Джилл Барнет - Унесенные страстью

Возможно, быть кем-то – это значит просто сидеть в темном стенном шкафу рядом с маленькой девочкой всякий раз, когда на дворе разыграется буря.

Джорджина внезапно ощутила свободу, словно она только что узнала нечто, долгое время сокрытое от нее, – в чем секрет счастья.

Девушка улыбнулась; она повернулась, но тут же застыла. На двери ее спальни висело, переливаясь, зеленое шелковое платье – то самое, что принадлежало матери Кирсти.

Джорджина подошла и потрогала платье. Это не было нечто модное, сногсшибательное. Оно не было из Парижа, и оно не было слишком роскошным. Но платье это значило для нее больше, чем все те наряды и все то имущество, которые она потеряла. Девушка зажмурилась и с минуту стояла так. Она кусала губы и глубоко вдыхала воздух. Но это не помогло. Слезы покатились у нее по щекам.

Кирсти вприпрыжку пробежала последние несколько футов до конюшни. Она загадывала желание всякий раз, когда прыжок получался как надо – ноги сдвинуты вместе, лодыжки прижаты друг к другу. Девочка всегда играла в эту игру – она помогала ей забыть, что в глубине ее души живет страх, такой страх, что временами ей хотелось убежать и укрыться в стенном шкафу.

Первой ее мыслью, когда она распахнула дверь и проскользнула внутрь, было, что здесь пахнет именно так, как, по ее мнению, и должно пахнуть в конюшне – сеном, лошадьми и навозом.

Внутри было темнее, чем девочка думала, но Кирсти решила не обращать на это внимания. Это была совсем другая темнота. Она не пугала. Кирсти была сейчас там, где работал ее отец, там, где он проводил столько времени – столько времени с лошадьми, вместо того чтобы быть в это время с ней.

Под ногами у нее зашуршала солома; Кирсти прошла мимо стойл, где лошади стояли, когда не паслись на лугу у гусиного пруда. Перед ней была открытая дверь, и девочка, затаив дыхание, направилась к ней, думая, что отец ее может находиться там.

Она не знала, как он воспримет то, что она здесь. Он ни разу не пригласил ее пойти сюда вместе с ним. Так что Кирсти боялась, вдруг ему вовсе не хочется, чтобы она была здесь, в конюшне. Может быть, он думал, что она будет ему мешать. Девочка даже дала себе клятву, что не станет задавать ему слишком много вопросов. Взрослые иногда устают от ее вопросов. Однако она знала почему. Девочка понимала, что они устают от них только тогда, когда не могут найти ответа. Чем ближе она подходила к открытой двери, тем сильнее замедляла шаги. Кирсти вздохнула глубоко и заглянула за дверь. За ней никого не было. Там была только груда седел и сбруи, поводьев и другой упряжи.

В помещении царил ужасный беспорядок. Девочка сразу подумала, что дядя Калем обязательно захотел бы убрать здесь и сложить все как полагается. Она порадовалась, что дядя Калем дома и что он любит тетю Эми. Та нравилась ей, потому что она никогда не относилась к ним свысока, как к неразумным детишкам. Она умела выслушать их. Она слушала их внимательно, так, словно они сообщали ей нечто важное.

Услышав ржание лошади в одном из дальних стойл, Кирсти прошла туда. Она заметила, как лошадь закинула голову, точно подзывая ее ближе. Кирсти послушалась.

Девочка вошла в соседнее стойло и взобралась на перегородку; потом привстала на цыпочки, упершись руками в стену.

– Здравствуй, лошадь!

Лощадь повернула к ней голову и посмотрела на девочку ласковыми глазами. Она была очень красивая. У нее были прекрасная серебристая грива и хвост, а сама она вся была белая. Кирсти со слов отца знала, что про такую лошадь не скажут «белая». Только кони с белоснежными гривами и хвостами и с отливающей розовым кожей считаются белыми.

Через два стойла от нее стоял белый конь, точь-в-точь как Джек. Кирсти подбежала к нему.

Белые кони, по поверью, приносят удачу. Девочка вспомнила стишок и произнесла его вслух:

Девочка зажмурилась, загадывая желание.

– Кирсти!

Глаза ее тотчас раскрылись, и Кирсти присвистнула. Вот это да! Так быстро! Она благодарно похлопала белую лошадь и соскочила с перегородки, приземлившись со сдвинутыми ногами и руками, протянутыми вперед в ожидании удачи.

– Здравствуй, папа!

– Что ты здесь делаешь?

– Ничего. Я просто хотела посмотреть на конюшню.

– Зачем?

– Просто так, – пожала девочка плечами.

– А Джорджи знает, куда ты пошла?

Кирсти кивнула. Но она не открыла ему их секрет: то, что Джорджи сама подговорила ее прийти сюда, потому что отец проводил здесь все время с Грэмом, а не с ней.

Отец прошел к той двери в соседнее помещение, что была открыта, и Кирсти последовала за ним; остановившись на пороге, она наблюдала, как отец ее кинул моток веревки в угол.

– Это помещение для пряжи, – сказала Кирсти, желая поразить его своими познаниями.

– Для упряжи, – поправил ее отец.

– О! – Девочка посмотрела на носки своих туфель, чувствуя себя очень глупо.

– Ничего, это звучит похоже. – Отец улыбнулся так, словно ею гордился, хотя она и спутала слова.

– А что ты делал?

– Разнимал двух жеребцов, которые подрались.

– А! А почему лошади дерутся?

– По той же причине, что и люди. Каждый хочет взять верх над другим.

Эйкен что-то вынул из ящика.

– Что это?

– Новая уздечка. Я собираюсь надеть ее на Джека и проехаться верхом.

– О! – Наверное, она задавала слишком много вопросов, вот он и хочет уехать от маленькой глупой девчонки, которая слишком много болтает.

Он остановился и протянул ей руку:

– Хочешь поехать со мной?

– На Джеке верхом? – Эйкен кивнул. – Мы вдвоем – ты и я?

– Ну да.

– И ты еще спрашиваешь! – Девочка ухватилась за руку отца и побежала с ним рядом вприпрыжку, стараясь поспеть за его широким, размашистым шагом.

Вскоре они уже ехали через луг и вдоль по дороге к заливу внизу. Кирсти откинулась, прислонившись к груди отца.

– Как ты думаешь, если приложить ухо к стволу дерева, можно услышать, как оно растет?

– Я думаю, деревья растут слишком медленно и тихо, для того чтобы ты могла их услышать.

Темнело и становилось прохладнее. В это время года ночь всегда наступает рано.

– А почему сверчки поют?

Отец посмотрел на нее:

– Что?

– Я спросила, почему поют сверчки.

– Чтобы найти себе пару.

– А!

Девочка сидела очень тихо, напряженно о чем-то думая.

– Мисс Джорджи очень одинока.

– Вот как?

Кирсти кивнула:

– Она мне сказала, когда мы сидели в шкафу. Может, нам стоит сказать ей, чтоб она спела, чтобы найти себе пару?

Эйкен посмотрел на нее; лицо его было немного грустным.

– А ты тоже одинок?

– Угу. Иногда мне бывает одиноко.

– Ты скучаешь по маме?

– Угу.

– Я тоже.

– Смотри! Вон туда! – Эйкен указал на луну.

– Вокруг нее ореол, – заметила Кирсти. – Значит, скоро будет дождь.

– Надо же, как это ты запомнила? Я думал, ты была тогда слишком мала. Я брал тебя кататься верхом, когда ты была совсем еще крошечной.

– Я всегда это помнила.

Они ехали по прибрежному песку вдоль залива, потом он направил Джека вверх, на дорогу, проходившую мимо высокого старого дерева, росшего рядом с домом.

Кирсти потянула отца за рукав:

– Раз ты одинок и мисс Джорджи тоже одинока, может, тебе жениться на ней?

– А ты бы хотела, чтобы я женился на ней?

– Она очень красивая.

– Да, ты права.

– И она любит прятаться в шкафу во время грозы.

– Это немаловажно.

– Да. И к тому же она меня спасла, когда я тонула. Мы не должны забывать об этом.

– Правильно, не должны.

– И нам с Грэмом нужна дисциплина.

Тут Эйкен расхохотался. Он смеялся до слез, до упаду. Внутри у Кирсти стало очень тепло – она любила, когда ей удавалось его рассмешить. Эйкен спешился и снял девочку с Джека.

– Знаешь, о чем я думаю? – Кирсти покачала головой. – Я не думаю, что тебе нужна дисциплина.

– Нет?

– Нет. Я думаю, тебе нужно вот это.

С этими словами отец подхватил ее своими громадными руками и тут же, под яркой жемчужной луной с окружавшим ее дождевым ореолом, обнял ее так крепко, как, бывало, у Кирсти на глазах обнимали детей их родители – так, как Кирсти мечтала всю свою жизнь.

Морозной ночью Джорджина сидела в своей комнате, глядя в окно. Задувал резкий, пронизывающий ветер с моря, и звездочки мерцали в темно-лиловом небе, точно сапфиры. Девушка долго смотрела на одну из них, потом отвернулась, услышав, что кто-то открыл дверь.

Эйкен стоял на пороге, заполняя собой весь дверной проем, точно вставленный в раму портрет.

– Можно мне войти?

– Да.

Джорджина стояла, напряженно выпрямившись, – она ничего не могла с собой поделать. Натянутость в их отношениях длилась уже так долго, что девушке казалось: так теперь будет всегда. Ей, видимо, предназначено прожить свою жизнь, вечно желая недостижимого.

Эйкен присел на кровать. Он слегка раздвинул колени и оперся на них локтями. Он не отрывал глаз от пола.

– Прости меня, Джорджи!

– За что?

Эйкен поднял глаза на девушку.

– За все, что произошло. За похищение, за полицейский участок, за эту дурацкую сделку, которую мы заключили.

– Дурацкую сделку?

– Ну да. Я был зол, потому что ты хотела выйти замуж за другого.

– За Тома Кабачка, – подсказала Джорджина.