Калем знал, что знакомые неясные очертания, выраставшие перед ними в тумане, были его домом, громадным и темным, высотой больше двух этажей. Он замедлил шаги, подходя к крыльцу.

– Если вы и вправду шотландец, почему же вы тогда не живете в Шотландии?

Он горько рассмеялся, открывая входную дверь.

– Есть такая поговорка: шотландец бывает дома, только когда он на чужбине. – По глазам ее Калем догадался, что девушка его не поняла. – Шотландия – уже не дом для шотландцев, малышка.

– Почему вы так говорите?

– Потому что так оно и есть. Те, кто теперь там живет, это или саксы... англичане, – пояснил Калем, – или люди, которых больше интересуют цены на шерсть, чем цена человеческого достоинства и страдания. Они давно уже забыли о традициях и долге. Они могут называть себя шотландцами, малышка, но эти люди уже не шотландцы.

Калем пропустил девушку в дом, затем толкнул дверь ногой, так что она с треском захлопнулась.

Девушка даже не вздрогнула от этого звука; она вся ушла в созерцание, глядя на Калема таким странным, испытующим взглядом, точно ожидала, что он сейчас начнет пожирать ее, и удивлялась, почему этого до сих пор не происходит.

– Ты задаешь слишком много вопросов, малышка, а сама даже не назвала мне свое имя.

Калем подождал, но девушка молчала; она лишь отвела глаза, потом принялась рассматривать комнату.

– Это мой дом и дом моего отца и деда.

Странно, как хрипло, точно хруст гравия под ногами, прозвучал его голос – резко, сердито, хотя он совершенно не чувствовал злости. Калем не мог бы определить, что он чувствует, но это была не злость.

Девушка продолжала оглядываться; Калем вошел вслед за ней, и звук его шагов эхом отдавался под высокими балками сводов, возносившихся вверх более чем на два этажа.

Калем остановился, осматриваясь. Он гордился своим домом; он всегда им гордился. Его прапрадед был таким же великаном, как Эйкен, и он построил себе дом, где все было громадным, в суровом кельтском стиле – так строили замки предводителей кланов в горной Шотландии. Однако этот дом возвели из того материала, который имелся на острове. Полы выложили серым сланцем, а глыбы розового гранита для стен вырубали в местных скалах. Все деревянные части и отделка были из гемлока – кривой, узловатой сосны – и кленов из ближайших лесов; а круглые серые валуны, до блеска отполированные морем, послужили для кладки каминов, таких огромных, что в них запросто мог бы уместиться целый шотландский клан. Для тех Мак-Лакленов, которые прибыли сюда, это был новый замок на новой родине, выстроенный гордым, достойным мужем, одним из последних шотландских воинов. Мужем, который был вынужден покинуть свою любимую родину.

Его шотландские предки, жившие в своих замках веками, только посмеялись бы, сочтя этот дом новехоньким. Но для Калема он означал нечто большее, и для него он был достаточно старым, ведь его лестницы хранили еще эхо шагов его прапрадеда.

Калем чувствовал, что девушка смотрит на него, но не произнес ни слова. Она разглядывала его как нечто неодушевленное. В воздухе ощущалось что-то странное, Калем чувствовал, как нарастает неловкость; он повернулся и широким, размашистым шагом пошел по просторному, отделанному деревянными панелями коридору.

Пронзительный женский крик эхом прокатился вдалеке, в восточной части дома; это была половина Эйкена. Калем остановился.

Что-то с треском обрушилось. Послышался звон стекла, затем оглушительный грохот; Калему показалось, что он услышал, как брат его вскрикнул.

Девушка рядом с ним тихо охнула. Калем посмотрел на нее. Глаза ее расширились, припухшие губы сжались.

– Не бойтесь, он не обидит вашу подругу.

– Она мне не подруга, – ответила девушка, пожалуй, даже слишком поспешно; казалось, слова эти вырвались у нее, прежде чем она успела задуматься. Но в голосе ее не было ни раздражения, ни неприязни. По правде говоря, он вообще звучал как-то бесстрастно. Девушка отвернулась.

– Мы из... Я не... – Она внезапно умолкла. Калем посмотрел на нее, и она добавила: – Мы с ней едва знакомы.

– Ни ей, ни тебе не о чем тревожиться, малышка.

Калем подумал, что скорее уж Эйкену есть о чем тревожиться с этой чертовкой. Вот уж правда – исчадие ада, но, может быть, оно даже к лучшему. Эйкен должен понять наконец, что не может вертеть всем и вся по своей прихоти.

Снова раздался грохот, и Калему пришло в голову, что брату, с его колдовским обаянием, попался наконец-то зверек, который не станет есть у него с ладони. Черт побери, судя по тому, что он видел и слышал, эта дьяволица скорее откусит ему пальцы.

Калем привел девушку в библиотеку, где было чисто, тепло и уютно. Он усадил ее в большое удобное кресло с подголовником, стоявшее у камина, и развернул покрывало. Остановившись, он стряхнул с него несколько пушинок, потом накинул его на девушку. Калем тщательно загнул покрывало по краям, подтыкая его сбоку под сиденье; девушка, склонив голову, искоса наблюдала за ним, словно в жизни ничего подобного не видела.

– В чем дело? Что-нибудь не так?

Калем сложил уголок в правильный равносторонний треугольник и потянул его вниз, пока плед не натянулся, став совершенно гладким. Присев на корточки, он аккуратно подсунул край покрывала под подушки сиденья.

Девушка моргнула, потом покачала головой:

– Ничего.

– Разве ты не хочешь укрыться?

– Мне холодно.

– У меня есть еще кое-что, чтобы как следует согреть тебя, малышка. – Калем разлил в два стаканчика виски и один протянул ей. – Вот, возьми. – Девушка не шелохнулась. – Ну же, бери. Ты сразу почувствуешь себя лучше, и это согреет тебя.

Девушка неуверенно взяла один стакан, но не отпила из него ни капли. Она сидела, задумчиво глядя на огонь.

Ее длинные волосы свисали мокрыми прядями, словно влажные ленты на майском дереве, промокшем от дождя; они липли к ее щекам, к которым до сих пор не вернулся румянец. Жар от огня высушил капельки росы, искрившиеся у нее на лице и на волосах.

Маленькая сережка с жемчужинкой покачивалась в ее ухе. Девушка вздохнула, и жемчужинка сверкнула, переливаясь при свете пламени, точно слеза, готовая вот-вот скатиться. Взгляд у этой девушки был какой-то потерянный – она казалась такой одинокой, беспомощной, словно маленький хрупкий птенчик, выпавший из гнезда.

Калему вдруг пришло в голову, что у нее ведь, наверное, есть семья.

Господи... что за мысль! Он провел рукой по лицу. Только этого ему и не хватало! Разъяренный отец, врывающийся на остров, чтобы отомстить за поруганную честь своей дочери! Или, еще того хуже, обезумевшие от ярости братья, которые изобьют его до смерти.

Он бы просто убил сейчас Эйкена. Просто убил бы. Хотя, если братья сюда сунутся, Эйкен первый их встретит.

Калем с минуту подождал, потом окликнул девушку:

– Малышка! – Она обернулась. – Твои родные, наверное, будут беспокоиться.

Девушка взглянула на него, точно не понимая, к кому он обращается, потом снова отвернулась, так ничего и не ответив.

Калем сделал еще одну попытку:

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – прошептала она.

Калем залпом выпил свою порцию, налил еще. Когда он снова взглянул на девушку, то заметил, что она уже не такая бледная; щеки ее порозовели от тепла. Влажные пряди волос подсыхали и начали виться, будто вновь возвращаясь к жизни. Отсветы огня в очаге заливали лицо и волосы девушки теплым золотистым сиянием, словно первые лучи восходящего солнца.

Калем смотрел на нее так же, как обычно любовался рассветам, – с чувством молчаливого благоговения, когда невольно подмечаешь малейшую подробность. Как раз в эту минуту он был очарован биением пульсирующей жилки на шее у девушки, там, где кожа была такой белой и нежной. Калем пытался представить, что бы он ощутил, прикоснувшись к ней пальцами... или губами.

«Хотел бы я знать, какой у нее аромат», – пробормотал он в свой стаканчик для виски.

Девушка тотчас же обернулась.

– Что вы сказали?

Калем про себя чертыхнулся, проклиная свой длинный язык.

– Ничего.

Он сказал это резче, чем хотел. Калем понял это, заметив, как девушка вздрогнула и опять отвернулась.

Калем сделал еще один хороший глоток, потом подошел к камину, присел на корточки и, подбросив поленьев в огонь, поворошил их кочергой. Искры роем взметнулись, оседая на решетку у очага и на рукав его рубашки. Он похлопал ладонью по рукавам, гася их, потом нахмурился, глядя на пепел, усеявший все вокруг.

Калем выпрямился и почти машинально направился к письменному столу. Не прошло и минуты, как он снова нагнулся, очищая решетку маленьким веничком. Калем смел угольки и золу, как вдруг заметил на ковре несколько влажных листьев.

Он забыл снять у двери ботинки. Черт побери, что это с ним приключилось? Он никогда не забывал снимать обувь, входя в комнату. Калем сгреб листья в совок, не переставая хмуриться; он никак не мог отделаться от странных и непривычных мыслей об этой девушке, а ведь в общем-то она ничего для него не значила.

– Что это вы делаете? – спросила она. Калем обернулся, глядя на нее через плечо.

– Сметаю листья с ковра.

– Зачем?

– Потому что я нечаянно занес их в комнату.

– А... – Девушка произнесла это тоном, в котором таились еще сотни вопросов. Она снова огляделась по сторонам. – Вы не держите горничных?

– Они все давно спят.

– А...

Он локтем оперся о согнутое колено.

– А что?

– Просто здесь очень чисто, вот и все. Я подумала, что у вас, должно быть, есть горничная. Какая-нибудь женщина. Кто-то... – договорила она почти шепотом.

– На острове нет женщин.

Уже произнося эти слова, Калем вспомнил о Кирсти, но не поправился, так как снова занялся своим делом.

Девушка смотрела на него так, точно он вдруг превратился в трехголового дракона.

– А сейчас что вы делаете?

Калем посмотрел на свои руки. Он не делал ничего не обычного. Он снова поднял глаза.