Ирина Кисельгоф - Умышленное обаяние

– Ничего. Твоя личная жизнь тоже, – усмехнулась я. – Никогда.

– Ну-ну… – Ритины глаза тренькнули льдом о край бокала. Как и тогда, в первый день знакомства. – Что поделать. Я любопытна. Может, потому что я женщина?

– Может.

– А ты кто? – укусила она.

– Ответь сама, – засмеялась я.

– Это нетрудно, – Рита отвернулась к горам. – Красиво.

– Да.

Неправдоподобно красиво. Так не бывает. Над лазоревыми горами стая лососевых облаков. Их бока золотятся солнцем, как чешуя, вокруг горы застыли морской волной. И никого. Даже серфера. Подходит к моему настроению. Мой взгляд скользит по гребню горной волны. Я думаю о Патрике Суэйзи, которого милосердный названный друг отправил умирать. Он умер свободным, но умер. Так лучше?

– Прости, – вяло сказала я. – У меня не то настроение.

– Не прощаю, – засмеялась Рита, глядя поверх моей головы.

Зря мы встретились. Ни к чему. Я взяла сумку и ушла не прощаясь. Зачем?

Киану Ривз похож на него, я на Патрика Суэйзи – нисколько.

– Приезжай, – отрывисто сказала она. – Есть любопытная работа.

– Какая? – скучно спросил я.

– Увидишь.

В ее тоне чувствовался подвох, и внутренний голос сказал – нельзя. Могут быть проблемки, мы их давно уже выучили. Или Майра – тот самый Мюнхгаузен, который вытащит меня из болота? Я изучил свое настроение, оно велело двигать куда угодно, лишь бы подальше от напоминаний об импотенции мозга. Вокзал, который никуда не ведет, – слишком для моего скудного воображения. Не стоит напрягаться из-за того, что может случиться. Нелишний импульс никогда не помешает.

Дом Майры встретил меня монументальными скульптурами из ракушечника. Они сверлили мне спину пустыми глазницами, пока я поднимался по пандусу. Я посмеялся. Нет ничего нелепее домов для богемы, но они придают кварталу колорит. Если смотреть в сумерках с набережной – нервного впечатлит. Эдакий остров Пасхи, забытый в центре современного города.

Майра встретила меня на пороге, рукав ее белого балахона продуманно свалился с плеча. Воленс-ноленс я залюбовался. Слишком хорош был красно-коричневый агат в лучах заходящего солнца. Она заметила мой взгляд, и глаза ее стали мягче. Вот и хорошо! Не будем ссориться. Все по-прежнему. Все довольны. Каждый имеет свое.

– Где она?

– Выпьем?

– Валяй, – я пожал плечами.

Черная пантера переместилась к импровизированной барной стойке, и я поневоле снова залюбовался. Грациозная, но величественная красота в параллельных полосах тени от жалюзи. Пантера в клетке. Впечатляет! Кровать расстелена, на ней свежие простыни. Неплохо! Я засмеялся. Не зря же я сюда ехал.

– Чему смеешься? – Зрачковый занавес бесшумно поднялся, черная радужка ощерилась клыками. Вау!

– Ты потрясающе выглядишь. – Я пригубил из фужера. Настоящий французский коньяк. Тоже неплохо.

– А ты – хреново! Работа не идет? – усмехнулась она.

Ведьма! Я обозлился. Мне напомнили то, о чем я хотел забыть хотя бы на время. Ведьма!

– Давай закуску, – обрезал я. – Показывай. Что там у тебя?

Она наклонилась, балахон подался вперед вместе с ней, обрисовав крепкое тело степной одалиски. У меня защекотало низ живота. Красивые ягодицы – седло для меня.

– Смотри, – она отошла в сторону, открыв иллюстрацию разделочного стенда для подставной фотографии.

Тело обнаженной женщины без головы, рук и ног. На ней металлический пояс целомудрия и прорези для двух пар мужских рук – выше и ниже груди. Ее тело сладострастно изогнуто, рядом с ней никого. Но главное – цвет. У меня засосало под ложечкой. Венера утробного цвета болота. Я почувствовал знакомый запах ирисов, и меня затошнило.

– Нравится?

– Нет.

– Шутка! – захохотала Майра.

– Твоя?

– Йес! В каждой шутке, сам знаешь… – Она помолчала. – Я готова снять пояс. Но не для этих, – она кивнула на прорези для рук.

– Я… – Меня выводил из себя запах ирисов. Донельзя! – Я не в восторге от этой картины. Это не твое. Прости.

Она бросила взгляд на расстеленные простыни, и я понял, что не смогу. Меня засосало, но Майра – ошибка. Она сумела понять, что меня гложет. Это плохо. Хуже не бывает. Мне нужен другой Мюнхгаузен. Он не поймет, он соврет, я посмеюсь и забуду.

– А не пообедать ли нам? – Я жаждал отомстить.

– Нашел эрзацы для самоудовлетворения голода? – захохотала она.

– Да, – я заскрежетал зубами. – Пойдем. Я знаю отличное место. Там отличные шашлыки из белого амура.

– Ну, если хочешь… – По ее губам скользнула улыбка, я взбесился, но ответить было нечем.

Ведьма!

– Что за нелепое высокомерие? Ваша фаллическая теория – чушь, не стоящая выеденного яйца! Мужчина на пути к Единому, а женщина – «не все»? Но и у женщины также есть то, что ей не принадлежит, – матка. Фаллос и матка выдуманы для ребенка, потому мужчина и женщина находятся в абсолютно равном положении. Они оба – не всё, ребенок – всё! Женщине нужен ребенок, вам – трах-тибидох. А вы даже не поняли зачем! Убожества! Носитесь со своими драгоценными яйцами, как безголовая курица! Женщине нужен ваш фаллос только как шприц со спермой. И все! Не женщина создана для мужчины, и не мужчина для женщины. Они только родители. Не более того!

Женщина желает любить? Да. Ради чего? Ради будущего ребенка. Но кого любить, если чаще попадается мусор? Этот глуп, этот жаден, этот нечистоплотен, этот слабак, этот сволочь! Приходится выходить замуж не по любви только ради будущего потомства. И терпеть всю жизнь рядом с собой жалкое ничтожество, кичащееся своей непохожестью! Терпеть до смертоубийства!

И не надо этой чепухи о нежности и любви. Женщина дарит нежность мужчине, которая его убивает? Бред! Нежность рассчитана природой только на ребенка, мужчине достаются объедки. Может, вспомните? Именно дети нуждаются в любви и заботе. Кто их даст, кроме женщины? Вы?! Если вы получили немного любви от щедрости, не вам предназначенной, не удивляйтесь – так устроена женщина. Не для вас! Вы просто попались под руку.

Почему женщина цепляется за ничтожество? Из-за детей. Они нуждаются в заботе, им нужен отец. Из-за детей живут с уродами! Женщина зависит от мужчины? Чушь, чушь и еще раз чушь! Патриархат выдумал зависимость, а не ваша персона. Но жизнь изменилась! Женщина начала зарабатывать и стала самодостаточной. Зачем вы ей? Замуж? Подумаю! Где браки? Там же, где и разводы. Это вы цепляетесь за привычку, а женщина подает на развод. Вас выбирают только ради потомства, считывая с внешности генофонд.

Любовь женственна, потому она унижает мужское достоинство? Да нечего унижать! Покопайтесь в себе – отыщете ноль! Если женщина не хочет от вас ребенка, значит, она просто желает вас, как и вы ее. Для развлечения. Не больше! Это меня дрожь пробирает при мысли о том, что случилось бы с обществом, если бы женщина лишила вас нежности. Вы оказались бы в безжизненной пустыне, где вы – одни, а женщина осталась с ребенком, которому отдана вся ее любовь. И что дальше? Вы стали бы покупать в секс-шопах резиновые головы, говорящие «я тебя люблю». Знаете, почему? Страшно остаться совсем одному наедине с вашими привычными цацками – нейтронными бомбами, Сетью, футболом и пивом. Иначе что вы все время ноете? Что же среди вас так много самоубийц и сумасшедших? Много больше, чем среди женщин. А станет еще больше! Вы будете содрогаться от ужаса, видя мальчика с любящей матерью, зная, что, когда он повзрослеет, это закончится. Больше никто, никогда и нигде не скажет ему «люблю». Никакой любви – ни материнской, ни даже той пресловутой женской, какой вы ее понимаете. Вот она, настоящая кастрация! Никто и никогда! Это нам – вода от ребенка, а вам в подарок – дырявые пальцы от самих себя. Хотите яснее? Читайте «Цветы для Элджернона». Дали, отняли, забудьте!

– Да ты феминистка, Майра! – расхохотался я. – Я рассказал это, только чтобы развлечь. Я не размышляющий человек. Слова и буквы сушат мозг, а я не желаю умереть разочарованным.

– Ты высасываешь! – с ненавистью закричала она. – Зачем?

– Наполняю воображение, – честно сказал я. Честность на честность. Это честно. Ха!

– Сволочь! – Ее рука взлетела и рухнула мне на глаза. До слез от боли.

– Прости! – испуганно вскрикнула она.

– А не пошла бы ты… домой! – процедил я и поднялся из-за стола. На нас все смотрели.

Я шел к стоянке, она бежала за мной, повторяя как заведенная: прости, прости, прости! Она цеплялась за руль, стоя перед мотоциклом, как взбесившийся осел. Она умоляла остаться, я направил колеса на нее. «Kawasaki» взревел вместе с взрывом моего хохота, она отскочила в последнюю секунду. И отлично! Иначе я бы проехал по ней всеми колесами без всякого сожаления. На нас все смотрели, я чувствовал себя идиотом. Любящий мужчина – смешон, не любящий – клиника!

Я ехал в бешенстве, смеясь и проклиная свою дурь. Что нужно? Мой отъезд – штамп о разводе еще до встречи. Я показываю паспорт – это значит отстаньте! Я имею без обязательств. Не желаете – прощайте! Дурь! Какая дурь! Что я бешусь? Мне на всех наплевать, кроме себя. Я не гедонист, мое наслаждение – лишь инструмент для печати фантазий. Именно потому я свободен от связей. Ни корней, ни привязанностей. Отлично! Весело! Беззаботно! Живу в ритме самбы. Под оркестр, который сам собираю. А что? Я вспомнил тембр Иды и захохотал. Вскрикивающий, смешной голос Иды – это куика. Без сомнений! Ххха! А Майра? Клыки пантеры начинаются под беримбау, как капоэйра. Точно! Кольчатые губы-гусеницы на сухой траве волос – шуршание гуиро. Фу! А что же бабочка? У меня в голове забренчал агого, и я выматерился от души. Овца! На черта ей моя группа крови? Гадает на кофейной гуще, глядясь в зеркало?.. Да и черт с ней! Мне нужны еще две бабенки для оркестрового кворума в этом богом забытом городишке – сэнгсеро и бонго. Не поискать ли? Ххха! Дурь! Какая дурь!

А идейка неплохая для новой работки. Женщины-оркестр. У каждой своя мелодия, сложенная краской. Эдакий парад музыкальных инструментов-женщин в ритме эклектичной самбы. Карнавал, жара, солнце. Барабаны, колокольчики, маракасы – креольский морок и жар. Смычки и струны, эфы и деки – маленькая европейская капля тихой печали. Безбашенная страсть и грусть на заднем плане. Все размыто зноем в многоцветном рисунке женских лиц и тел в музыкальных футлярах. Я – дирижер, они – моя симфония. Я его уже вижу. Спасибо, агого! Зацелую!