Он много часов прочесывал лес со своей поисковой командой. Они с собаками на поводках пошли по следу черных мародеров, однако те успели затеряться в глубине джунглей.

Сильные потоки дождя не только затушили огонь, но и смыли все следы. В других частях острова пока что было спокойно и восстаний, подобных этому, не произошло. Беглецы не смогут прятаться вечно. Их будут искать и дальше, а когда найдут, то повесят.

Большинство участников поисковых команд уже давно вернулись в Бриджтаун. Некоторые мужчины отправились на отдаленные плантации, чтобы предотвратить новые нападения. Гарольд Данмор по окончании поисковой экспедиции тщательно осмотрел пепелище Рейнбоу-Фоллз в надежде найти пригодные к использованию вещи, однако вскоре отказался от своего намерения. Спасать там было нечего. Он мог бы отправиться домой, но решил привлечь к ответственности тех, кто был зачинщиком восстания. Он точно знал, где находится настоящее гнездо бунта и кто является подстрекателем. План – поднять восстание в Рейнбоу-Фоллз – возник не в мозгу Акина, он исходил от старого раба, который пожирал свой хлеб-милостыню у Норингэмов в Саммер-Хилле. Гарольд забыл, как его зовут, однако знал, как тот выглядит. Один раз, когда они с Акином и надсмотрщиком отвозили сахар в порт, он повстречался им в Бриджтауне, на берегу. Старик о чем-то коротко поговорил с Акином на своем странном гортанном языке, а потом надсмотрщик свистком позвал Акина обратно. Оба чернокожих как-то странно переглянулись. Гарольд наблюдал за ними с растущим беспокойством, однако тогда не обратил особого внимания на происходящее, что, как он сейчас, оглядываясь назад, понял, однозначно было ошибкой. Туда, в Саммер-Хилл, тянулись все нити, и именно там был спланирован бунт. Гарольд знал это так, как будто Акин сам рассказал ему об этом. Некоторые вещи бывают понятными без каких бы то ни было объяснений и доказательств.

Уже совсем стемнело, но у него с собой был фонарь. И, кроме того, он мог бы найти дорогу к плантации Норингэмов с завязанными глазами.

33

Уильям патрулировал местность, держа ружье наготове. Шпага висела у него на поясе. Ему казалась абсурдной сама мысль ходить вооруженным по своей собственной земле. До сих пор он чувствовал себя в Саммер-Хилле в полной безопасности. Здесь был его дом, здесь он вырос. Он еще очень хорошо помнил старый блокхаус с подвесными гамаками, помнил кусачих красных муравьев, которых надо было остерегаться, и призрачно развевавшиеся на ветру противомоскитные сетки, которыми закрывались на ночь окна. Он помнил маленькую, низенькую, пропитанную дымом хижину-кухню, в которой ирландская кухарка всегда держала наготове разные сладости для него и Анны. Запах земли на полях был ему также знаком, как и темные, мокрые от пота фигуры рабов, раньше казавшиеся ему великанами, исконными существами огромной силы и выносливости, казавшиеся неуязвимыми и вездесущими. Он играл у них на виду, пока они рубили тростник, а когда они вечерами били в барабаны перед своими хижинами, он самозабвенно танцевал под эти звуки в кустах. Его мать – Гэрриет никогда не была для него кем-то иным, а не его матерью, потому что он едва помнил первую леди Норингэм, – постоянно напоминала ему о том, что нужно вести себя осторожнее, потому что ходили слухи о чернокожих, которые… В этом месте она умолкала, а вместо нее продолжал говорить отец Уильяма, который зачастую говорил не то, что, собственно, имела в виду она, а совсем противоположное.

– Наши негры – хорошие слуги, Гэрриет. Они почитают и уважают нас и за своих хозяев пойдут даже в огонь!

Уильям снова и снова вспоминал слова своего отца, проходя теперь по полям и осматриваясь вокруг. Однако все было спокойно. Рабы ушли в свои хижины, никто не убежал, никто не отлынивал от работы. И лишь рабочие, отбывавшие повинность, оставались на улице дольше обычного, о чем-то споря между собой, но и они тоже ушли отдыхать после того, как Уильям приказал им разойтись.

Один из них, которому поручали выступать от имени всех долговых рабочих, хотел знать все о восстании рабов и расспрашивал, правда ли, что чернокожие убили не только хозяев плантации и их семьи, но и белых рабочих. Уильям попытался успокоить людей, снова и снова заверяя, что им не угрожает никакая опасность, однако по недовольным и встревоженным лицам рабочих нетрудно было понять, что убедить их не удалось. Некоторые из них ворчали, что было бы справедливо хотя бы на ночь выдать им мачете, – на тот случай, если чернокожие все же придут сюда. И Уильяму пришлось, что он делал крайне редко, довольно властно и в резких выражениях разогнать людей по хижинам и заявить, что он сам позаботится об их безопасности.

И он сдержал свое слово. Уже приближалась полночь. В свете фонаря, который он нес с собой, танцевали надоедливые комары, однако он непоколебимо продолжал свой патрульный обход. Из темноты слышалось пение цикад, становившееся то тише, то громче. Воздух был свежим. От резкой вони гари, которая ранним вечером отравляла местность к юго-востоку от Хоултауна, ничего уже не осталось. То, что не смыл дождь, развеял ветер.

Внезапно со стороны хижин, где жили рабы, донеслись необычные звуки. Уильям резко остановился. Прислушавшись, он различил возбужденные голоса, а потом раздался какой-то сдавленный крик. Он бросился бежать туда и уже через несколько мгновений был возле хижин.

Мужчина крепкого телосложения, похожий на быка, выволок старого Абасса и привязал его к дереву. Это был Гарольд Данмор. Он ловкими движениями размотал свою плеть, в то время как остальные чернокожие стояли чуть поодаль и смотрели на него расширенными от ужаса глазами. Однако кожаная плетка лишь один раз попала по Абассу, а затем раздался выстрел. Глина под ногами Данмора разлетелась грязными брызгами, несколько кусков грязи взлетели так высоко, что сбили шляпу с его головы.

– Бросьте плеть на землю, Данмор, – холодно произнес Уильям, опуская пистолет.

Данмор резко повернулся к нему. Его глаза на измазанном сажей лице дико вращались, он, как безумный, скалил зубы, и Уильям с содроганием понял, что этот человек не совсем в своем уме. Смерть сына и потеря рабов, а также последнего урожая, очевидно, свели его с ума. Однако затем его искаженное злобой лицо разгладилось, а взгляд стал вполне осмысленным. Лишь глаза его как-то неестественно горели, и Уильям даже отшатнулся. Данмор уронил плеть на землю и схватился за пистолет, который висел у него в чехле на поясе.

– Ты напрасно потратил свой порох, – издевательски сказал он. – Тебе не повезло, что ты плохо прицелился.

Уильям еще раз взвел курок своего пистолета и направил его на Данмора.

– Я никогда не промахиваюсь, – совершенно спокойно произнес Уильям. – Будьте уверены, что от следующего выстрела прольется кровь. Мое оружие – самое лучшее из того, что умеют сейчас делать оружейники, потому что у этого пистолета два ствола и каждый из них стреляет так же хорошо, как и другой.

Лицо Данмора вновь исказилось. Он стоял, опустив руки. Его кулаки судорожно сжимались и разжимались. Озлобленный и отчаявшийся, он сейчас походил на загнанного хищного зверя, который не может решить, что ему делать – нападать или убегать. В конце концов он не сделал ни того, ни другого и стал объяснять, почему оказался здесь.

– У меня есть веская причина предполагать, что тут, на твоей земле, прячутся мои чернокожие. – Он указал подбородком на связанного старика. – Если бы ты так грубо не прервал меня, я бы уже выбил из него правду. Ты не мог не заметить, что это один из тех черных, которые будоражат других рабов своими странными заклинаниями. Этот старик – зачинщик бунта, и я не сомневаюсь, что ему известно, где спряталась вся банда.

– Где бы ни были ваши рабы, на моей земле их точно нет, – ответил Уильям.

– Чтобы установить это, сначала нужно как следует допросить старика!

– Я уже один раз предупреждал вас, чтобы вы не прикасались к моей собственности, – оборвал его Уильям. Кивнув, он приказал рабам: – Отвяжите Абасса и обработайте ему раны.

Теперь среди них появился и надсмотрщик. В распахнутой рубашке, открывающей тучное бледное тело, в кое-как подвязанных штанах, он с убитым видом смотрел, как Уильям целится из пистолета в Данмора.

– Что случилось? – тяжело дыша, срывающимся голосом спросил он.

– Наш гость как раз собирался уходить, – с подчеркнутым спокойствием сказал Уильям.

Гарольд Данмор поднял свою шляпу и стряхнул с нее грязь.

– Можешь не сомневаться, я все равно их найду. Я тебя знаю с тех пор, когда ты был еще мальчиком, Уильям Норингэм, и я, конечно, не дам тебе сделать из меня дурака. Если хотя бы один из моих рабов прячется в Саммер-Хилле, я сумею взять тебя за горло.

– Исчезните. – Уильям поднял оружие. – Или же я прикажу своему надсмотрщику, чтобы он гнал вас отсюда вашей же собственной плетью.

– Ну, это мы еще посмотрим. – Данмор хотел нагнуться, чтобы схватить свою плеть, однако Уильям успел прыгнуть вперед и оттолкнул ее ногой. Он упер ствол пистолета в грудь Данмора и оттеснил его назад.

– Прочь с моей земли! – решительно произнес он.

Надсмотрщик поднял плеть и щелкнул ею.

Данмор наконец-то подчинился приказу Уильяма. Он резко повернулся, поднял свой фонарь, который перед этим поставил на землю, и широким шагом пошел прочь.


В последующие дни на плантациях в центральной части страны обстановка оставалась спокойной, опасность распространения восстания рабов, казалось, пока что миновала. Однако беглых рабов так и не удалось найти – они как сквозь землю провалились, не оставив после себя ни единого следа. Однажды несколько долговых работников якобы видели их севернее Спайтстауна, а в другой раз один из плантаторов в Санкт-Эндрю вроде бы видел, как они пробирались по лесам, но все усилия высланной туда поисковой группы были тщетны.

Постепенно жизнь вернулась в будничную колею, люди, как и прежде, занялись своими повседневными делами. Для них было очевидно, что восстание носило локальный характер, а его причина заключалась в том, что Гарольд Данмор слишком жестоко обращался со своими рабами. В конце концов, бунт вспыхнул на его плантации, затронув ближайших соседей, и затих в тот же день. Всем было известно, что Гарольд всегда слишком поспешно хватался за плетку и даже собственноручно забил до смерти нескольких своих рабов, а его надсмотрщик был еще худшим живодером, который получал удовольствие, истязая людей.