Джилл Барнет - Унесенные страстью

– О-ох!

Девушка поднесла к глазам острый шип и сердито нахмурилась, разглядывая его. Ей и в голову не приходило, что у роз такие твердые колючки.

Джорджина охнула, и кровь прилила к ее щекам. Она все еще не могла оправиться от смущения, ведь она сразу догадалась, что он имел в виду. Когда растешь вместе со старшим братом, то узнаешь кое-что о мужчинах и женщинах и об их отношениях. Что делать, ведь иначе ни за что не поймешь, о чем это брат и его приятели болтают, над чем посмеиваются или обмениваются шутками.

Смазывая ореховой настойкой исколотые ладони, Джорджина попыталась представить себе Джона Кэбота на месте светловолосого гиганта с немыслимо красивым лицом.

У нее ничего не получилось; тогда она попробовала вообразить себе громадное состояние Кэбота: груды мерцающих в лучах света монет, золотых и увесистых; несколько тысяч золотых брусков, стоящих ровными рядами, точно солдаты; кипы ценных бумаг – акции, закладные, банкноты и долговые обязательства; драгоценности в коробочках из синего бархата с монограммами Кэботов, бриллианты, к примеру, – великолепное вложение капитала, особенно когда они оправлены в платину и украшают твои уши, и шею, и запястья, и пальцы.

Джорджина улыбнулась. Ах, алчность, ты способна пробудить столь восхитительные грезы!

Однако, снова открыв глаза, девушка увидела лишь стены своей спальни да обои с цветочным узором, уже пожелтевшие от старости. Даже узорчатый ковер, сотканный в Антверпене специально для бабушки Бэйард, отнюдь не казался роскошным в комнате со старыми шторами и потертыми диванными подушками.

Джорджина попыталась представить себе комнату полностью обновленной: струящиеся шелковые занавеси, картины в рамах из чистого золота, старинный французский фарфор. Этим вечером она слышала, как Фиби рассказывала, что где-то продается спальный гарнитур из Версаля.

Джорджина купит его раньше Фиби. Да, первое, что она сделает, – это заново обставит все двадцать восемь комнат и залов дома. У миссис Джон Кэбот будут деньги, и влияние, и связи, она сможет получить и гарнитур из-за границы, и позволить себе все, что только пожелает, и это ничуть не отразится на сказочных богатствах Кэботов.

Джорджина закрыла глаза, пытаясь вызвать перед мысленным взором картину заново обставленных комнат, личико Фиби и необъятное состояние Кэботов. Однако взамен всего этого перед ней в лунном свете блеснули золотистые волосы и насмешливая улыбка незнакомца; щеки ее вспыхнули. Схватив ореховую настойку, девушка смочила ею свое разгоряченное лицо; благодарение Богу, что дорожка в этом месте была такой темной, а то этот парень заметил бы, как Джорджина выбирается из розовых кустов, в которые нечаянно забрела, и это довершило бы ее унижение.

Имей она хоть капельку здравого смысла, она бы и внимания не обратила на это красивое точеное лицо, на могучую стать незнакомца и на насмешливые нотки в его невероятно волнующем голосе. Ей бы следовало выбросить все это из головы. В эту минуту, однако, ей не хотелось раздумывать о том, почему же она этого не сделала.

– Уф! – с облегчением выдохнула девушка, выдернув последнюю и, кажется, самую острую колючку. Она подула на палец, быстро вскочила и бросила смоченный в ореховой настойке тампон на туалетный столик.

Нагнувшись, Джорджина всмотрелась в свое отражение в овальном зеркале. Ей не нужно было тереть свои щеки – они и без того были достаточно румяные. Повернувшись, она поправила прядку темных волос, выбившуюся из узла на затылке, потом вышла из комнаты.

Еще минута, и Джорджина спустилась по лестнице в сад, на этот раз с другой стороны, ступая по укромной, почти незаметной тропинке – тропинке, что вела ее к башенке с флюгером и к желанной цели.

Там дожидался ее Джон Кэбот.

Вот то, что ей нужно!

Девушка и сама бы не могла объяснить себе, почему вдруг замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась. Ей видны уже были верхушка башни и причудливый ржавый флюгер, венчавший ее. Посередине красовались часы Бэйарда, но в темноте циферблата их не было видно.

Странно – флюгер указывал не то направление. Ветер давно уже дул с запада, значит, острие его должно было указывать на восток.

Похоже, все в ее жизни сегодня перевернулось с ног на голову: часы, идущие вразнобой, глупые девчонки, разбивающие помолвки на вечеринке у Бэйардов, вместо того чтобы заключать их, слуги, не желающие выполнять свои обязанности, разносчики товаров, задающие до неприличия интимные вопросы, на которые она тем не менее отвечала, а теперь вот еще и флюгер, повернувшийся против ветра.

Джорджина пошла дальше чуть быстрее, как будто убегая от чего-то, но образ статного, высокого возчика преследовал ее.

И почему бы этим денежным мешкам с голубой кровью в жилах не быть хотя бы немножечко покрепче и постройнее? Джорджина подумала, что желать, чтобы богатый был к тому же и стройным красавцем – все равно что просить, чтобы луна к тебе скатилась на серебряном блюдечке.

Джон Кэбот был ниже ее дюймов на пять, не меньше, и уже начинал лысеть. Но у него были деньги, огромная, прекрасная куча денег!

Джорджина оглянулась, чтобы посмотреть на силуэт своего дома на фоне звездного темно-синего неба. Свет фонарей чуть колыхался от теплого летнего ветерка, задувавшего с моря, и дом, казалось, жил и дышал.

Джорджина постояла так всего лишь мгновение, потом повернулась, готовая довести это дело до конца. Она уже давным-давно решила, что миллионы Кэбота стоят того, чтобы стать его женой; он, может, и не сказочный принц, но она и не верит в подобную чушь. Это не более чем сказки, дурачащие легковерных людей. А Джорджина Бэйард не какая-нибудь там легковерная дурочка. Она знает, как ей следует поступить. Несколько нежных словечек, долгий и томный взгляд, поцелуй – и чудесные, туго набитые золотом карманы Джона станут ее собственными.

А в придачу и его плешивая голова.

Девушка прикусила губу. Все будет хорошо. Конечно же, все будет хорошо! Она смирилась уже с мыслью о том, что будет жить, не обращая внимания на мужа, стараясь не замечать его редеющие волосы и гладкую, лоснящуюся плешь. Что из того, что он мал ростом, приземист и слегка туповат? Ради спасения ее дома, ее имени и достоинства она может прожить с ним до конца своей жизни.

А в первую брачную ночь, когда луна будет такой же громадной, как сегодня, а звезды такие большие и яркие, что кажется, можно дотянуться до них и коснуться рукой, она посмотрит в глаза Джона Кэбота и простится навеки с теми крупицами грез и желаний, которые все еще таились где-то в глубине ее сердца. Да, распрощается с ними навсегда. Джорджина давно уже все продумала. В первую брачную ночь она просто закроет глаза и будет думать о том, как заново обставит свой дом.

Еще мгновение, и Джорджина двинулась дальше – шаг, еще шаг... Победитель, идущий к своей цели.

Она уже могла различить силуэт Джона Кэбота в желтом сиянии фонаря на башне. Сделав еще один шаг, девушка остановилась и оглядела свое платье.

Оно было темно-синее; Джорджина намеренно выбрала шелк, который так шел к ее голубым глазам, – они казались от него еще синее, а волосы – еще более блестящими и черными. Просто на всякий случай она потерла щеки, потом взглянула вниз и так оттянула декольте, чтобы видна была ложбинка между грудей. Не следует опрометчиво полагаться на случай. Она построит себе счастье своими руками. Джорджина раздвинула губы в улыбке, вскинула голову и сжала кулачки, потом набрала в грудь побольше воздуха.

В следующее мгновение кто-то крепко обхватил ее сзади.

Пробили часы, но Калем не заметил, который час. С последним их ударом он снял очки и потер переносицу. Он неожиданно сообразил, как это бывало после глубокого сна, что забылся, уйдя с головой в работу. Калем откинулся в кресле и потянулся, разминая затекшие мускулы.

С ним бывало так иногда – он погружался в работу вот так же, как теперь, зная, что последний в этом году корабль из Шотландии должен прибыть в ближайшие две недели. По опыту он знал, что судно может прийти даже завтра.

Калем глубоко, устало вздохнул и потер воспаленные глаза, потом взъерошил темные волосы и на мгновение опустил голову на руки. Он должен быть во всеоружии: корабль полностью на его ответственности. Калем снова надел очки, огляделся и заметил, что за окном уже темно. Стрелки каминных часов показывали третий час ночи. Он проработал семь часов без перерыва. Погружаясь в работу – вот так, как сегодня, – Калем терял чувство времени.

Однако время относилось к тем немногим вещам, которые он не пытался упорядочить. Для человека, который жил четко, по заведенному распорядку, нуждаясь в этой четкости так, как он, время было помощником. Оно вводило его труд в определенные рамки, помогало ему сделать его продуктивнее и выбрать методы, позволявшие справиться с большими объемами работ и высокими требованиями.

Калем для всего разработал систему. Он всегда одевался в определенном порядке: брюки, рубашка, ремень, затем носки и ботинки, и он раскладывал их по спальне так, чтобы можно было надеть их по пути к умывальнику. Это экономило время.

Кровать у него была очень широкая, но он спал только с краю, выкладывая посередине подушки, чтобы во сне нечаянно не помять белье на другой стороне. В результате, вставая, он мог просто подоткнуть простыню, с ее идеально отглаженными углами, с одной стороны. Так получалось вдвое быстрее, что давало ему лишние минуты на другие утренние процедуры вроде бритья. Его темная щетина была настолько густой и жесткой, что Кал ему приходилось бриться два раза: утром и вечером.

Калем понимал, что в чем-то, быть может, он перегибает палку с этой своей страстью к систематизации и порядку, но даже и не думал с этим бороться. Только благодаря организованности он и добился успеха. Именно это педантичное желание все упорядочить, служившее для Эйкена предметом насмешек, давало Калему возможность быть собранным и предельно внимательным.