Джилл Барнет - Унесенные страстью

Его конь перескочил через каменную ограду, и копыта его гулко застучали вниз по склону холма. Он приближался – необычайно грациозно, стремительно. От этого зрелища просто захватывало дух.

Джорджина коротко, прерывисто вздохнула, когда всадник и конь неожиданно резко свернули к мосту. Прямо туда, где стояла девушка. Она не попыталась убежать; почему-то ей вдруг пришло в голову, что он, возможно, просто хочет напугать ее. Девушка и сама не понимала, откуда у нее возникло такое чувство, она просто чувствовала это, и все.

Всадник придержал лошадь. Возвышаясь в седле, он смотрел на нее так, будто нисколько не был удивлен, встретив ее здесь. Джорджина твердо, не моргнув, ответила на его взгляд. Она попыталась было что-то сказать, но даже и под страхом смертной казни девушка не смогла бы сейчас придумать, о чем заговорить.

Эйкен перекинул ногу через седло и спрыгнул на землю с легкостью опытного наездника. Он подошел совсем близко и стоял теперь, не сводя с нее глаз. На какой-то безумный миг в голове у Джорджины мелькнула мысль, что он может запросто схватить ее и поцеловать. И в то же самое безумное мгновение она подумала, что ей бы хотелось этого.

– Ты же до смерти тут замерзнешь, ты слишком легко одета.

Джорджина покачала головой.

– Мне нравится, когда в воздухе чувствуется морозец. Это освежает.

Эйкен улыбнулся – одной из тех улыбок, которая должна была бы насторожить ее.

– Уж не начинает ли тебя припекать здесь, Джорджи?

– Да вроде нет, – соврала она.

Эйкен рассмеялся, потом поставил ногу на камень и оперся локтями о колено. Он смотрел вдаль, на мостик и на пруд, а потом огляделся вокруг.

– Скоро все тут замерзнет, – заметил он. – Зима в этом году будет ранняя.

Девушка не ответила, да и что тут можно было ответить? Она никогда особенно не обращала внимания на погоду, как-то незачем было, разве что та каким-то образом нарушала ее планы. Стоя рядом с Эйкеном, Джорджина гадала, о чем он сейчас может думать. О чем он думает, когда смотрит на нее. О чем он думает, когда смотрит на своих детей.

– Расскажите мне о чем-нибудь.

– О чем?

– Что вы делаете целый день, пока я отрабатываю деньги, которые вы мне платите.

– Что я делаю?

– Да.

– Работаю.

Девушка кивнула, ожидая продолжения. Не дождавшись, переспросила:

– Так что же вы все-таки делаете, Мак-Олух?

– Занимаюсь разведением породистых лошадей, тренирую их. Вот таких, вроде Джека. – Эйкен выпрямился и дважды прищелкнул языком. Лошадь тут же подошла, остановившись рядом с ним. Эйкен потрепал Джека по морде, потом повернулся к девушке: – От этого производителя я в этом году получил четырех жеребцов.

– Четырех?

– Ну да.

Джорджина кивнула:

– Понятно. А кто же ухаживает за ними?

– Я сам. Уилл и Фергюс, когда они здесь бывают, тоже помогают мне на конюшне. А что?

Джорджина вздохнула. Его бы нужно как следует встряхнуть, чтобы он понял, что делает со своими детьми.

– Думаю, даже если я и скажу вам, вы все равно не поймете.

Эйкен как-то странно посмотрел на нее, потом просто пожал плечами. Он выпрямился и взялся за поводья. Одним ловким, грациозным движением он вскочил в седло.

– Холодает, да и поздно уже. – Эйкен протянул руку. – Садись. Я отвезу тебя домой.

Джорджина смотрела на его руку и не двигалась. Эйкен выдвинул ногу.

– Вставай на мой сапог, я подниму тебя.

Не сразу, но ей удалось-таки встать на его ногу. В следующее мгновение она уже сидела в седле позади него.

– Держись за меня.

Девушка обхватила его руками за талию, ощущая под пальцами мускулы его живота – упругие, твердые. Эйкен быстро взглянул на нее через плечо.

– Держись крепче, Джорджи!

И они, сорвавшись с места, помчались как ветер.

Джорджина завязала на бант шелковую синюю ленту своей единственной ночной рубашки, потом повернулась – неловко, с трудом. Спина ее и ноги у бедер, с внутренней стороны, болели так, точно были избиты. Она только недавно вернулась и сошла наконец с этого проклятого белого жеребца, и все ее тело так саднило! Завтра боль станет невыносимой.

– Я довезу тебя до дома, – с раздражением пробормотала она, подражая Эйкену, прихрамывая и с трудом ковыляя через комнату. – Хотелось бы мне стукнуть его как следует!

Джорджина, бормоча это, с силой ударила кулачком по ладони. Однако в глубине души девушка знала, что бы она на самом деле хотела дать Эйкену. И это была вовсе не нахлобучка.

Плечи ее опустились, и девушка почувствовала жалость к самой себе. Как бы она ни старалась не обращать на него внимания, как бы ни убеждала себя, что он просто олух, она не могла не замечать одного – он восхищал ее. Как никто из мужчин до него.

С той первой ночи в саду он пробудил в ней все те девичьи мечты и грезы, которым – как Джорджина убеждала себя – она никогда не поддастся. Она и не собиралась им поддаваться – и все же не устояла.

Эйкен оказался достойным противником; он не отступил ни на дюйм. Ей нравилась в нем эта черта, потому что Джорджина знала, что она из тех людей, которые, уступи им на дюйм, продвинутся и на целый ярд – дай им только возможность.

Девушка почти жалела, что воспитана чересчур строго; не будь этого, она, быть может, просто пошла бы в комнату к Эйкену, соблазнила бы его своей неистовой страстью, пока не пресытилась бы, а потом стала бы жить спокойно своей собственной жизнью. Какой бы эта жизнь ни была.

Джорджина огляделась. Если бы эта комната была предзнаменованием того будущего, которое ожидало ее, она бы, пожалуй, сдалась прямо сейчас. Комнатушка была крохотной, и в ней все еще стоял этот затхлый дух, хоть она и держала окно открытым.

Девушка с трудом дотащилась до окна, собираясь закрыть его, но задержалась и выглянула наружу. Она глубоко, с наслаждением вдохнула в себя воздух, потом выдохнула. Свежий воздух, наверное, рассеет ее томление.

Джорджина прислонилась к оконной раме и выглянула наружу. Луна по-прежнему стояла высоко; ветра не было, и облака не закрывали звезд. Они сегодня сияли повсюду.

Джорджина хотела было закрыть окно, но тотчас же передумала. Она снова взглянула на небо. Закусив на секунду губу, она быстро выбрала звезду и загадала желание. Потом резко закрыла окно, чувствуя, как горят ее щеки от смущения, что было не менее глупо, чем загадывать желание, – никто ведь не узнает об этом. Она была совершенно одна.

Девушка доплелась до кровати и откинула одеяло. Наклонившись, она погасила лампу. Джорджина забралась под одеяло, ворочаясь так и этак и пытаясь улечься поудобнее на узкой постели.

Она пару раз ударила кулачком по подушке. Ей не хватало тех плоских подушек, к которым она привыкла; потом снова легла и натянула простыню и одеяло до самого подбородка.

Девушка закрыла глаза, и красивое, улыбающееся, такое дерзкое, надменное лицо всплыло в ее памяти. Джорджина вздохнула и медленно повернулась лицом к подушке, прижавшись к ней губами – бережно, нежно.

В следующую секунду она закричала так громко, что разбудила лебедей на пруду.

К тому времени, когда Эйкен вбежал в ее комнату, Джорджина прыгала на одной ноге, отчаянно крича и визжа; на другой ее ноге висел вцепившийся в нее клешнями омар.

– Сними его с меня! Сними его! – Она прыгала по всей комнате. – Сними же!

– Стой спокойно! Я не могу его отцепить, если не смогу тебя поймать!

– Не кричи на меня! Это все из-за тебя!

Девушка упала ничком на кровать, катаясь по ней.

– Ой-ой-о-ой! Сними его! Пожалуйста!

Эйкен опустился на колени рядом с ней, пытаясь разжать клешни омара.

– Силен, маленькое чудовище, – бормотал он сквозь зубы. Девушка снова вскрикнула. – О-оп! Прости, Джорджи! Он выскользнул.

Джорджина дернулась несколько раз, но омар не отпускал ее, а раскачивался в воздухе вместе с ее ногой.

Эйкен обхватил ее за талию, приподнял – бьющую ногами, кричащую – и бросил на постель, потом уселся сверху, прижимая ее бедра и глядя, как она бьет ногами по воздуху.

– Слезь с меня сейчас же!

– Лежи спокойно, черт побери!

Он схватил ее за ногу и отцепил наконец клешни омара.

– Ну вот! Получай!

Эйкен встал на колени, отпуская Джорджину. Они сидели на кровати, глядя друг на друга; Эйкен поднял омара:

– Видишь?

Девушка, держась за ногу, раскачивалась.

– Это так жестоко!

– Как же я мог бы иначе отцепить его?

– При чем тут ты? Я говорю о твоих детях.

– Да уж, с ними просто беда!

– Ты-то откуда знаешь? Тебя ведь никогда не бывает здесь!

Девушка качнулась, потом взялась за свою лодыжку и подняла ногу выше, разглядывая ее. На пальцах остались маленькие глубокие зазубринки от шипов на клешнях омара. Джорджина смотрела на них, нахмурившись, потом пробормотала:

– Они ненавидят меня.

– Вовсе нет.

– Да, ненавидят. Твои дети ненавидят меня!

– Ну-ну, Джорджи! Не плачь! – Эйкен легонько похлопал ее по спине.

– Я и не плачу. – Джорджина повернулась и с плачем уткнулась ему в грудь.

– Конечно... Разумеется. Ты не плачешь.

Эйкен ласково обнял ее и так держал. Он долго держал ее так.

Девушка положила голову к нему на грудь. Нога у нее болела невыносимо, но гордость ее и чувства были уязвлены еще сильнее.