Пришла в себя? Вот и ладно! А ты отдохни. Таня с детьми, а милиционер эту выдру увез. Может, поешь? Водички тебе дать? Нет? А чего ты хочешь, девочка?

Она хотела умереть. Забыть! Она не могла охватить ужас всего происшедшего и не могла отстраниться от него. Упреки самой себе превращались в каменную плиту, которая придавливала ее к земле. Сознание едва пульсировало под этой плитой, и каждый толчок пульса отзывался болью. Анна попросила Галину Ивановну принести таблетки, которые оставил Костя. Искушение проглотить сразу всю пачку и прекратить мучения было очень велико. Нет, дети. Их сны не должны стать реальностью. Сколько Костя велел выпить! Одну. Анна приняла три таблетки и через несколько минут уснула.

Глава 12

Сусликов раскрыл преступление в рекордно короткие сроки. Ирина лежала на обследовании в психиатрической клинике. Приехали из Донецка Вася и Володя, двоюродная сестра Юры с мужем из Рязани. Шло следствие, брались показания, приходили друзья, звонили знакомые, готовились похороны — но все мимо сознания Анны. Рядом, но мимо. Словно она сидит в кинотеатре спиной к экрану, слышит звук и видит отблески света. Анна принимала таблетки. Утром и днем — по одной, на ночь — две. Когда закончилась коробочка, оставленная Костей, Анна позвонила в центр старшей сестре и велела взять в аптеке другое, более сильное средство и привезти ей. Это был ее первый звонок на работу. По сути, она толкала человека на должностное преступление — подобные препараты принимались под строгим контролем врача и только в стационаре. Старшая сестра, как и все в клинике, сочувствовала ее горю и подчинилась беспрекословно.

Костя говорил, что ей нужно выйти на работу. Правильно, работа бы спасла ее. Но таблетки действовали быстрее. Чтобы снова окунуться в активную жизнь, нужно было собрать силы, а для таблетки нужен только стакан воды. Таблетки оставляли небольшой участок мозга в полурабочем состоянии — Анна разговаривала, подписывала бумаги, занималась с детьми, но весь остальной мозг погрузился в приятные сумерки — ни боли, ни переживаний, ни стремлений, ни гордости, ни унижения. Она и Костю обхитрила, сказала, что пьет феназепам, он ей хорошо помогает.