Костя не хотел говорить о почти неизбежных нарушениях психики у этих больных.

Чтобы немного отвлечь Веру, он рассказал об удивительной способности одних участков мозга брать на себя функции других, пораженных. Так, собственно, и происходит выздоровление человека. Вспомнил курьезные случаи: у одного монтажника после падения с большой высоты неожиданно открылись способности живописца. Он оставил прежнюю профессию и весь отдался новому призванию. Даже несколько выставок провел. Описан и другой случай: после сильного сотрясения мозга у невежественного крестьянского парня появилась необыкновенная тяга к знаниям, он поступил в университет и впоследствии защитил диссертацию.

Костя не стал уточнять, что в истории медицины таких случаев не наберется и полдесятка на многие миллионы.

Глава 6

Вере открыла незнакомая женщина с младенцем на руках.

— Простите, — начала растерянно Вера, но ее прервал Дарьин вопль:

— Тетя Таня приехала! А это Кирюшка? Вот здорово! Покажите мне его немедленно!

Вера слышала от Анны, что в Донецке живет ее старшая сестра. Таня, по рассказам же, знала о подруге сестры. Преодолеть неловкость первых минут знакомства помогла неугомонная Даша. Таня терпеливо отвечала на град вопросов племянницы: “Почему у него глаза закрыты? Когда мы будем его кормить? Он улыбаться умеет? А разговаривать? А как мы узнаем, что он описался? С ним гулять на улице можно? Где продают коляски для маленьких?” — но, наконец, не выдержала:

— Даша, тебе бабушка прислала черешню. Мытая на столе в кухне. Иди-ка подкрепись. Нет, Кирюше пока нельзя фрукты, так что можешь поглотить все.

Теперь Татьяна могла ответить на вопросы Веры, но она сама знала мало. Приехала два дня назад. Мальчик, несмотря на то, что родился преждевременно, вполне здоровенький. Анну больше недели держали в больнице, только сегодня выписали. А рожала она дома, соседи помогли. Да, ужасно. Сейчас Анна в больнице у Юры. Его перевели из реанимации в палату.

Общим у сестер был только цвет волос — насыщенно-черный, но обе неуловимо походили друг на друга ласковым, домашним, сразу внушающим доверие выражением глаз, улыбкой, плавными движениями, одинаковыми жестами. Таня вызвала у Веры то же чувство, что и Анна при первом знакомстве, — простоты и надежности.

Таня пеленала Кирюшу на диване, меняла мокрые пеленки. Вера и Даша рассматривали маленькое тельце, забавно подрагивающие ножки и ручки. Дарью интересовало, зачем братику столько пеленок, как каждая из них называется, возмущал запрет тети Тани давать Кирке не только конфеты, но и соски, и даже вообще близко к нему подходить. Вера, наблюдая, как ловко Татьяна управляется с младенцем, думала о том, что никогда в жизни она не сможет выносить, родить вот такое чудо, никогда не будет пеленать своего ребенка, кормить его грудью, держать на руках. Сколько она молилась, сколько слез пролила. Но против природы, которая обошлась с ней жестоко — не дала нормального детородного органа, — молитвы бессильны. Они даже кощунственны.

Остаток дня до приезда Анны они провели, расставляя мебель и разбирая вещи. Тяжелые шкафы и сервант помог водворить на место заглянувший справиться о здоровье крестника сосед Слава.

— Да ты, парень, вырос уже! — крякнул он, увидев Кирилла. — Я же его своими руками! Девочки, вы себе не представляете, что пережил. Мама родная! Мы спим, она влетает, рожаю, кричит. Бац на диван и давай тужиться. У меня голова дыбом — глаза из ушей смотрят. Тут эта молекула появляется — красно-синий в пене и со шлангами водопроводными. Все, думаю, кранты, мутанта родили. Нет, говорят, все нормально. А кровищи! Врач приехала, а у нас как на бойне. Я ребятам в таксопарке рассказал, меня теперь все акушером зовут. А что? Горжусь. Это вам не слона брить, какого пацана на свет вытащили. С Юрой, конечно… Да, жалко человека. Я его-то и не знал толком, только познакомились. Втроем они работали до десяти вечера и, в конце концов, привели квартиру в приемлемый для жизни вид. Осталось повесить шторы — какие и куда, должна была сказать Анна.

Как она потускнела, подумала Вера, когда Анна вернулась домой. Тусклыми стали волосы — раньше на них перламутровым венцом играла радуга. Тусклыми были карие глаза — словно свет в них разучился отражаться. Молочно-белая кожа приобрела землистый оттенок и обвисла, большой живот еще не подтянулся после родов, одежда мешковатая — Анна была пыльной тенью себя прежней.

Она шаталась от усталости. Ей только сегодня сняли швы и предупредили, что еще десять дней нельзя садиться — только лежать и стоять, чтобы рубцы не разошлись. Поэтому она ехала в больницу на метро, а не на такси, а там стояла целый день в палате у Юриной кровати. Ноги подкашивались.

Не раздеваясь, Анна прилегла на диван, закрыла глаза.

— Да, он пришел в себя, — вяло отвечала она на расспросы. — У него акинетический синдром. Лежит неподвижно, но с открытыми глазами, может даже следить за действиями других людей. Но совершенно не реагирует на речь — ни словом, ни мимикой. Меня не узнал, мать тоже. Что? Как долго? Никто не может сказать. Главное — остался жив и уже есть какой-то прогресс. За ним нужен уход. Больница хорошая, но ухода надлежащего нет. Буду ездить к нему каждый день. Я никому не могу его доверить.

Анна открыла глаза и тщетно силилась удержать слезы: они текли по щекам, медленно, привычно.

— Мама, ты плачешь? — поразилась Даша. — Ты ударилась больно?

— Да, доченька, ударилась. Сейчас перестану. Я не знаю… не знаю, как можно жить без него…

— Без папы? — недоуменно пожала плечами Даша. — Разве ты, мама, че ли, глупая женщина? Без нашего папы жить нельзя воще. Это идеальный мужчина для таких неординарных женщин, как ты и я.

— Лексика моей свекрови, — пояснила Вера.

— Нюра, надо Кирилла кормить. Как ты? — спросила Татьяна.

— Нет, — качнула головой Анна, — не пришло молоко. Вот еще одна проблема. Мне и уколы гормональные в роддоме делали, и ультразвуком массировали — пусто. А с Дашей было все в порядке, я ее до восьми месяцев кормила.

— Сегодня приходила врач, — сказала Таня, — выписала рецепт на детскую кухню.

— Да, хорошо, — отозвалась Анна, — то есть плохо. Хотя бы до трех месяцев подержать его на грудном вскармливании. В роддоме ему давали молоко одной женщины, и с собой она мне пол-литра нацедила. Есть еще в холодильнике? У нее на пятерых хватит, продавать будет. Она тоже выписалась, но живет далеко, в Медведкове. Кто туда ездить будет? Да и как его довезти, чтобы не испортилось?

— Я буду ездить, — сказала Вера, — и у нас есть сумка-холодильник. Мы в Перу на пикники с ней выбирались. Ты позвони этой женщине, договорись, что я завтра приеду.

Анна не стала возражать. У нее не было сил даже поблагодарить Веру, и вообще разговаривать, заботиться о детях, принять душ — только спать.

Вера ехала в метро домой и предавалась несбыточным мечтам. Она представляла, что Анна согласилась отдать им Кирюшу. Вот он живет у них, Вера пеленает его, укачивает, Сережа выходит с коляской на прогулку… Она отгоняла от себя эти картинки, но они снова и снова возникали перед глазами.

Вначале Сережа даже слышать не хотел о том, чтобы взять чужого ребенка, сироту. “Мой единственный ребенок — это ты”, — говорил он. На самом деле место ребенка в их семье заняла Анна Рудольфовна. Теперь Сережа уже не так категоричен, но постоянно откладывает: то им надо ехать в командировку, то сделать ремонт, то накопить денег, то мама болеет, то отпуск на носу.

Сама, не заметив того, Вера стала мысленно пересказывать историю своих отношений с мужем Константину Владимировичу. Впрочем, ничего странного, ведь Колесов — психотерапевт. С ним все откровенничают. Вера смотрела на схему метро в вагоне, а видела лицо Кости. Ласковые глаза, легкая поощряющая улыбка.

В Институт международных отношений Вера попала в составе тех девяноста девяти процентов абитуриентов, которые проходили в этот вуз по конкурсу родителей. Но ее совесть могла быть спокойной: она окончила школу с золотой медалью, год дополнительно занималась с репетиторами, и, будь экзамены справедливыми, она бы их выдержала без поддержки папы — заведующего консульским отделом МИДа.

Дружба с Сережей началась с первого курса. Учиться было легко, времени свободного много, и они проводили его сообразно возрасту — собирались небольшой компанией на квартирах или на дачах, когда там не было родителей, ходили в рестораны, на модные спектакли и выставки, подпольные концерты рок-групп. Сережа стал ее рыцарем незаметно, но прочно. На третьем курсе они поженились и жили, в отличие от многих друзей, спокойно и размеренно.

Но Вере почему-то запомнились слова Олега Костина, сына рабочего и крестьянки, как звали его в институте. Он поступил в МГИМО не по блату, а в числе того одного процента, который допускали в престижное учебное заведение для объективности социальной картины. Завалить его было бы сложно: Олег обладал уникальной памятью и интеллектом. К вступительным экзаменам он, кажется, знал наизусть программу вплоть до третьего курса. Во время сессий не раз заставлял экзаменаторов краснеть, демонстрируя превосходящую их уровень эрудицию. Но воля и честолюбие у него отсутствовали, Олег стал пить. Оканчивал он институт уже на инерции прежних знаний, окончательно превратившись в алкоголика.

На вечеринке по случаю помолвки Веры и Сергея он напился и неожиданно стал бросать в лицо Сергею обвинения:

— Ловкий ты парень, Крафт. Если папа — то посол, если второй язык — то английский, а не хинди, как у некоторых. Если жена — то самая красивая девушка в институте. Как ты ее окучил, а? Пеленки потуже затянул? Мне тебя, Верка, жалко. Так ты и не выбралась из младенческого возраста. Ну что ты в нем нашла? Он же пигмей рядом с тобой, ничтожество.