Джилл Барнет - Унесенные страстью

Джорджина, остаток ночи просидевшая у постели Эми, подняла на него глаза.

– Еще не просыпалась? – спросил он.

Джорджина покачала головой.

Калем подошел к кровати и с минуту постоял там в неловком молчании, переводя взгляд с Эми на эту темноволосую Джорджи. Довольно-таки странное имя для женщины – Джорджи. Ну кому придет в голову назвать девочку Джорджи? Он не мог не признать, что она хороша собой. Она была из тех женщин, что кружат мужчинам головы. Но внешность была для него не главное. Ему важна была сущность.

Поначалу она испугала его. От таких девушек он обычно держался подальше. Однако, похоже, она была строптивой только с Эйкеном. А с ним она вела себя вполне пристойно, что было неожиданностью для Калема. Он не мог упрекнуть ее ни в чем. Она ведь здесь была не по собственной воле. Эйкен заслуживал большего, чем несколько хороших оплеух.

Но, как бы там ни было, Джорджи завоевала его расположение, настаивая на том, чтобы провести эти часы у постели Эми.

Калем сунул руки в карманы и стоял, не в силах вымолвить ни слова, чувствуя себя слишком большим и неуклюжим. Он просто не знал, что ей сказать.

Девушка посмотрела на него вопросительно, потом засмеялась:

– Обещаю, что не буду кусаться.

Он не мог не усмехнуться в ответ. Наконец они оба перестали смеяться, и в комнате снова воцарилось неловкое молчание.

– Почему тебя так странно назвали – Джорджи?

– Вам не нравится мое имя?

Калем мысленно обругал себя. Как он мог такое ляпнуть! Он почувствовал, что краснеет. Девушка коротко рассмеялась.

– Простите, я не хотела. Джорджи – это выдумка вашего брата. Меня зовут Джорджина. Джорджина Бэйард.

– Бэйард?

Калем на мгновение задумался.

– Как название часов?

– Вот именно.

Калем сунул руки в карманы.

– Я очень сожалею, что Эйкен так поступил.

– Я тоже. – Девушка смотрела за окно. – Я сожалею даже больше, чем вы можете себе вообразить.

Лицо у нее было печальное, отстраненное.

– Он очень изменился после смерти жены.

Девушка долго молчала, как будто размышляя над тем, что сказал ей Калем. Потом снова взглянула на него.

– Когда она умерла?

– Около трех лет назад. Она любила ходить под парусом. Мы так до сих пор и не знаем, что произошло. Эйкен нашел на камнях ее лодку. А тело прибило к берегу два дня спустя.

Девушка покачала головой и отвела глаза в сторону.

– Как это ужасно!

– В тот день она одна ушла в море. Она часто так делала. Иногда она брала с собой детей.

– Детей? Так их несколько?

– Ну да. Ты видела Кирсти.

– Да. – Джорджина посмотрела на Эми. – Мы видели.

– Ее братишка Грэм на год старше.

Девушка ничего не ответила.

Калем пытался найти подходящие слова; ему хотелось объяснить этой девушке, что брат не всегда был таким безрассудным в поступках.

– Иногда, когда Эйкен что-нибудь делает, он не думает, к чему это может привести. Эйкен не плохой человек. Он просто потерял в себе что-то.

Девушка по-прежнему молчала. Калем заметил, что вид у нее измученный. Он сомневался, спала ли она вообще. И вспомнил, что она ничего не ела.

– Я посижу здесь с Эми. Сходи на кухню. Дэвид даст тебе что-нибудь поесть.

– А вы не думаете, что я могу снова попытаться убежать?

Калем посмотрел на нее прямо, открыто:

– Нет.

Джорджина коротко кивнула, потом поинтересовалась:

– Кто это – Дэвид?

– Двоюродный брат. Он занимается всем понемногу, в том числе и стряпней.

– И сколько же всего человек живет на острове?

– Кирсти и Грэм. И несколько двоюродных братьев: Фергюс, Дэвид и Уилл, Эйкен и я.

– И это все?

– Все.

– Здесь что же, совсем нет женщин?

– Нет, с тех пор как Сибил умерла. Никого, кроме Кирсти.

Джорджина с трудом поднялась. Она вздохнула и потерла поясницу.

– Кажется, я просидела слишком долго.

– Ну так пойди поешь что-нибудь. Кухня внизу, в глубине дома.

Девушка снова взглянула на Эми.

– Она даже не шелохнулась.

Калем кивнул, не отрывая глаз от Эми. Он почти бессознательно уловил, что дверь спальни закрылась.

Очень осторожно Калем присел на краешек постели. Он откинулся на спинку кровати и положил ногу на ногу.

Эми лежала спокойно, не ведая о том, что происходило с ним по ее вине. Внутри у него все сжималось. Она смущала его, вносила в его душу смятение, заставляла испытывать чувства, о которых он прежде даже и не подозревал.

Что-то как будто надвигалось на него; казалось, его прежняя жизнь никогда уже не вернется. Это было как в кошмаре или во сне или как если бы он вдруг поменял свою жизнь на чью-то чужую. Калем ничего не мог с этим поделать, ведь смятение исходило от нее. Он не мог ни проснуться, ни скрыться от этого.

Калем посмотрел на бледное личико девушки. Кожа ее была цвета слоновой кости, и он вспомнил, что на щеках ее играл легкий румянец, когда она была еще здорова. Волосы ее были густые и вьющиеся. Джорджина, должно быть, расчесала их, и теперь они рассыпались по подушке, словно солнечные лучи.

Калем всмотрелся в ее лицо: маленькое, изящное, оно чуть сужалось книзу; тонкий, слегка вздёрнутый нос, твердый подбородок. Брови у нее были не слишком густые, и Калему видны были маленькие голубые прожилки на веках девушки. У нее были высокие скулы, а личико округлое, свежее, совсем еще юное.

Калем протянул руку и легонько коснулся ее щеки. Она была теплая, а вовсе не такая холодная, какой казалась на вид. Он провел по ней пальцами, ощущая, какая она нежная, живая. Так, значит, девушка ему не привиделась.

Минуты текли. Калем не знал, сколько прошло времени, да его это и не интересовало. Он просто сидел в ожидании, желая быть с ней рядом. Он должен был видеть, как она спит; Калем боялся, что, если он вдруг отвернется, девушка может вообще не проснуться. Это была глупая мысль, романтическая чушь, вроде стихов или мелодраматических пьес, которые он видел когда-то и считал чепухой. Он не верил, что в них есть хотя бы капелька правды, поскольку сам никогда никого не любил. Однако теперь он, похоже, был больше не властен над своими мыслями. Ему казалось, будто частица ее существа переходит в него, наполняя собой его сознание и душу.

Калем считал, что уж он-то неподвластен женским чарам. Ни одна женщина ни разу не затронула его душу. Ни одна не зажгла в нем огонь. Не было женщины, которая завладела бы его вниманием настолько, чтобы ему захотелось понять ее, узнать, о чем она думает, что чувствует. Но на Эми он смотрел совсем не так, как на других девушек. Не так, как на женщин, которым помогал. Она была другая. Когда Калем смотрел на Эми, он видел ее не только глазами. Он видел ее своим сердцем.

И это пугало его.

Сердце его билось как далекий прибой, когда она касалась его. Калем взял ее руку. И сердце его билось, как далекий прибой, когда он касался ее. Сердце колотилось, словно волны о берег, отдаваясь у него в ушах. Как могла эта девушка заставить его позабыть о том, что он терпеть не может женщин? Что же такое в ней было? Калем внимательно разглядывал ее руку, как будто надеялся найти в ней ответ. Но ответа не было.

Калем перевернул руку и пальцем провел по ладони девушки вдоль пересекавшей ее линии жизни. Он раскрыл свою ладонь и посмотрел на нее. Потом положил свою руку рядом с ее.

Его рука была большая, мозолистая; ее – маленькая, изящная. Ногти ее были похожи на полумесяцы; его были квадратные, точно паруса на корабле. Его ладони, привыкшие к тяжелой работе, были бугристые от мозолей. Ее ладошка была мягкая, белая; она казалась такой чистенькой, юной по сравнению с его. Кожа у Калема была намного темнее, чем у нее, настолько же отличаясь от кожи Эми, насколько различна была их жизнь.

Калем опустил руку девушки и разгладил одеяло, хотя оно и так было безукоризненно гладким. От нее исходило ощущение покоя, в чем он усмотрел насмешку. Когда Калем смотрел на нее, когда он был с ней или думал о ней, то, что царило в его душе, трудно было назвать покоем. Его охватывала целая буря чувств – неистовых, глубоких, все – поглощающих.

Это было нечто такое, чему он не хотел давать название, хотя он, кажется, знал, что это. Некое чувство, которое, как он думал, он не способен испытывать.

Но это оказалось не так. Когда Калем смотрел на Эми, он испытывал чувство, древнее как мир. Это было напряженное, сильное чувство. Это была не любовь. Нет, не любовь. Это была страсть.

Джорджина без труда отыскала кухню. Она, может, и заперта на острове, где ни один из ее планов побега не удался, но нос пока еще не подводил ее. Она шла, повинуясь ему, пока не очутилась перед громадной, обшитой деревянными панелями дверью.

Толкнув ее, девушка спустилась на две ступеньки и очутилась в просторном помещении с широким окном во всю стену. Справа от нее стена была вся из гранита; в нее вделан был еще один из этих огромных каминов.

На нижней ступеньке Джорджина застыла.

Эйкен Мак-Лаклен сидел у массивного соснового стола посередине кухни. Его громадные ноги упирались в другой край стола, а сам он, откинувшись, покачивался на стуле. К лицу он прижимал что-то вроде полотенца, так что Джорджине был виден только его упрямый подбородок.

– Привет, Джорджи!

У Эйкена была сверхчеловеческая способность угадывать, где она находится в данную минуту. Это сбивало ее с толку. Он ведь даже не смотрел на нее.

– Ну вот, аппетит пропал, – пробормотала Джорджина.

Она глубоко вздохнула и, пройдя через кухню, остановилась у стола с другой стороны от Эйкена. Девушка взялась за спинку стула.

– Садись поешь, – предложил ей Эйкен. Он по-прежнему не смотрел на нее.