— Благодать! — гаркнула Анна, потом спохватилась и заговорила свистящим шепотом: — Как тебе не стыдно так быстро признать поражение! Монастырь! Монашки! Скопище дармоедов и бездельников! Нормальные люди страдают, борются, создают что-то. А эти! На всем готовом, только молись! Ушли от ответственности и еще нос задирают — они Христовы невесты. На кой черт Христу столько тупых невест?

— Анна, не богохульствуй!

— О! Видишь, о монастыре целый день мечтала, и уже ханжеством от тебя несет, Вера! Ты цены себе не знаешь! Все остальные перед тобой малявки! Шпингалетки! Затюкали тебя Крафты, ой затюкали, попы голову смирением заморочили, и ты ручки сложила.

— Помнишь, ты сама говорила о стенке? Если не можешь взобраться, то развернись и иди в другую сторону. Я так и поступаю. И это моя дорога.

— Знаешь, если на работе кто-то мои слова или распоряжения под себя подстилает, то я бью наотмашь. Я говорю то, что я говорю, — и нечего моими словами жонглировать. Вот ты сидишь, такая благостная, успокоенная. Дурища! Так и хочется тебя по щекам отхлестать!

— Как? И тебе тоже? — рассмеялась Вера.

— Смейся, смейся, Вера, ты ведешь себя как папуаска. И что при этом прикажешь делать?

— Почему папуаска?

— Ты всегда была как бы не от мира сего, в облаках витала. Вот почему. Представь себе папуаса, которого привезли в наш мир, а у него по папуасским обычаям срок подошел уши себе наполовину обрезать. Можешь ты это человеку, хоть и папуасу, позволить?

— Мне льстит сравнение с папуасами, — снова улыбнулась Вера. Но, видя, что Анна не настроена на шутливый лад, стала серьезной. — Я хочу покоя, я всегда о нем мечтала.

— Опять, опять ты не то говоришь. Покой сладостен после бури и страстей. А какие у тебя были бури и страсти? Вера, ты переживаешь оргазм?

— Анна, я не люблю разговоров на эту тему.

— Я тоже не люблю. Я пять лет с мужиком рядом не лежала. Я тебя спрашиваю как медик, и нечего вилять, — ты знаешь, что такое оргазм? Ты его чувствовала?

— В той степени, в которой он описан в литературе, пожалуй, нет.

— Слава Богу! — Анна перекрестилась.

— Объяснись, пожалуйста. И не упоминай всуе имя Бога.

— Я глубоко убеждена, что женщина, удовлетворенная или даже просто знающая, что она почувствует, будучи удовлетворенной, — такая женщина никогда не отправится в тридцать лет в монастырь. Как тебе это объяснить? Вера, для этого нет слов. Вера, не сдавая экзамены в университет, а только увидев, какой туда конкурс, ты идешь работать дворником. Вера, все в жизни фигня по сравнению с этим!

— А дети?

— Дети от этого и получаются, — сказала Анна и тут же прикусила язык.

— Вот видишь, — Вера поняла, что Анна пожалела о сказанном, — для меня и здесь стенка.

— Но в физиологическом смысле, если бы после каждого оргазма мы рожали, то дети были бы размером с муравьев и их была бы тьма-тьмущая.

— Оставим этот разговор.

— Нет, не оставим.

Анна встала, включила зачем-то электрочайник, подняла крышки над кастрюлями — суп, котлеты, картофельное пюре. Завтрак для Юры. Не забыть убрать в холодильник. Что она должна сделать? Как переубедить Веру? Доводы самоубийцы основательны только для него самого, а тебе они кажутся чушью на постном масле. Но самая большая ошибка — говорить человеку, что он страдает по пустякам.

— Вера! — Анна снова села за стол. — Ты хочешь, чтобы я для тебя что-то сделала? Что-то очень важное, но на это я пойду только ради тебя.

Торговаться. Если вы не знаете цену вопроса, все равно начинайте торговаться. Этому учит бизнес. Неизвестно, что лежит у вашего партнера на складах. Возможно, у него там пусто, но и у вас негусто. Узнайте, что ему надо, и сделайте вид, что это у вас есть. Сработало. Вера кивнула и улыбнулась:

— Да, хочу. Аня, я хочу, чтобы ты окрестила детей. И я, если ты не возражаешь, буду их крестной мамой.

Крестить? Водичкой покропить? Да запросто. Но Анна нахмурилась, словно борясь сама с собой.

— Вера, но тогда и ты выполни одну мою просьбу.

— Мы же с тобой не торгуемся?

— Конечно, нет. Просто я хочу, чтобы ты, прежде чем утвердиться в своем решении насчет монастыря, поговорила с одним человеком.

— Он священник, бывший священник?

— Вроде того.

— Хорошо. Теперь пойдем спать. Мне, лентяйке, все нипочем, а тебе завтра работать.

“Я все сделала правильно, — думала Анна, засыпая. — Только бы Колесов не подвел…”

Глава 10

Костя пришел на работу и узнал, что прием первого пациента в девять тридцать у него отменен распоряжением директора центра. Что она себе позволяет? Отменить прием может только он сам. Человек ехал с другого конца города, ждал встречи с врачом, надеялся, готовился, а ему от ворот поворот. А вот и сама Анна Сергеевна, не замедлила явиться.

— Константин Владимирович, — ого, даже руки заломила, — доброе утро! Я хочу обратиться к вам с личной просьбой. Примите, пожалуйста, пациента в остром состоянии.

— Попытка суицида? — мгновенно насторожился Костя.

— Почти. Это моя очень близкая подруга. Она собралась в монастырь. Я не могу рассказать подробностей, только она сама, если сочтет нужным, но…

— Но, Анна Сергеевна? Смею заметить, что многие люди, в том числе и медики, рассматривают психоаналитика как первую помощь в банальных житейских проблемах. Ведут к нам инфантильных недорослей, у которых по математике “три”, а хотелось бы “пять”, девушек с комплексом девственности, который разрешится самым естественным образом. Между тем человек, который ехал сюда для встречи со мной, не только заплатил деньги, но и реально нуждается в помощи.

— Я его сама приму. То есть не так, как вы, а просто чаем напою и скажу, что вы заняты делом государственной важности.

— Ваши личные проблемы и проблемы ваших личных друзей вовсе не являются проблемами государственной важности.

Анна разозлилась. Она просит Колесова о любезности, а он ей, директору, откровенно хамит. Подобного не было еще ни с одним врачом. Зазнался, докторскую недавно защитил! Не понимает, что ее просьба — завуалированное распоряжение? Врезать ему как следует? Приказ издать? Нет, последняя попытка.

— Константин Владимирович, если я вас правильно поняла, вы мне, в моей личной, — это слово Анна подчеркнула, — просьбе отказываете? Я, конечно, завалила вас просьбами. Уже второй случай.

Простое правило: не зли начальство по пустякам. Почему он завелся? Разберись в себе, голубчик, откуда рефлексия в отношении руководителей? Пусть ведет свою монашенку. В Самойловой, зашоренной бизнес-леди из тех, у кого верхняя пуговица на блузке всегда застегнута, пробилось что-то человеческое. Зачем это давить? Самому же будет хуже.

— Анна Сергеевна, в ветеринарии существует правило: лекарство не должно быть выше стоимости пациента. — Костя не удержался от ехидного сравнения. — Я не могу вам дать гарантий, что ваша личная, — он тоже подчеркнул это слово, — подруга после беседы со мной запишется в кружок научного атеизма.

— Я от вас этого и не требую. Обеспечьте падение на спуске. Если можете, конечно.

— К вашим услугам. — Он шутливо поклонился.

Надо же, Самойлова знает про падение на спуске. Никогда бы не подумал.

Если лыжник, который катится с горы, упадет, он уже никогда не наберет прежней скорости. И к финишу придет с опозданием. Под лыжником можно понимать разбег эмоций, которые приводят к ошибочным поступкам.

Анна ввела Веру в кабинет Колесова. Открыла рот, чтобы их представить, но не успела: они заговорили хором.

— Вера! Вера Николаевна! — он.

— Костя! Константин Владимирович! — она.

— Вы знакомы? — удивилась Анна.

Ее не замечали. Они смотрели друг на друга, как два бойца, пропавшие без вести и неожиданно встретившиеся на партизанской тропе. Анна тихо вышла из кабинета.

Костя никогда не совершал необдуманных, импульсивных поступков. Он двадцать раз думал, прежде чем произнести слово или сделать шаг. Впервые в жизни он не думал. Он шагнул, крепко обнял Веру и сказал:

— Верочка!

Вдруг она попала в свое место. В мире было ее место! Будто она выпала из гнезда, а потом снова оказалась под материнским крылом. Тепло. Надежно. Уютно.

— Костя!

Он тихо, едва дотрагиваясь, целовал ее волосы. Потом взял в ладони ее лицо, снял очки.

— Как замечательно, — проговорил он ласково.

— Что замечательно? — Вера хотела уткнуться ему в грудь, но Костя легко удержал ее и продолжал разглядывать.

— В самом деле замечательно. С синяком ты такая человечная и доступная. Раньше я не мог смотреть на тебя. Ты меня ослепляла, как солнце. Теперь я тебя вижу, ты очень красивая.

— Ты смеешься надо мной, — растерялась Вера, — или советуешь подобным образом украшать себя постоянно?

— Нет, постоянно не нужно. У тебя здесь, — он дотронулся до ее брови, — останется шрам, и я буду по нему узнавать тебя.

— А как я буду узнавать тебя?

— Не придется. Я не разожму руки никогда. И никогда тебя не отпущу, Верочка! — Он крепко прижал ее к себе. — Верочка! Я так истосковался без тебя!

— Я еще больше! Боялась думать о тебе, разговаривать мысленно с тобой. Я сходила с ума, потому что тебя не было, а думала — совсем от другого. Почему ты меня бросил?

— Потому что полный идиот. Ты смирись с тем, что тебе достался полный идиот.

— Смирюсь.

— Нет, ну не совсем идиот.

— Наполовину?

— Я исправлюсь.

— Я тоже.

С пациентом Колесова Анна расправилась просто — предложила ему бесплатное посещение стоматолога. В мире нет людей, у которых бы не было проблем в полости рта, и тех, кто не согласился бы решить эти проблемы бесплатно.